†††
Кенма переминается с ноги на ногу около кабинета матери. Обычно он не беспокоит её, когда она работает, но путь до его комнаты в любом случае через её кабинет, и, ну… ему хочется услышать её мнение по одному поводу. Или он хочет получить разрешение. Между этими двумя вещами нет большой разницы. Кенма знает Акааши с первого года старшей школы — их дружба расцвела между товарищескими матчами, тренировочными лагерями и тихими моментами вдали от Куроо и Бокуто, которые они делили между собой — поэтому он знает наверняка, что Акааши когда-то был совсем как он. Что он не всегда был независимым. Когда-то Акааши отчаянно желал только родительское одобрение. Он делал всё, что они хотели, даже если это значило вылезти из кожи вон, в отчаянной попытке получить похвалу и признание, которые доставались исключительно его братьям. Но теперь он сепарировался и он счастлив. Акааши чаще улыбается. Он думает о себе больше, чем раньше. Это значит… если у Акааши получилось, значит есть надежда и для Кенмы. — Что бы ты сказала, найди я себе работу? Мать Кенмы сидит за своим столом, перечитывая и исправляя документы на компьютере. Ей нужно закончить эту работу в ближайшее время, чтобы после свадьбы взять неделю выходных, и Кенме очень стыдно за то, что он отвлекает её. Он причиняет неудобства, он знает. — Мама? — Да слышала я, слышала, — выдыхает она, но даже не утруждает себя коротким взглядом в его сторону. — Зачем тебе работа вообще? Пусть она и не смотрит на него, Кенма чувствует себя так, словно он находится под прожектором на сцене перед десятками тысяч зрителей. Здесь больше миллиона градусов, жарче, чем на Солнце. Резиновая подошва его домашних тапочек плавится, он не может двинуться, и вскоре Кенма и сам расплавится до костей — это всего лишь вопрос времени. Он репетировал этот разговор целый день. Мысленно он составил целый список причин и оправданий, почему он хочет работать, ведь она, конечно же, обязательно поставит под сомнение его решение. Но сейчас, в самый важный момент, он не может вспомнить совершенно ничего. Всё стёрто из памяти, превращено в пыль и прах под жаром миллионов солнц. Кенма пожимает плечами. — Не знаю, — говорит он. — Просто подумал. — Кенма, — его мама убирает одинокую шелковую прядь черных волос за ухо и смотрит на него; где-то очень-очень далеко в её взгляде есть намёк на теплоту. — Ты знаешь, что я хочу, чтобы ты сосредоточился на учебе. Мы же не хотим, чтобы ты начал нервничать из-за того, что ты не дома, не так ли? — Не хотим. Он последний дурак, раз решил, что спросить будет хорошей идеей. — Я даю тебе деньги. Даже больше, чем нужно. Ты просто их проедаешь. — Извини. Его мать качает головой и возвращается к своим документам; на её лице появляется довольная улыбка. Она светлая и очаровательная, и Кенма не понимает, почему у него начинает колоть в груди при виде неё. — Серьёзно, детка? Ты? Найдешь работу? Да ты и недели не протянешь, тебе быстро наскучит. Он сглатывает комок в горле, принимая слова матери к сердцу ближе, чем должен. — Извини, что заговорил об этом.†††
Наверное, первая любовь Кенмы — трилогия Дум. Ещё тогда, когда он был слишком мал, чтобы играть самому, он таскал стул к компьютеру отца и часами смотрел, как тот играет. Им нельзя было шуметь и приходилось разговаривать шёпотом, потому что мама запретила шутеры, но Кенме было всё равно. Наоборот, секретность придавала процессу изюминку. Кенма нечасто разговаривает с отцом — вообще не разговаривает, честно говоря — но он много о нем думает. Его отец — программист. Он добрый, носит очки и хорошо играет в видеоигры. Кенма помнит, что ему нравились шутеры от первого лица, что делало Дум II его любимой частью. После развода он переехал в Нагою. Иногда Кенма спрашивает себя, может стоило уехать вместе с ним? Но Кенма реалист. Он может сосчитать на пальцах одной руки все телефонные разговоры с отцом за последние пару лет. Его воспоминания о нем скорее всего предвзятые и просто устаревшие. Вполне возможно, что сейчас его отец совершенно другой человек. Но несмотря на это, Кенме нравится представлять, что отец всё ещё думает о нем; скорее всего он уже давно забыл о своем неудавшемся браке и звонит Кенме просто из вежливости.†††
