Цветок Нарцисса | The Narcissus Flower

      Закрыв ноутбук, Кенма пялится на свои руки.       Его голова снова работает в каком-то ужасном, утомлённом режиме. На свадьбе матери ему не удалось справиться со стрессом и дискомфортом, поэтому его голова сделала все, что могла – диссоциировала его, чтобы избежать ещё одну паническую атаку. Но его мозг — это проблемный ребёнок, который никогда не останавливается на достигнутом. Кенма узнал это о себе ещё когда был ребёнком, когда прям посреди уроков из-за внезапной сенсорной перегрузки всё, что он мог — это расплакаться в истерике.       Но свадьба закончилась. Заколки выброшены в мусорку, а платье оказывается на самом дне дорожной сумки, чтобы Кенма никогда больше его не увидел. Сейчас он находится в самом безопасном месте, которое он может представить — в квартире Куроо, Бокуто и Акааши — но несмотря на всё это, его голова и мысли всё ещё не пришли в норму. Кенма не может узнать свои руки.       Кожа на руках Кенмы не мягкая. Она покрыта мозолями, которые служат постоянным напоминанием о времени и усилиях, что он вложил, будучи подающим в Некоме. Он знает, что будет скучать по мозолям, когда они полностью заживут и исчезнут. У Кенмы маленькие ладони и длинные пальцы, бледная кожа и тонкие кисти руки. Его ногти коротко подстрижены, и Акааши даже придал им аккуратную округлую форму после того, как заметил, что Кенма их грызет. Определенно точно — это руки Кенмы. Они не могут быть чьими-то ещё, кроме как его собственными.       С другого конца дивана Бокуто пялится на него широко распахнутыми глазами, в его взгляде читается беспокойство.       — Ты не услышал меня, — хнычет он.       — М-м?       Взгляд Кенмы всё ещё расфокусированный, из-за чего ему сложно сосредоточить своё внимание на чем-то достаточно долго. Кенма моргает несколько раз, чтобы прогнать застилающую глаза дымку, и в этот момент перед ним оказывается его парень. Он видит его ясно и чисто.       — Я спросил, в порядке ли ты, и ты ничего не ответил. Ты в порядке?       — Мозг странный, — бормочет он в ответ. Язык во рту кажется опухшим и тяжелым.       Бокуто кивает, словно он понимает, и с его лица начинает сходить напряжение.       — Ты просто сидел тут зависший какой-то, и я начал переживать, потому что ты ничего не говорил, и я просто хотел убедиться, — быстро объясняет он, и его слова превращаются в кашу. — Бля. Извини. Я могу оставить тебя, если я слишком много разговариваю.       — Нормально.       — Ладно… хочешь чего-нибудь?       Бокуто является определением комфорта и безопасности. Кенма тянет руки, и Бокуто ни секунды не колеблется, тут же повинуясь молчаливой просьбе. Он убирает ноутбук в сторону и поднимает Кенму на руки, который тут же обхватывает его, словно коала. Бокуто пахнет как гель для волос и пот — в самом лучшем смысле.       Кенма по своей натуре человек тихий, из-за чего он крайне редко говорит о своих отношениях. Ему нравится держать это при себе. Это одна из особенностей Кенмы, как, например, то, что ему нравится носить дома носки, но он отказывается спать в них. Кенма тихий и Бокуто громкий, и люди всегда удивляются тому, что они вместе.       Просто потому что они разные не значит, что они несовместимы. Кенма умеет бурно радоваться, а Бокуто более чем способен сохранять спокойствие, когда требуется — и это причина, почему они встречаются почти год.       Телевизор включен, но тихо, чтобы не раздражать Кенму — не учитывая это, в квартире тихо.       — Куроо не здесь, — возмущается он. Три слова. Это серьезный прогресс: уже некоторое время Кенма говорит мало и односложно.       — А-а, да, помнишь? Он поехал забрать Кейджи, чтобы ему не пришлось возвращаться на поезде.       Кенма не помнит. Но он решает не говорить об этом. Сегодняшний день он помнит небольшими кусками, но большинство этих воспоминаний какие-то расплывчатые. Так или иначе, Кенма не переживает из-за этого.       Бокуто встает с дивана, крепко прижимая Кенму к себе.       — А вообще они должны скоро приехать. Будешь моим су-шефом? Надо приготовить ужин.       — Я мало чем могу сейчас помочь.       — Ничего страшного, это даже к лучшему. Ты, наверное, устроишь пожар, если я тебе что-то поручу.       Кенма фыркает. Он может включить рисовку и прочесть инструкцию приготовления полуфабрикатов — это все его кулинарные способности. Когда Бокуто — это человек, который понятия не имеет, что делает на кухне, но каким-то образом каждый раз ему удается приготовить что-то до несправедливости вкусное.       Бокуто садит его на столешницу, и Кенма начинает тереть глаза, в попытке отогнать остатки странного состояния. Мягко поцеловав его в лоб, Бокуто берёт сковородку с сушилки. Он кладет туда первое, что удается найти: какие-то остатки курицы терияки, пачку ассорти-овощей и что-то, что напоминает замороженную фунчозу. Смотря на всё это, желудок Кенмы не сжимается. Это выглядит хорошо и, скорее всего, на вкус ещё лучше, и…       Ничего удивительного в том, что Кенма такой отвратительно мерзкий, если он так бесстыдно пускает слюни на еду, которая даже не его.       Мысль приходит из ниоткуда и омрачает настроение. Как по щелчку пальцев он начинает чувствовать тошноту где-то глубоко в животе. Он мог остаться дома. Он мог быть один и спрятаться там, где никто не смог бы заставить его есть и не смотрел бы странно за то, что он называет несколько крекеров обедом.       Кенма цепляется за изношенный подол футболки. Он пялится на свои ноги и презирает то, как выглядят его бёдра в сидячем положении.       — Я, наверное… лучше вернусь домой. Не буду оставаться на неделю.       Бокуто смотрит на него, и его брови хмуро сведены.       — Ты что-то забыл дома?       Кенма качает головой.       — Я не хочу обременять вас, ребята, — признается он. Ему скоро девятнадцать, но он даже не может нормально питаться. Кенма настолько не в порядке, что он не может заботиться о себе, но при этом он ещё и слишком жалкий, чтобы изолироваться и не нагружать других своими проблемами.       — Ты не обременяешь! И ты знаешь, что это правда, потому что я не умею врать! — убеждает его Бокуто. Он печально известен тем, что он ужасный лжец. — Я люблю тебя. Я так рад, что тебе удалось остаться здесь с нами, и Тецу с Кейджи тоже рады. Мы больше всего на свете хотим, чтобы ты был здесь. Даже больше воздуха, серьёзно.       — Ты драматизируешь.       — Ага, может быть чуть-чуть. Но я всё равно говорю правду! — не выпуская лопатку из ладони, Бокуто скрещивает руки на груди, размазывая соус на своей футболке. — Никто тебя ни к чему не принуждает, Кенма. Если ты хочешь остаться — оставайся.       Об этом сложно помнить, но Кенма может управлять своей жизнью как хочет. Ему не нужно разбиваться в лепешку ради удобства других, ему не нужно чувствовать вину за то, что он занимает место. Ему можно просто существовать иногда — и этого больше, чем достаточно. Ему можно наслаждаться жизнью.       Слышатся звуки ключа в замке, за которыми следует грохот открывающейся двери. Она слегка больше, чем дверной проём, из-за чего её нужно хорошенько толкнуть, чтобы она открылась; но никто не против, потому что, судя по всему, из-за этого квартира дешевле.       — Мы дома! — кричит Куроо, заставляя Кенму и Бокуто оживиться.       — Мы на кухне!       Куроо приходит к ним, всё ещё одетый в костюм со свадьбы. Кенма смутно помнит, как он отказался переодеваться, потому что ему всё равно скоро уходить. Он также помнит, что это звучало глупо, потому что пусть Куроо и выглядит в костюме потрясающе, он также как и Кенма любит удобную одежду.       — Скучал по тебе, — Бокуто сжимает щеки Куроо в ладонях и целует его; его касания нежны и ласковы как обычно. — Кенма помог мне с ужином.       — Я не помогал.       — Он был моральной поддержкой, — поправляет Бокуто.       Кенма закатывает глаза и спрыгивает со столешницы, когда Куроо, отстранившись от Бокуто, подходит к шкафам, чтобы вытащить тарелки. Он выходит из кухни. Акааши всё ещё на гэнкане; он разувается, одной рукой облокотившись об стену.       — Выглядишь уставшим, — подмечает Кенма.       Акааши тяжело вздыхает.       — Я чувствую себя уставшим, — он двигается медленно, так, как это бывает, когда он настолько измучен, что вот-вот уснет прямо на ногах. — Наверное вам придется смотреть фильмы без меня. Думаю, я лягу пораньше, если вы не против.       — Ты опять работал ночную смену?       Акааши слегка вздрагивает от вопроса.       — Не совсем, — произносит он. — Я просто… не очень хорошо спал.       Бокуто и Куроо заканчивают на кухне, и все они садятся ужинать в гостиной комнате. Кенма съедает все овощи — потому что он предпочитает их всему остальному — и Куроо благословляет его морковью и брокколи из своей порции. Бокуто держит в руках пульт, переключая каналы, чтобы найти что-нибудь интересное, но Кенма не замечает, что именно он выбирает в итоге. Он слишком занят тем, что наблюдает за Акааши, чтобы понять, что с ним не так.       