Кенма падает на свою кровать и глубоко внутри решает для себя, что не поднимется, если только не начнется ураган пятой категории. Он очень устал. Ему нужен большой кофе. Он так долго рассматривал Большую волну в Канагаве, что теперь может нарисовать гравюру по памяти. Вопреки всем попыткам Куроо, Акааши и даже Хинаты вбить хоть немного благоразумия в его глупую голову, Кенма выбрал прокрастинацию, а не важное домашнее задание, за что поплатился и теперь работает над ним в самый последний момент. Это большая ошибка. И на этот счет он тоже пересматривает свои взгляды; между тем, чтобы быть сонным и до истощения измученным, есть тонкая грань, которую — Кенма уверен — он переступил ещё четырнадцать часов назад. Он прочел так много статей об Укиё-э, что теперь кандзи выглядят настолько странно, что он не может читать. Кофеин не позволяет ему уснуть несмотря на то, что это все, чего ему хочется сейчас, но он согласен и просто полежать. Один час, и он уже не чувствует себя как зомби; ещё один, и ему удается проигнорировать желание разбить телефон об стенку, когда рингтон оповещает о видеозвонке от Куроо. Кенма надевает наушники и отвечает. — Чего надо? — спрашивает он жизнерадостно, абсолютно не ворчливо, когда видит Куроо на экране. Куроо сидит в комнате Бокуто и Акааши и делает домашнее задание на их кровати — Кенма понимает это по полароидным фотографиям, приклеенным над изголовьем. Бокуто одержим фотографией с тех пор, как Кенма скопил достаточно денег, чтобы подарить ему фотоаппарат на день рождения в прошлом году. Некоторые фотографии размазаны. На некоторых из них в кадр попал палец. Но изучающему изобразительное искусство Кенме нет до этого дела. Эти фотографии — прекрасное отражение Бокуто. В этом весь он. Куроо лыбится несмотря на абсолютно ворчливое приветствие Кенмы. — Ну ты чего! Вот так ты разговариваешь с любовью всей своей жизни? — Я же не с Ко говорю, — без промедления отвечает Кенма. — Ауч! — ахает Куроо. Он кладет ладонь к себе на грудь, словно ему сделали больно. — И я думал, что это Кейджи самый жестокий. Кенма, не впечатленный, просто смотрит на него. — Я сейчас положу трубку. — Ладно, ладно, больше не буду дразнить. Как прошла защита? — Кенма скулит от одного только напоминания. — Неужели так плохо, а? Честно говоря, это далеко не самое худшее выступление, которое у него было. Просто Кенма сам по себе тревожный, и недосып уж точно не сыграл ему на руку. — Нормально, думаю. Я типа… Я не самый умный. У меня не получается подбирать слова, формулировать мысли. Куроо кусает кончик карандаша в его руках. — Ну и что, что ты запинаешься, когда говоришь. Ничего страшного. Ты чертовски умный и тебе стоит начать верить в себя. — Я начну, когда на это будет причина. — Уверен, тот художник, о котором ты делал презентацию, верил в себя. Моне, да? Он ещё ухо себе отрезал. — Ван Гог, — поправляет Кенма. — Но спасибо, что постарался. Им обоим очень нравились японские гравюры. Этой ночью он прочел достаточно, чтобы назвать как минимум десять различий между этими двумя художниками, но просто потому что Кенма в неплохом настроении, он решает пожалеть Куроо. Моне был французом и родоначальником импрессионизма. Ван Гог был нидерландцем и пост-импрессионистом. К тому же Ван Гог был в тяжелой депрессии, но Кенма решает не омрачать разговор и не говорит об этом. Куроо гордо и самодовольно улыбается. — Видишь, только посмотри на себя! Ты знаешь, о чем говоришь. Ты бы не знал все эти штуки об искусстве, если бы не был умным. В моменты, когда Кенма тревожится, Куроо — расслаблен и спокоен. Он всегда помогает ему увидеть мир в перспективе, когда Кенма слишком поглощен мыслями; и, честно, Кенме было очень легко влюбиться в соседского мальчишку. Это было прям как в дерьмовых романтических фильмах: в тех, что с низким бюджетом, и тем самым тропом «из друзей в любовники». Они держались за руки по пути домой с тренировок. Дарили друг другу тихие поцелуи, уединившись в безопасности своих комнат, когда должны были делать домашнее задание. Между ними всегда было что-то, даже до того как у них получилось облачить непонятные чувства в слова; никто не удивился, когда они начали встречаться. Куроо поднимает голову и широко улыбается вошедшему в кадр Бокуто, который только-только вышел из душа после своей тренировки. Его волосы влажные и неуложенные, он даже не потрудился надеть футболку; весь Бокуто — это широкие плечи и подтянутые мышцы. Он выглядит несправедливо хорошо. Кенма стоически следит за тем, как Бокуто кладет ладонь Куроо на челюсть и наклоняется для мягкого поцелуя. Куроо тут же тает и выглядит так, словно в его голове происходит короткое замыкание, как это бывает каждый раз когда его целуют. — Ммм, — выдыхает он. — Ты приятно пахнешь, чувак. Они так хорошо выглядят вместе. Кенма очень их любит. — Да? — Да. Куроо тянет Бокуто за шнурок на штанах, и тот, должно быть, тут же понимает его просьбу. Он взбирается на кровать и затем, воспользовавшись своим положением, берет лицо Куроо в ладони и целует, пока у того совсем не отключается мозг. Кенма не против того, чтобы смотреть — он мог бы смотреть на них всю жизнь и не потерять ни капли интереса — но только если они не против. Он подозревает, что Куроо забыл о том, что они на звонке. — Я могу пойти, если хотите? Выражение лица Бокуто радостно вспыхивает. Он отстраняется от Куроо и смотрит в экран телефона. — О, черт, это Кенма? Ты разговариваешь с Кенмой? — Чего? Ага… — Куроо рассеянно моргает. Его волосы растрепаннее обычного, и он выглядит, словно у него кружится голова. — С кем бы мне ещё разговаривать? — Не знаю… стоп, подожди. Нет. Ты только ему и звонишь. Тебе стоит