Очевидно, что с ним что-то не так. Кенма быстро осознает, что он выглядит не просто уставшим, а истощённым. Существует не так уж и много вещей, которые могут довести его до такого состояния.       Акааши пялится на свою тарелку и, разжевывая, застывает.       — Я хочу сблевать, — признается он, откладывая палочки, и морщит лицо, словно ему больно.       — Но ты не станешь, — заверяет его Куроо, и это не вопрос.       Акааши делает вдох.       — Не стану, — повторяет он.       — М-хм, — продолжает Бокуто. — Потому что не надо делать себе больно из-за того, что чувствуешь себя плохо.       Акааши никогда не может оставить свои руки в покое — это просто одна из особенностей Акааши — но сейчас он ковыряет и царапает кожу вокруг своих ногтей. Кенма смотрит на него, и Акааши опускает взгляд.       — Я, эм… — начинает он, и Бокуто разъединяет его руки, чтобы он перестал калечить себя. — Я сорвался этой ночью.       Ох. Это всё объясняет.       — Ты в порядке? — спрашивает Кенма, потому что пусть у него и самого сейчас очень много мыслей и проблем в голове, в первую очередь он переживает за своего парня. В последнее время Акааши очень хорошо справлялся, и насколько Кенма знает, у него не было рецидивов уже несколько месяцев.       — Это просто случилось. Я засиделся с учебой и когда пришёл домой, я был очень голоден, и я просто… переел. Я даже не думал, — Акааши выглядит так, словно он стыдил себя за это целый день. — Котаро услышал меня в ванной, — признаётся он. — Это происходило уже столько раз… Казалось бы, теперь я должен быть умнее.       — Дерьмо случается, — Кенме очень не нравится видеть его таким, тревожным и огорчённым. — Со мной такое постоянно происходит, поэтому перестань быть так строг к себе.       Акааши патологически требователен к себе, и это даже не его вина. Он вырос в душном окружении, и избавиться от привычек, с которыми ты живёшь всю жизнь — невероятно сложно. Куроо тянет руку, чтобы успокоить его, но Акааши лишь качает головой и встаёт.       — Извините, мне просто нужно побыть одному. Я вернусь.       Бокуто выпрямляется на диване, когда Акааши направляется в их комнату.       — Кейджи?       У обоих спален есть свои ванные комнаты, а учитывая, что у Акааши есть булимическое расстройство и он уходит прям посреди ужина, они втроем напрягаются.       — Я оставлю двери открытыми, — обещает Акааши. — Я не буду делать ничего плохого.       Дело не том, что они не доверяют ему, а в том, что расстройства пищевого поведения делают людей пронырливыми. Всегда лучше перестраховаться, чем потом жалеть.       Пусть Акааши расстроен из-за своего рецидива по абсолютно понятным причинам, это не меняет тот факт, что сейчас он справляется гораздо лучше, чем даже год назад; как в тот раз, когда он потерял сознание прямо посреди учебного матча между их школами, и Кенма был так безутешен, что Ямамото пришлось позвонить Куроо, чтобы хоть как-то его успокоить.       Кстати, говоря о Куроо — они провели вместе целый день, и он даже не удосужился как-то это упомянуть?       Куроо кусает губу и морщится, когда Кенма зыркает на него.       — Я хотел сказать об этом. Правда, хотел, — пытается объясниться он.       — Но не сказал.       — Он попросил не говорить. И я не хотел, чтобы ты ещё больше переживал сегодня, и — не знаю — извини меня. Я ненавижу врать тебе. Я просто хотел сделать как лучше для всех, — Куроо звучит так, словно ему искренне жаль, и Кенма принимает решение быстро его простить.       Он не хочет признавать это, но знание того, что у Акааши случился рецидив, легло бы тяжёлым грузом на его плечи, из-за чего он бы мог погрузиться ещё глубже в мысли. Ему это не нужно было. Сегодняшней свадьбы было достаточно.       Кенме хочется отругать Куроо и сказать, как глупо то, что он решил держать его в неизвестности целый день, но он слишком устал, чтобы ещё выдавить из себя столько слов за один раз. Так что вместо этого он останавливается на простом «спасибо».       Куроо выглядит удивлённым.       — Ты не злишься?       — Не совсем, — говорит Кенма. — Но если ты поступишь так снова, я тебя убью.       Акааши возвращается в гостиную комнату; в этот раз он одет самый удобный свитер Бокуто и что-то, что выглядит как пижамные штаны Куроо. Куроо тянет его к себе, и Акааши сворачивается рядышком.