завести больше друзей, Тецу, — Бокуто берет телефон оттуда, где его оставил Куроо, и подносит к своему лицу близко-близко. Он просто светится. — Кенма-а-а-а. Я скучаю по тебе и поэтому нам надо скоро встретиться, да? Это даже не обсуждается. Кенма бросит что угодно, если это будет значить, что он сможет увидеться с кем-то из них. — Можешь угостить меня обедом завтра. Я пропущу пару. — Хорошо! Бокуто светится ещё больше — если такое вообще возможно — пока за кадром Куроо драматично фыркает. — А почему ты меня не угощаешь обедами? Бокуто моргает. — Э? Ты никогда не просил. — А ещё ты бесишь, — добавляет Кенма, закатывая глаза. Бокуто хихикает, и Куроо ахает. — Эй! Ты не должен с ним соглашаться! — Я ничего не говорил! Куроо снова фыркает, поскуливая и продолжая разыгрывать театр. — Ты способствуешь травле, потому что отмалчиваться так же плохо, как и издеваться над людьми. Следовательно, я конфискую свой телефон. Больше никакого экранного времени для вас. Кенма также уверен, что существует альтернативная вселенная, в которой Куроо решил пойти в актерское. Или, по крайней мере, он надеется, что такая есть. Куроо чертовски любит привлекать к себе внимание, и его эго под стать этой любви. Кенма не уверен, что будет делать, если однажды узнает, что каждой его альтернативной версии приходится терпеть его выходки. — Бро, чт… это нечестно! Это же просто шутка! — ноет Бокуто, отстраняясь от него, пока Куроо пытается вернуть телефон к себе. — Мне всё равно. Вы оба задиры. Телефон оказывается выбитым из рук Бокуто, и экран потухает. Куроо смеется — потому что он, как обычно, ведет себя как мудак — и Кенма с Бокуто раздраженно вздыхают. — Да ладно тебе, приятель! Я с ним не разговаривал примерно вечность! — Тогда тебе стоило подумать об этом, прежде че… Кровать громко скрипит, а Куроо затаивает дыхание; его смех быстро превращается из самодовольного в истерический. Его щекочут. Куроо ненавидит, когда его щекочут, что они — логично — делают постоянно. — Подожди, стоп, хват… — Куроо пытается выдавить из себя слова, его голос гораздо выше обычного, то и дело срывается в смех. — Бо… ха-ха, о боже, Бо, пожалуйста, Бо… — Перестанешь вести себя как избалованный мальчишка? — Заставь… хах… заставь меня. Смех Куроо становится ещё сильнее, и Кенма снижает громкость, рискуя иначе оглохнуть. К этому моменту это уже больше крики, чем что-либо. Их соседи наверняка думают, что они трахаются; что забавно, ведь судя по тому, как смех исчезает, сменяясь чем-то, что подозрительно напоминает стоны, Кенма не может сказать, что они не трахаются. Он слышит шуршание и отдаленное тяжелое дыхание Куроо, словно он пытается восстановить его. — А теперь будешь вести себя хорошо? — голос Бокуто мягкий и низкий. — Может быть, — слова Куроо застревают в горле после того, как Бокуто странно хмыкает. — Хм-м-г, блять… Кенма абсолютно уверен в том, что они трахаются. Опять слышится скрип кровати, а затем на экране происходит какое-то движение, и они вдвоем снова в кадре. Куроо прижат к кровати, его руки за спиной, а рот зажат ладонью Бокуто. Сам же Бокуто лыбится так, словно никогда не был более горд собой. У Кенмы пересыхает во рту. Он делает скриншот. А затем вспоминает, как разговаривать. — Ему идет быть послушным, — произносит Кенма просто потому, что хочет подействовать на нервы Куроо. Бокуто смеется. — Я даже не уверен, что он когда-либо молчал так долго. Кенма замечает озорной блеск во взгляде Куроо до того, как его замечает Бокуто, который спустя мгновение отскакивает, освобождая Куроо, и смотрит на свою руку так, словно она отвалится в любой момент. — Фу! Бро, ты что, лизнул меня? — Бокуто вытирает руку об одеяло. Куроо ржет так сильно, что не может ничего сказать. — Братан! Почти удивительно то, насколько быстро можно разрушить атмосферу. Почти. Куроо вытирает слезы с уголков глаз. — Да, лизнул. Что такого? — Это мерзко! — Мой член был у тебя во рту этой ночью, но я что-то не припоминаю, чтобы тебе было мерзко. — Это другое! — настаивает Бокуто. — Как это «другое»? Мой член был у тебя во рту! Внезапно Кенма не может вспомнить, почему они ему нравятся. — Я сейчас сброшу. Бокуто и Куроо изумленно охают в унисон, слишком сильно драматизируя. Но на лице Куроо быстро растягивается улыбка Чеширского кота, и он пихает Бокуто. — Чувак, смотри, что ты сделал. Из-за тебя Кенма сбросит звонок. Бокуто в ответ бьет Куроо по плечу, выталкивая его из кадра — и, возможно, с кровати, если глухой стук о чём-то говорит. — Каким образом это я виноват?! Это ты говорил о членах во рту! Куроо хихикает. Кенма вздыхает. Бокуто громкий и впечатлительный. Стоит ему чем-то заинтересоваться, и все его мысли будут исключительно об этом — такая у него природа. И несмотря на всё то, что Кенма знает о себе, он находит эти черты очаровательными и привлекательными. Они совершенно не раздражают его, как он ожидал сначала. Кенма подозревает, что может быть всё потому, что Бокуто — это милейший человек на всем свете. До того как они начали встречаться — до того как кто-либо из них начал встречаться — он знал, что ему нравится Бокуто больше, чем большинство людей. Он не мог отбиться от чувства восторга в груди, когда учебный матч Фукуродани закончился раньше матча Некомы, и Бокуто пришел болеть за них. Он также не мог отделаться от особенного желания выложиться на все сто, когда заметил, что Акааши тоже пришел посмотреть. И тогда это сводило Кенму с ума, потому что предполагалось, что ему никто не нравится. — Вы, ребята, такие грубые, — жалуется Куроо, пока Бокуто целует его, ласково извиняясь, словно это компенсация за то, что пихнул его слишком сильно. После этого он встает и выходит из кадра, оставляя Бокуто ответственным за то, чтобы развлекать Кенму. Бокуто всё ещё не надевает футболку. Кенме кажется, что у него осталось всего одна извилина, которая способна думать только об этом. — Эй, эй! А что если ты лучше придешь к нам на ужин? Мы ведь можем взять еду навынос из той корейской кафешки за углом, а тебе не придется прогуливать занятия, чтобы увидеться со мной. — Тоже можно, — соглашается Кенма. Ему придется вернуться домой пораньше, чтобы его не донимала мама, но никаких проблем не должно быть. — Или я бы мог… а, ладно. — Ты мог бы что? — слышится голос Куроо за кадром. Должно быть, он был всё это время в комнате. Кенма грызет губу, пытаясь решить, как бы сформулировать мысль. — Ну… у мамы будет медовый месяц. Я мог бы пожить у вас, пока её нет. Если вы не против, — добавляет он, потому что соблюдение границ очень важно, и он, правда, поймет, если они не хотят, чтобы он был у них так долго. Бокуто наклоняет голову вбок. — Почему мы были бы против того, чтобы ты жил у нас? — Конечно, мы хотим, чтобы ты был здесь с нами, — уверяет Куроо. — Это даже не обсуждается. — Хорошо. Бокуто ахает, и всё его лицо начинает светиться. — Боже мой. Это же… это же целая неделя с Кенмой. Это типа отпуск от твоего дома. Кенма пожимает плечами. — Это не отпуск, если мне придется ходить на занятия. — Может быть тогда… — Нет уж! — вмешивается Куроо. — Ты и так много прогуливаешь. Если так продолжится и дальше, тебя выпрут из универа. Кенма открывает рот, чтобы грубо и жестко огрызнуться, как он это обычно делает, но в этот момент решает навязаться мать. Она заходит к нему в комнату, постучав по дверной раме в последнюю очередь, и Кенма вдруг снова чувствует себя бесконечно уставшим. Он снимает наушник, чтобы обратить на нее всё свое внимание. Обычно она сильно расстраивается, если он это не делает, и начинает обвинять, что он игнорирует её. Кенма слишком выжат, чтобы сейчас с этим разбираться. — Да? Она пинает со своего пути выброшенную на пол футболку и подходит к зеркалу, приглаживает волосы и проверяет, есть ли помада на зубах. — У нас зарезервированный столик через полчаса, и если опоздаем больше чем на десять минут, мы потеряем резервацию. Надо скоро выезжать, поэтому надень что-то приличное. Кенма моргает. Он уже твёрдо решил, что сегодня не встанет с кровати. — Мне обязательно быть там? Я устал, да и домашку делать надо. — Обязательно. Ты сегодня встретишься с Маэдой, — говорит она. — Я уверена, что уже говорила тебе об этом. Кенма бы запомнил, скажи она ему об этом заранее. Маэда — это её новый жених, и у Кенмы нет никакого желания встречаться с ним. — Ты не говорила. — Нет, я очень даже уверена, что говорила, — его мать смотрит на него через отражение в зеркале и улыбается. — Может быть, ты забыл. Ты не так уж внимательно слушаешь людей, а? — Ты не говорила, — настаивает Кенма. — Ладно, — произносит она. — Что ж, извини, что ты думаешь, что я не говорила, но это не отменяет тот факт, что часики-то тикают. Поэтому собирайся. Пожалуйста? — Я, правда… — Кенма. Он захлопывает рот. Пусть в её виде ничего не выдает то, что она расстроена, но Кенма знает, что это так. Это кроется в деталях. То, как она стоит. То, как она смотрит на него. То, как она произносит его имя. Есть нечто холодное во всем, что она делает, и это заставляет Кенму внимательно следить за собой. — Извини, — покорно отвечает он матери. — Я буду готов через пять минут. — Спасибо, — говорит она и уходит, закрывая за собой дверь. Стоит ей исчезнуть за дверью, и Кенма сдувается словно шарик. Ему не стоило пить так много кофе после обеда — он настолько истощен, что ему хочется плакать, и с каждой секундой он всё больше разочарован в своём бессилии. — Кенма? Блять… блять, он забыл, что он всё ещё на звонке. Кенма смотрит на дисплей и видит Куроо сидящего вместе с Бокуто — они оба выглядят обеспокоено. Кенма сглатывает комок в горле. — Извините. Мне надо было отключить микрофон. — Тебе не за что извиняться, — уверяет его Куроо. Кенма кивает, кусая внутреннюю часть щеки. — Мне надо… мне надо идти. — Хорошо. Мы тогда будем писать тебе, ага? — А завтра мы увидимся! — добавляет Бокуто. — А потом ты сможешь остаться с нами на целую неделю. Мы вместе посмотрим все Звёздные Войны! Кенма снова кивает, но в этот раз ему почти удаётся улыбнуться. — Но не сиквелы. — Сиквелы не будем, — соглашается Бокуто, этим самым делая правильное решение во имя сохранения их отношений. Кенма очень, очень сильно его любит, но это может легко измениться для кого-то, кому нравятся последние три фильма. Ему удается напялить слегка мятую рубашку и, без восторга от предстоящего ужина, он идет к машине матери.†††