†††

      — Ты должен был позвонить мне после тренировки. Ты уехал на целую неделю, пока я торчу дома — чуть ли не седею из-за переживаний — а ты даже не можешь удосужиться позвонить и сказать, что у тебя всё хорошо?       — Я забыл, — настаивает Кенма, оттягивая рукав своей спортивной куртки Некомы, и пытается успокоить свою мать. Кажется, будто они разговаривают по телефону уже несколько часов, но она слишком расстроена, чтобы выслушать его. Ему хочется, чтобы разговор закончился наконец.       — Иногда я думаю, что тебе плевать на меня. У меня ведь тоже есть чувства!       — Я знаю. Извини меня, — ему приходится уединиться от всех в лагере и найти пустой коридор, чтобы не переживать о том, что кто-то может услышать, как он извиняется перед ней. — Такое больше не повторится, — обещает он. Сердце Кенмы сжимается, когда он слышит всхлипы с той стороны провода, и он чувствует себя ужасно за то, что причиняет ей такие неудобства.       — Я уже начала думать, что ты умер! — она плачет. — Скажи спасибо, если я не приеду сейчас, чтобы забрать тебя домой за то, как ты себя ведёшь в последнее время.       Кенму передёргивает, кажется, будто его ударили под дых. Он качает головой.       — Пожалуйста, не надо, — его мама терпеть не может, когда Кенма не дома. Её всеобъемлющая забота душит, но она просто очень переживает. — Я могу звонить ещё и по утрам, — предлагает он, надеясь, что этого будет достаточно для прощения.       — Сразу, как только проснёшься, — её голос твердый и безжалостный. — Ты будешь звонить сразу, как только проснёшься. Если ты забудешь опять, я обещаю, что больше никогда не отпущу тебя в лагерь.       — Я не забуду.       — Отлично, — мать Кенмы прочищает горло, и все признаки её плохого настроения моментально исчезают. — Я так, так сильно тебя люблю, хорошо? Я знаю, с мамой иногда бывает сложно, но это только потому, что я тебя очень люблю.       Кенма трёт глаза рукавом куртки.       — И я тебя люблю, — отвечает он, и его голос сдавленный и плаксивый.       После этого мать Кенмы сбрасывает звонок, но вместо того чтобы испытать облегчение, он чувствует себя более подавленным, чем когда-либо.       Его руки очень слабы, пока он пытается привести себя в порядок. Расчёсывая ногтями лицо, он чувствует дрожь в пальцах и пытается остановить наворачивающиеся на глазах слёзы. Его мама больше не расстроена из-за него, и один только этот факт должен был успокоить, но он просто не может понять, почему она вообще так разозлилась. Он уверен, что не делал ничего неправильного, не говоря уже о чём-то, что могло стать причиной для подобной реакции.       Но несмотря на всё, Кенма решает, что ему надо быть более осторожным. За последний год он принес очень много хлопот для своей матери, со всей бумажной волокитой по смене имени и с заявлениями в школу, чтобы они позволили ему носить нужную форму и разрешили вступить в волейбольный команду мальчиков. Последнее, что он хочет — это показаться неблагодарным за всё, что она для него делает.       Кенма всхлипывает в последний раз и вытирает своё лицо. Куроо начнет беспокоиться, если его не будет слишком долго, так что он берёт эмоции под контроль и идет по коридору обратно. Он использует фонарик на своем телефоне, чтобы светить дорогу, по которой он идет. Когда он ускользнул от своей команды, было ещё светло, но сейчас коридор погружен во тьму; всё вокруг даже кажется слегка жутковатым, словно он в фильме ужасов. Или, скорее, в хоррор-игре, ведь последние дни Кенма всё чаще в них играет.       Он легко может сойти за протагониста, который пробирается через заброшенную школу, чтобы собрать утерянные записи или что-то типа такого. И стоит ему завернуть за угол, как в конце коридора возникнет демон, чтобы напугать его до усрачки и вынудить его спрятаться в одном из кабинетов, чтобы переждать время перезарядки.       Это просто глупая мысль — но в этот момент дверь перед ним открывается, и у Кенмы сердце уходит в пятки. Он благодарен своим быстрым рефлексам за то, что он успевает словить телефон до того, как он упадёт на пол.       Первогодка из Фукуродани, Акааши Кейджи, замечает Кенма и замирает словно олень в свете фар. Возле комнат, в которых живет его команда, есть ещё как минимум три других туалета, но вот он во всей красе, выходит из отдаленного туалета с красными, опухшими глазами. Кенме становится жалко парнишку. Он очевидно не ожидал кого-то в этой части здания.       Кенма никогда не разговаривал с Акааши без особой надобности. Они никогда не были рядом по своей воле, и сейчас никто из них не уверен, что им делать.       — Я… — Акааши морщится от звука своего голоса, измученного и хриплого. Он прокашливается перед тем, как заговорить снова. — Мне стоит пойти обратно. Бокуто-сан, наверное, ищет меня.       — То же самое, — Кенма смотрит в пол, и его темные волосы падают на лицо. — То есть, Куроо меня ищет. Так что… ага…       Это неловко — наверное, самый неловкий момент в жизни Кенмы — но ни у кого из них нет идей получше, поэтому они просто мирятся с ужасом всей этой ситуации и идут обратно к комнатам вместе.       Не то чтобы Кенма имеет что-то против Акааши. Скорее дело в том, что он совершенно не общительный человек и большую часть времени предпочитает молчать. Куроо — это единственное исключение из этого правила, но даже так он часто ходит по тонкому льду.       Однако, пусть они особо никогда и не говорили, Кенма в каком-то смысле знает Акааши из-за огромного количества раз, когда он сталкивался с ним и асом Фукуродани. Очень странно видеть его таким молчаливым. Акааши кажется тем типом людей, которые из вежливости начинает небольшой разговор о всяких мелочах; но всё же Кенма не может сказать наверняка, в чем причина несвойственного ему поведения. Потому ли это, что он отчаянно хочет поскорее выбраться из ситуации, или может быть у него всё ещё болит горло? Кенма думает, что и то, и другое.       Они проходят мимо торгового автомата с напитками, который освещает коридор, и Кенма подходит к нему, чтобы купить молоко в коробочке Акааши достаточно вежлив для того, чтобы подождать его, но он удивлённо моргает, когда Кенма протягивает ему молоко.       — Ты блевал, — объясняет Кенма, прямолинейный как и всегда.       Акааши напрягается, и Кенма четко видит панику, просачивающуюся наружу.       — Нет.       — Как скажешь, — это не его дело в любом случае. У него нет ни одной причины на то, чтобы спорить о том, блевал Акааши или нет. — Но молоко нейтрализует желудочную кислоту, — продолжает он, — и у тебя не испортятся зубы.       Пусть он колеблясь принимает молоко из рук Кенмы, выражение лица Акааши не расслабляется. Он делает небольшой глоток и полощет рот, после чего сглатывает.       — Я настолько очевидный? — тихо спрашивает он, и его голос звучит уже гораздо менее болезненно.       Кенма пожимает плечами. Не так уж и сложно сложить два и два.       — Ты странно ведёшь себя с едой, и Бокуто постоянно ищет тебя после ужинов, — у него есть ощущение, что Акааши тоже заметил его печальные пищевые привычки, учитывая как он демонстративно избегает зрительный контакт во время обедов, пока Куроо тихо читает нотации Кенме.       Акааши хмурится, глядя на пол, его губы плотно сжаты.       — Не то чтобы я начну ходить и всем рассказывать, это не мое дело, — добавляет Кенма, потому что ему становится неловко за то, как резко и грубо он это озвучил.       — Спасибо, Козуме-сан.       — Кенма, — поправляет он. Он прошел через столько трудностей, чтобы поменять своё имя, поэтому он хочет, чтобы его так и называли.       Акааши кивает.       — Кенма-сан, — соглашается он. Он выглядит более спокойным, чем ранее. — Я не спрашивал, но что-то случилось? Ты выглядишь, словно ты плакал.       — Нет.       Уголки губ Акааши дёргаются вверх.       — Судя по всему, мы с тобой оба очень плохи во лжи под давлением. Однако для меня непонятно, как может быть справедливым то, что мне пришлось признаться, а ты отказываешься.       У него глаза человека, который вечно тебя анализирует, а вкупе с его ухмылкой создаётся ощущение, что он знает что-то, что Кенма — нет.       — Я разговаривал со своей мамой, — признается он, потому что не то чтобы он может сказать что-то хуже, чем признаться в том, что он рыгает. Акааши терпеливо ждет, когда он продолжит. — Я забыл позвонить ей сегодня, и она угрожала, что заберёт меня.       — Звучит утомительно.       — Ага… но так не всегда.       Акааши теребит пальцы пару секунд.       — Моя матушка… на самом деле, она позвонила мне, чтобы попросить меня сходить в магазин. Она даже не заметила, что я уже несколько дней не дома.       Кенма поднимает лицо, смотря на него неверяще.       — Ты серьёзно? — Акааши выглядит серьёзно. — Это ёбнуто.       Акааши слабо и не весело посмеивается.       — Это правда так.       Они расходятся в разные стороны, когда доходят до жилой части здания. Кенма возвращается в комнату Некомы, и Куроо тут же прекращает свой разговор с Нобуюки. Он осматривает Кенму в поиске хоть какого-либо намёка на стресс и спрашивает, как прошел разговор с матерью. Кенма пожимает плечами.       — Норм, — он больше не расстроен, поэтому не видит смысла в том, чтобы обсуждать это. — Не в тему, конечно, но я теперь вроде как дружу с Акааши.       — Погоди, что?