Кенма сутулится, держа руки под столом, чтобы зависать в телефоне. Когда его мама находит нового ухажера, эта часть всегда самая худшая и неприятная. Его едва ли можно назвать общительным человеком, и ему абсолютно не хочется знакомиться с её парнями. То, что ему удавалось избегать Маэду так долго — чистая удача. Говоря «долго», он имеет в виду восемь месяцев. Его мать выходит замуж за человека, которого она встретила меньше года назад, и он должен смириться с этим. Он должен притворяться, что вся ситуация нормальна, но Кенма слишком устал, чтобы оставаться равнодушным и дальше. Кенме не нравится Маэда. Маэда, как и все в Токио, бизнесмен, и он кажется горд фактом, что у него есть работа. У него мыс вдовы, но по бокам волосы редеют, из-за чего он похож на Веджету из Драгонболла. Кенма не в восторге от предстоящей свадьбы на выходных. Бо (Среда 18:42) А у него тоже волосы торчком? или У него только треугольная линия волос? Тецу (Среда 18:42) почему у него должны быть волосы торчком? Кенма (Среда 18:43) потому что я упомянул драгонболл и у всех чистокровных сайянов волосы торчком Тецу (Среда 18:45) почему ты это знаешь Кенма (Среда 18:46) все это знают Тецу (Среда 18:47) я тебя на коленях умоляю пожалуйста почитай книжки Кенма представляет себя Маэде, когда они приезжают в ресторан — местечко с евразийской кухней и неоправданно высокими ценами, которое пахнет как жареный лук и черствый хлеб. Кенма ведет себя вежливо и даже один раз смотрит ему в глаза ровно полсекунды, прежде чем полностью отключиться от того, что происходит дальше. И, честно говоря, это больше, чем просто достаточно. Маэда Хисао будет с ними временно. Пусть он и нравится матери Кенмы сейчас, эти чувства не продлятся долго. Рано или поздно её благосклонность к нему угаснет и исчезнет, и их отношения начнут рушиться. Кенма будет тем, кто останется собирать разбитые осколки её сердца. Опять. Так что вместо того, чтобы притворяться, что третий брак его матери чудесным образом станет тем самым, Кенма отвлекает себя от происходящего, считая минуты до того, когда ему разрешат пойти домой. В самом начале он утыкается в свой телефон, проверяя благополучие своих жителей убежища в Фоллаут Шелтер, но потом Бокуто и Куроо начинают писать ему. У Кенмы совершенно нет терпения для того, чтобы прыгать с приложения на приложение. Он как раз обзывает Куроо, когда Маэда внезапно решает включить его в разговор. — Так что, Кенма? Расскажи о себе, — предлагает он, сидя напротив. Его речь наполнена спокойной уверенностью, и то, как легко ему удается поменять тему разговора, почти впечатляет. К сожалению, Кенма не хочет с ним разговаривать. — Я неинтересный человек. — Не обращай на него внимание, дорогой, он просто очень скромный, — вмешивается мать, как и обычно, готовая говорить вместо него. — Кенма учится в Тодае. Он на первом курсе… компьютерной анимации, кажется, — она смотрит на Кенму ради его подтверждения и тут же тянет руку, чтобы пригладить ему волосы и убрать пряди за уши. — Я права, не так ли? Кенма кивает, и внезапно Маэда заинтересован. Мать выглядит довольной от того, что смогла угадать специальность своего единственного ребёнка. Маэда прочищает горло, чтобы вернуть внимание к себе. — Так ты изучаешь искусство? Ты работаешь с графическим дизайном? — Иногда, — Кенма пожимает плечами в попытке растрепать свои волосы, но его мать быстро облизывает пальцы и снова приглаживает пряди — убирая с лица, за уши, прям как ей нравится. Маэда игнорирует её, фокусируясь на Кенме. — Я начальник кадрового отдела маркетинговой компании в Сибуе, и так уж вышло, что мы как раз набираем новую группу стажёров. Ты всё ещё на первом курсе, поэтому я думаю, что это было бы прекрасное дополнение к твоему резюме. Тебе стоит отправить нам своё портфолио. — Разве недавно один студент не покончил с собой из-за стресса от стажировки? — спрашивает мать Кенмы, делая глоток вина, словно это не она только что упомянула событие настолько страшное и пугающее. Она ждет от своего жениха какую-то реакцию, пока тот смотрит на нее так, словно она заговорила на корейском языке. — Нет, я не слышал об этом. — Это было по всем новостям. Ты, должно быть, не заметил, — хмыкает она. — Кенма всё равно не очень хорошо переносит стресс и новые коллективы, поэтому ему сейчас не до работы. — Уверен, мальчик может говорить за себя сам. Так что ты думаешь, Кенма? Кенма привык к широко распахнутым, ожидающим что-то от него глазам матери, но он замирает