†††

      Кенма наслаждается вкусом губ Акааши на своих; неизменные губы, мягкие и податливые и невозможно тёплые. Его ладони на челюсти Акааши, держат его близко к себе, пока они выдыхают друг другу в рот. Они слегка бьются зубами, но Кенме совершенно всё равно. Он просто чуть отстраняется, чтобы поменять угол и снова льнёт вперёд.       Акааши тяжело дышит и ёрзает от такого внимания.       — Кенма, — выдыхает он, его низкий голос слегка срывается, и тот пользуется возможностью, чтобы снова прильнуть в поцелуе.       В начале он ревновал. Ещё тогда, несколько лет назад, когда Куроо попытался представить его Бокуто и Акааши. Кенма отказывался признавать их, убеждая себя в том, что они не нравятся ему. Он чувствовал себя преданным, словно Куроо просто ищет замену и в конце концов оставит его позади. Но он преодолел это и привык к ним, и теперь у Кенмы есть все трое.       Он не знал, насколько ему хочется быть любимым, или как он отчаянно нуждается в том, чтобы быть желанным и полностью принятым таким, какой он есть. Он не знал, как сильно он хотел, пока это не оказалось прямо перед ним. Кенму всё ещё пугает это — то, как он изменился за последние несколько лет — но затем он вспоминает их и он забывает обо всем, что не Тецуро и Котаро и Кейджи.       — Кенма, — вновь пытается Акааши, и Бокуто прижимается сзади него и начинает делать засос чуть ниже его уха. Кенма пропускает пальцы сквозь пряди волос и тянет за кудри, чтобы дать Бокуто больше места. — У ме… хах… у меня домашка, — голос Акааши слабый, в нём отсутствует привычная им раздражительность.       — Мне плевать, — отвечает Кенма.       Куроо лежит в изножье кровати, по пояс голый, голова на сложенных руках. Кенма хочет укусить его за лопатку.       — Сделаешь позже. Мы сейчас отдыхаем, если ты не заметил.       Бокуто отстраняется от шеи Акааши, чтобы согласиться, и Кенма впивается зубами в то место, где тот оставил засос. Синяк недостаточно яркий на его вкус. Акааши стонет. Он хнычет и задыхается, выгибаясь навстречу касаниям.       — Я…       Куроо перебивает его до того, как ему удается выдавить ещё одно оправдание.       — Нет смысла спорить с нами, Кейджи. Мы уже решили, что сегодня будем баловать тебя, — говорит он, и вообще-то это правда только наполовину. На самом деле они решили, что будут лениться целый день и ничего не делать, но Акааши отошёл от их установленного расписания сразу, как только проснулся этим утром; он предпочёл начать заранее своё эссе по лингвистике вместо того, чтобы спать до обеда.       То, что они все вместе и никому никуда не надо уходить — достаточно редкое событие, и если Акааши не способен отключить себе мозг, то Кенма и Бокуто всегда рады поступить как настоящие джентльмены и отключить ему мозг сами.       Кенме нравятся такие дни гораздо больше, чем настоящие свидания. Нет ничего важного, что требуется срочно сделать, ни о чём не надо думать, и…       Так, стоп, у него тоже есть домашнее задание.       Кенма бурчит и отстраняется, внезапно раздражённый. Акааши хнычет из-за того, что не чувствует губы Кенмы на своих и пытается поддаться вперёд за ним — чёрт побери — и Кенма чмокает его в последний раз, перед тем как слезть с кровати.       — Мне надо сделать несколько скетчей.       — Тебе обязательно делать это сейчас? — спрашивает Бокуто и дуется на Кенму, который только и может, что рассматривать его длинные серебряные ресницы и потрясающие глаза.       — Я забуду, если оставлю на потом.       Акааши стонет, и Кенма не уверен, от недовольства ли или от того, как руки Бокуто скользят под его кофту, выводя ладонями плавные круги на его боках.       — Почему это Кенме можно учиться, а мне — нет?       Бокуто смеётся.       — Потому что мы так сказали!       — Ага, — Куроо садится рядом и проводит пальцами сквозь волосы Акааши, широко улыбаясь от того, как тот тает под его касаниями. — Хорошая попытка, трудоголик, но ты в меньшинстве.       — Это совершенно несправедливо, — вздыхает Акааши.       Кенма вытаскивает скетчбук из своей сумки и садится в изножье кровати, скрестив ноги. Он не может отвести взгляд от того, как Акааши откидывает голову назад на плечо Бокуто, как его дыхание то и дело сбивается, пока Куроо кусает его ключицы.       — Я возьму вас как референс, — говорит он, выдумав это только что. — Так что снимите с себя верх или типа того.       Бокуто тут же подчиняется. Кенма абсолютно не жалеет; он не жалеет, даже когда Куроо самодовольно выгибает на него бровь, не купившись на якобы учебную причину. Бокуто откидывает кофту на пол и он снова на Акааши: мягкие губы целуют его лицо, пока тёплые ладони — на бёдрах.       — Хочешь сниму твою тоже? — спрашивает он.       — А ты хочешь?       — Кейджи-и-и-и, — ноет он. — Ты же знаешь, я не об этом спросил.       — Нет ничего плохого в том, чтобы остаться в одежде. Ты выглядишь чудесно в любом виде, — Куроо оставляет легкие поцелуи в уголках губ Акааши, тут же отстраняясь, чтобы нежные касания не превратились в горячие и жёсткие в порыве желания.       Акааши хмурится на него, его зрачки темные и расширенные.       — Ты сегодня просто невыносимый.       — Вообще-то я думаю, правильно говорить «романтичный».       — А я думаю, что слово, которое вы ищете, это «раздражающий», — говорит Кенма, закатывая глаза.       Он заканчивает работу за рекордное время, когда неряшливые наброски рук Бокуто и кистей Акааши заполоняют несколько страниц в скетчбуке. И Кенма тут же возвращается обратно к ним. Обратно в их ленивый день, где на повестке дня это целовать, кусать и лизать Акааши до того состояния, когда он только и может, что хныкать и стонать, не способный даже произносить их имена и приятно уставший, чтобы наконец-то расслабиться.

†††

      Тецу (Вторник 12:02)       ребята смотрите какой у меня красивый парень       Куроо присылает фотографию Акааши в групповой чат, и Кенма слегка завидует, что у них так прекрасно совпали перерывы на обед. Ему всего лишь чуть-чуть горько от того, что у него ещё целых сорок минут Японской Литературы до того, как ему удастся увидеться с Куроо; они встретятся на целых пять минут, прежде чем разойдутся по занятиям.       Но затем Кенма открывает фотографию Акааши в очках, который лениво прикусил кончик ручки, сфокусированный на своём задании, и все его претензии тут же исчезают.       Бо (Вторник 12:04)       ООО!!! Такой красивый я завидую! <3<3<3       Я тоже хочу сидеть рядом с акааши (•́ ‸ •̀)       Кенма (Вторник 12:05)       ты разве не на паре сейчас       Бо (Вторник 12:05)       может быть……       Тецу (Вторник 12:06)       срвлофмвзз бля он смотрит в телефон       Куре отправляет ещё одну фотографию: на этой Акааши сидит с телефоном в руке, хмуро пялится на Куроо своим пронзительным взглядом.       Тецу (Вторник 12:07)       он краснеет       Кейджи (Вторник 12:08)       Я не краснею.       Удали.       Тецу (Вторник 12:08)       заставь меня ;)       Кенма (Вторник 12:10)       почему вы переписываетесь если вы сидите рядом       Тецу (Вторник 12:11)       а почему ты переписываешься на паре?       оя? или же…?       неужели ты так сильно скучал по нам?       Кенма (Вторник 12:11)       нет       Бо (Вторник 12:12)       Оя Оя? (´ ⊙ v ⊙ `) ！       Ты скучаешь по нам?       Кенма (Вторник 12:13)       нет я видел вас утром       Бо (Вторник 12:15)       Это ничего не значит!!!       Тецу (Вторник 12:16)       кенма просто скажи что скучал по нам       это оч очевидно       мы же классные; D       Кенма (Вторник 12:18)       я отключаю телефон

†††

      Кенме не нравится множество вещей. Таким уже человеком он является; у него всегда есть твёрдое мнение обо всем на свете, и он либо любит всем своим сердцем, либо презирает каждый фиброй души. Это та черта характера, которую он — что ужасно странно — делит вместе с Бокуто.       Но Бокуто — яркий и экспрессивный, когда Кенма давным давно запер эту часть себя под замок, открывая её только нескольким людям. Ему гораздо спокойнее оставаться тихим, держать всё при себе и притворяться нерешительным, словно всё это — его доспехи.       И Кенма был таким всегда.       Когда он был ребенком, его доспехи имели форму повторений. Каждую ночь он надевал тускло-серый худи в постель, а если он оставался дома из-за простуды, он проводил дни перепроходя Портал, пока Куроо не возвращался со школы. Это было спокойно. Это было безопасно. Повторения давали ему чувство знакомости, в которую он мог с легкостью сбежать, игнорируя крики родителей в коридоре и тревожность, которая возникала каждый раз в такие моменты.       — Эй… ты снова тяжело дышишь, — отметил Куроо одним утром, когда Кенма вышел на улицу, чтобы встретиться с ним возле почтовых ящиков перед их домами. Они уже учились в старшей школе к тому моменту, и Кенма не мог оставить свои трясущиеся руки в покое, оттягивая рукава формы или играясь с лямками рюкзака.       Выражение лица Куроо быстро стало беспокойным.       — Хватит смотреть на меня так, — огрызнулся Кенма, его дыхание сбилось. — Я в порядке.       — Очевидно, что нет, — сказал Куроо и он был абсолютно прав. Кенма не в порядке. Он был просто в ужасе из-за чего-то глупого — и, да, конечно, это было глупо — но осознание не помогало успокоить тесное, неприятное давление в лёгких.       Мать Кенмы была странным и непостоянным человеком. Сегодня она возмущается о том, насколько у его школьной формы узкая талия, а завтра Кенма уже пьет зелёный смузи на ужин, потому что им двоим нужно прийти в форму. Из-за этого у него кружится голова. Свинина жирная и только для тех, кто хочет потолстеть, но несмотря на это, мать Кенмы положила ему три гёдза в бенто, к его огромному ужасу.       Перерыв на обед будет через несколько часов. Они ещё даже не в школе, но одна только мысль о том, чтобы есть что-то настолько прогнившее и мерзкое как свинина, заставляет его чувствовать тошноту.       — Можем мы уже пойти? Я больше не хочу здесь быть.       Куроо кивнул головой, колеблясь только доли секунды, прежде чем взять Кенму за руку и потянуть его к себе домой. Он не дал Кенме даже разуться в гэнкане, тут же потащив его сразу в гостиную комнату.       Кенма сел на диван. Ему всегда нравился этот диван — он вздохнул — он старый и мягкий, цветы на его ткани уже начали слегка выцветать. За последние несколько лет жизнь Кенмы сильно поменялась, она стала совсем неузнаваемой без его отца, который играл важную часть в ней — ему хотелось плакать — но по крайней мере диван Куроо остался таким же каким он и был.       