под острым взглядом Маэды. Кенма чувствует, что он на пределе. Он чувствует, словно ему снова девять лет. Он застрял между родителями и не знает, кого ему слушать. Отец говорит остаться в своей комнате, пока мать зовёт к себе и просит так, так ласково, чтобы в этой ссоре он был на стороне мамочки, пожалуйста. И прямо как тогда, Кенма знает, что мать — это его всё, и ему не остается ничего, кроме как принять её сторону. — Я… не так хорош в дизайне, — отвечает он. — Люди искусства всегда излишне скромны. Уверен, ты очень хорош, — Маэда пытается отогнать его беспокойство, и Кенма до этого не замечал, но что-то в Маэде есть… странное. Когда он улыбается, его глаза никак не меняются. Кенма продолжает отказываться от предложения, но в этот раз более уверенно. — К тому же, в этом семестре я решил сосредоточиться на занятиях. Не думаю, что у меня будет много свободного времени. Извините. Маэда выглядит разочарованно. — Большая жалость. Я был бы рад видеть тебя в офисе, — он переводит внимание на меню, словно он закончил с этой темой. — Знаешь ли, когда мой отец заболел, я и брат взяли его магазин на себя. Мы копили зарплату, чтобы оплатить обучение в университете. Думаю, я просто слишком амбициозен. — Это очень благородно с твой стороны, — ахает мать Кенмы, кивая, пока её жених рассказывает байку. Она берёт бокал вина в руку и взмахивает им в сторону Кенмы. — Кенма совсем не амбициозный, но я, в свою очередь, понимающая мама, так что не наседаю. Очень жаль, что он никогда не показывает мне свои работы. — Я никому их особо не показываю, — оправдывается Кенма. Его мать остро зыркает на него, и он ощетинивается; внезапно всё накопившееся за сегодня раздражение начинает закипать внутри него. — Уверена, ты показываешь их Тецуро-куну. — Не показываю. Маэда смотрит на него. — Тецуро-кун? — Его дру… — Мой парень, — перебивает Кенма. — Тецуро — мой парень, и мы встречаемся со старшей школы. Улыбка его матери превращается в плотно сжатые губы. Она протягивает руку к его плечу и словно бы снисходительно поглаживает, в молчаливой просьбе заткнуться. — Да, что ж, тут всё немного сложно, — она прочищает горло. — Семья Куроо это пожилая пара, и Тецуро-кун, их внук, рос по соседству. Видишь ли, они оба очень близки. Гораздо ближе, чем стоит признавать посреди такого чудесного ужина. После этого разговор стихает. Маэда подзывает официантку и делает заказ для матери Кенмы и себя — какая-то паста и стейк, которые им порекомендовали до этого. Официантка переводит взгляд на Кенму, но его мать заговаривает до того, как успевает прозвучать вопрос. — Он будет салат.†††
Когда они оказываются в квартире, у Кенмы и Куроо есть вопросы. Одно дело войти, когда происходит что-то интимное — такое часто случается время от времени, и никто никогда не возмущается, когда так выходит. Совершенно другое дело войти и увидеть перекинутого через плечо Акааши, который хмурится и выглядит слишком уставшим от всей ситуации. Бокуто выглядит как обычно, словно и не понимает, что происходит. Кенма вздыхает. — Знаете что… я даже не хочу знать. Акааши хватается за спину Бокуто, одной рукой опираясь об стену возле себя, словно пытается убедиться в том, что не грохнется в ближайшее время. — Котаро, прошу тебя, отпусти меня, — настаивает он. Его выражение лица тут же расслабляется, стоит Бокуто послушаться и аккуратно поставить его на пол. Бокуто указывает большим пальцем на Акааши. — Кейджи сказал, что я не смогу его поднять, — объясняет он, широко улыбаясь Куроо и Кенме. — Нет, не говорил, — Акааши бросает ему острый взгляд. — Я сказал, что тебе не стоит меня поднимать. Ты сказал "почему нет" и поднял. Когда они собираются все вчетвером, не бывает ни одного скучного момента, и Кенма думает, что ему стоило предвидеть нечто подобное. Он подавляет смешок в ладошку. Куроо склоняется над ним, убирая руку Кенмы от лица, словно молча просит перестать прятаться. Он прижимает свои губы к его на один ласковый момент, а затем удовлетворенно хмыкает и отстраняется, чтобы взять их сумки и повесить на крючок над гэнканом. Несколько минут спустя — несколько раундов поцелуев под названием «рад тебя видеть» спустя — Кенма успешно отходит от входной двери и оказывается на кухне. Он садится на столешницу — его ноги свисают с края — и берет чапхэ в картонной коробочке. Прошлой ночью Бокуто обещал корейскую еду, и пусть Кенма очень выборочен в плане еды, гораздо легче пробовать что-то новое, когда он не дома. Куроо становится рядом с ним. Будучи хорошим парнем, он притворяется, что не замечает, когда Кенма тянется палочками, чтобы украсть немного пулькоги. Бокуто сидит на развёрнутом стуле, а Акааши, проглотив свою порцию за рекордное время, исчезает в своей комнате. Кенма не обращает на это внимание, пока спустя несколько минут Акааши не возвращается обратно в рабочей форме. Он удивляется: — Ты работаешь сегодня? — К сожалению, да, — Акааши вздыхает в ответ, его взгляд виноватый и разочарованный. — Два других швейцара заболели, и судя по всему я единственный, кому можно поручить закрыть сегодняшнюю смену. Кенма кивает и тычет палочками еду. Куроо подталкивает его в плечо, словно спрашивая, но Кенма отмахивается. — Не смотри на меня так. Ничего страшного. — Ты уверен? Ох, Акааши абсолютно точно ему не верит. Кенме следует поработать над своим навыками лжи; или, вместо этого, перестать постоянно врать своим парням. — Ничего страшного, — повторяет он. — Я увижу тебя, типа, через два дня. Акааши пересекает кухню, чтобы встать возле Кенмы. Он кладет свою руку ему на бедро, как всегда непоколебимый, чуткий и внимательный. Будучи на столешнице, Кенма впервые выше своих парней. Он думает о том, что ему стоит сидеть здесь чаще. — И всё же это нормально, если ты разочарован. Может быть это мало заметно, но я никогда не был возмущен своими коллегами так, как прямо сейчас, — признается Акааши, и рядом с ним Куроо прыскает. Акааши не выглядит довольным. — Да, Тецуро? Он небрежно отмахивается палочками. — Ничего, ничего. Это просто, э-э, прозвучало как что-то, что сказал бы социопат, прежде чем пойти избавиться от тела. — Я собирался поцеловать тебя на прощание, но, похоже, я внезапно изменил свое решение. — Ох, да ладно тебе, Кейджи, малыш, не будь таким. — Тогда перестань быть занозой в заднице, — Акааши закатывает глаза. Кенма находится достаточно близко, чтобы заметить, что в этом жесте нет ни капли раздражения. Это просто то, как они взаимодействуют между собой. Акааши называет Куроо бесячим, Куроо Акааши — социопатом; как правило, после этого они начинают сосаться. Пусть и странно, но именно так они выражают свою любовь. Кенма наблюдает за их препираниями, пока Акааши не вспоминает, что на его работе очень строго с пунктуальностью. Он целует Кенму, целует Бокуто, затем смотрит на Куроо и проходит мимо него. Куроо охает и следует за ним, оставляя Кенму и Бокуто на кухне. Кенма выглядывает, чтобы посмотреть насколько они далеко, и мельком видит, как Куроо донимает Акааши на гэнкане. — Кейджи не перерабатывает? — М-м? Не думаю, — отвечает Бокуто, его рот набит жареным рисом. Должно быть сегодня была изнуряющая тренировка, потому что он ест так, словно в последний раз. Он проглатывает, и Кенма перестаёт корчиться. — Он немного нервничает из-за учёбы и, ну знаешь, из-за родителей, но он всё равно заботится о себе. А что? Ты переживаешь за него? — Просто интересно. Переживать — это работа Тецу. Кенма, наверное, просто накручивает себя. Бокуто знает о плохих привычках Акааши больше, чем кто-либо, так что если он не беспокоится, то и Кенме тоже не стоит. Бокуто тепло посмеивается, и этот звук обволакивает Кенму словно солнечные лучи. Куроо печально известен своей бесконечной заботливостью, когда кто-то болен или чувствует себя нехорошо; в плане тактильности Куроо второй после Бокуто. — Это не значит, что ты не можешь переживать. Типа, как тогда, когда я объелся тэппанъяки, что мне пришлось промыть желудок — ты же переживал тогда, да? Кенма снова корчится. — Я же ем. Тебе нельзя говорить о том случае, когда я ем. — Да ла-а-а-а-адно, я хорошо помню, что ты супер сильно переживал за меня. — Нет, — врет Кенма. — Я просто не думал, что ты настолько тупой, чтобы Цукишима взял тебя на слабо. Куроо возвращается на кухню, довольный и удовлетворённый, его слегка покачивает из стороны в сторону. Его губы раскрасневшиеся и зацелованные, он то и дело высовывает язык, чтобы попробовать что-то, что, подразумевает Кенма, является кокосовым бальзамом для губ Акааши. — О чём вы, влюблённые голубки, говорите тут? — Про тот случай, когда мне пришлось проблеваться в госпитале из-за Цукки, — отвечает Бокуто и звучит слишком гордо. — А, точно, и Кенма очень скучает по Кейджи, но не хочет признаваться. Это очень мило. Кенма морщится и зыркает на него. — Предатель, блять. — Неужели? — Куроо наклоняется над ним, вторгаясь в личное пространство, и Кенма бьёт его ногой настолько сильно, насколько может под таким углом. — Такой ты грубый! Подумать только, а я ещё собирался рассказать тебе о страннейшем совпадении. Бокуто оживает. — У-у-у, расскажи мне! Расскажи мне! — Всё самое лучшее для моего лучшего приятеля, — отвечает Куроо, преувеличено и театрально, как обычно. — Что ж, так уж вышло, что мне только что довелось узнать, что Кейджи берет отгулы с работы как раз в то время, когда Кенма совершенно случайно будет жить с нами. — Чувак, какое совпадение. — Такое совпадённое совпадение. — Совпаденейшее совпадение. Кенма очень близок к тому, чтобы убить их обоих. — Боже мой. Заткнитесь уже. Куроо хихикает и смотрит на него, читая Кенму словно книгу. — Ты очень рад, не так ли? — Вообще нет. — Ты рад. — Нет. — Да. — Нет.†††
Это платье. Это платье, это платье, это платье, это… Это платье с воротником, и если он притворится достаточно сильно, он сможет убедить себя, что это просто одна из украденных им рубашек Бокуто. По сути, между ними даже нет большой разницы. Он просто надел на себя безразмерную рубашку — такую, которая сужается на его талии и сшита так, что его плечи не кажутся такими широкими. Раз уж на то пошло, у Кенмы не такие уж и широкие плечи. Но у Акааши тоже, поэтому всё нормально. — Всё хорошо, пудинг? — Да, — голос Кенмы очень слабый. Он делает глубокий вдох, впуская воздух в легкие, и повторяет. — Да. Я просто… я просто привыкаю. Кенма сейчас в одном из зарезервированных его матерью номеров отеля, собирается на её долгожданную третью свадьбу. Он не закрывает дверь до конца, оставив её приоткрытой, чтобы переговариваться с Куроо. Всё в порядке. Он в порядке. Всё нормально. Всё нормально, всё нор… — Ох… Первой ошибкой Кенмы является то, что он смотрит в зеркало. Второй ошибкой — он не отводит глаза, пока у него есть шанс. Отражения в зеркале безжалостны. Они жёсткие и честные, насколько могут быть жестоки и честны только неодушевлённые предметы. И, правда, если бы не его крашенные волосы, Кенма подумал бы, что он смотрит на свою фотографию времён средней школы. Нет ничего странного в том, что Акааши худой, и в том, что Хината — низкий. Но то же самое не относится к Кенме. Когда это касается Кенмы, это неправильно. Он выглядит нелепо, как что-то неестественное и непонятное из Зловещей Долины, и всё это просто блять неправильно. Кенма кашляет, надеясь, что горло разожмётся. — Ты сильно разозлишься, если я выйду в окно? — Притворюсь, что не слышал это. Кенма пытается выдавить смешок, но этот звук больше похож на жалкое хныканье. — Куроо, я не совсем… Я не могу нормально дышать. С каждой секундой его горло сжимается всё сильнее, и становится всё сложнее держать связь с реальностью. Он начинает ощущать жгучий зуд под кожей и больше всего ему хочется начать чесаться и чесаться, пока это не пройдёт, пока на его месте не останется ничего, на что можно посмотреть. Ничего, что можно осязать. — Всё нормально, всё будет в порядке, — спокойно говорит Куроо, словно горло Кенмы не пытается превратиться в камень, чтобы задушить его до смерти. — Я войду, да? — Пожалуйста. Куроо оказывается внутри до того, как у Кенмы получается договорить. Он оттаскивает его от зеркала и тянет в крепкие объятия. — Ты в порядке, Кенма. Всё хорошо, — повторяет он, и Кенме почти получается поверить в это. Он фокусируется на своих зажатых легких, заставляя их дышать в такт с Куроо, и в конце концов они поддаются и расслабляются и дают сделать вдох. Кенма в порядке. Куроо рядом с ним, а это значит, что он в порядке. — Детка, я тут просто… Оу! Кенма тут же отскакивает от Куроо. Конечно же, его мать знает, когда самый лучший момент для появления. Иногда ему кажется, что у неё есть какое-то шестое чувство или кто-то, кто шепчет ей в ухо, подсказывая, когда Кенма просто не в настроении. Она облачена в белое платье, у нее идеальный маникюр, а волосы собраны в низкий пучок над шеей, украшенный жемчугом и ненастоящими алмазами. — Тецуро-кун, какой сюрприз. Не знала, что ты здесь. Куроо разглаживает ладонями свой пиджак и вежливо кланяется. — Рад снова вас увидеть, Маэда-сан. Вы выглядите чудесно, как и всегда. Мать Кенмы отмахивается, улыбаясь по-доброму. Это приятное изменение в её настроении, ведь ещё секунду она недовольно рассматривала Кенму, плотно сжав губы. — Ты всегда был таким обольстительным. Я не буду Маэдой-сан по крайней мере ещё час, если всё пойдет как надо. Ох, если она продолжит так говорить, она просто обнадёжит Кенму. — Детка, подойди, пожалуйста, сюда на секунду, прошу тебя? — просить его мать, и Кенма угрюмо повинуется. Она хватает его за плечи и подводит к зеркалу в полный рост, от которого он сбежал ещё несколько минут назад. Куроо делает резкий вдох. В отражении зеркала Кенма может рассмотреть, как напряжены его плечи, словно он ждёт, что в любой момент может произойти нечто ужасное. Как обычно придираясь ко всяким мелочам, мать Кенмы поправляет юбку его платья и приглаживает волосы, пока сам Кенма чувствует, словно в любой момент испустит дух. Она убирает пряди его волос за уши, но на этот раз крепит их блестящими серебряными заколками. — Другое дело. Ну разве ты не выглядишь прелестно? Кенма ощетинивается, стараясь не смотреть в зеркало. Он не хочет смотреть на себя. Он снова в средней школе и ему не хочется, чтобы кто-либо видел его. Он не хочет, чтобы Куроо видел его таким. Мать Кенмы улыбается и переводит выжидающий взгляд на Куроо. — Она выглядит прелестно, не так ли? — Мама. — Извини, извини, знаешь же, я ничего не могу поделать. Ты больше не разрешаешь наряжать себя. Мать Кенмы целует его в висок и смеётся; этот звук милый и безобидный, слишком лёгкий и добродушный для атмосферы, царящей в помещении.†††
Кенма задаётся вопросом, расстроилась бы его мама, выпрыгни он из окна? Очевидно, что это не самые здоровые мысли для размышлений, но за целый день ему так и не удаётся избавиться от них. Там, где проходит свадьба, много окон.