Куроо сел рядом с ним, снова колеблясь.       — Могу ли я тебя обнять?       — Ты хочешь?       — Хочу. Я очень, очень хочу, — сказал Куроо. Он потянул Кенму в крепкие объятия, и всё что Кенма мог сделать — это позволить себе растаять в комфорте его рук и сморгнуть жгучие слезы.       Это всё было просто… слишком. Это всё было слишком.       — Я так устала, — едва ли десять минут назад жаловалась его мать по телефону. Кенма случайно услышал её после того, как попытался отказаться от бенто; она отмахнулась от него, назвав его избалованным за то, что выбрасывает хорошую еду. — Даже не знаю, почему я думала, что справлюсь. Честно. Будь это идеальный мир, я бы жила в однокомнатной квартире в Сибуе. В хорошей такой квартире, где есть офис и ещё…       Кенма всхлипывает, трясясь в руках Куроо словно листочек.       — Я не отпущу тебя, даже если это меня убьёт, — уверил его Куроо, и это был приятно, потому что Кенма чувствовал, что он разобьётся на мелкие-мелкие осколки, если Куроо его отпустит.       И оставшись верным своим словам, Куроо держал его пока он не успокоился. Он разговаривал с ним медленно, его знакомый голос прорывался сквозь туман мыслей, заземляя и направляя в реальность.       Кенма протер нос обратной стороной ладони и отстранился, чтобы рассмотреть Куроо лучше.       — Иногда у тебя такой успокаивающий голос, — тихо признался он.       Куроо моргнул, его глаза блестели.       — Правда?       Кенма знал этот взгляд. Он появлялся всякий раз, когда слова или действия Кенмы раздували его эго, и это обязательно будет использовано против него в ближайшем будущем.       — Это даже не комплимент, — уточнил он. — Не думай о себе много.       — Надеюсь, ты понял, что ты только что наделал, — Куроо лыбился, и Кенма внезапно пожалел, что вообще сказал это. — Я теперь никогда не перестану разговаривать. Я буду говорить даже после собственной смерти и мой дух будет преследовать тебя, потому что тебе нравится мой голос…       Кенма толкнул его подальше от себя и закатил глаза.       — Я же сказал «иногда».

†††

      Кенма лежит на кровати укутанный в одеяла — именно там, где ему ему и место, когда за окном становится холоднее и мрачнее. Он всегда мёрзнет слишком быстро и согревается слишком долго, из-за чего последние дни он проводит всё чаще в комнате Куроо. Спасибо прохладному осеннему воздуху.       Он проводит по экрану телефона пальцем, и персонаж из игры отскакивает вправо, уворачиваясь от наступающего врага. Куроо заходит в комнату, и Кенме даже не нужно взглянуть на него, чтобы знать, что что-то не так.       — Что такое?       — Просто думаю о некоторых вещах.       Куроо падает на кровать, и Кенма бросает быстрый взгляд на него.       — Не сломай себе мозг.       Куроо выдыхает в коротком смешке и двигается ближе, чтобы понаблюдать за игрой. Это одна из тех бесконечных игр, где персонаж просто бегает; Кенма скачал её совсем недавно. В ней нет ничего особенного, но ему нравится дизайн персонажей и это простой способ для того, чтобы убить время — особенно когда ему не требуется обращать внимание на парах.       Куроо ждёт, пока Кенма проиграет, прежде чем начать говорить.       — Могу я сказать кое-что?       Кенма выключает телефон, предоставляя ему всё внимание.       Куроо глубоко вдыхает.       — Окей, выслушай меня, — начинает он. — Я думаю, что тебе стоит съехаться с нами.       Это не первый раз, когда он пытается начать этот разговор. Куроо говорит об этом время от времени, и у Кенмы всегда один и тот же ответ.       — Я не могу.       — Тебе не нужно отвечать прямо сейчас или в ближайшее время, но, пожалуйста, просто подумай об этом. Типа, реально подумай об этом.       — Я не могу, — настаивает Кенма, потому что об этом даже не может быть и речи. Переезд разобьёт сердце его матери, и он не уверен, что она когда-нибудь сможет простить его. — Мне нормально дома, поэтому хватит уже спрашивать.       Куроо колеблется какое-то время и проводит ладонью по волосам, пока подбирает свои следующие слова.       — Просто ты… более счастлив здесь. Твоя мама не спускает с тебя глаз, она даже не разрешает тебе устроиться на работу.       Но это ведь к лучшему. Кенме никогда не удавалось справляться со стрессом.       — Я всё равно не очень-то и хотел.       — Она ужасно обращается с тобой.       — Ничего страшного.       — Ты так не думаешь, — спорит Куроо. Внезапно он выглядит менее взволнованным и более… грустным. — Кенма, ты не можешь серьёзно верить в то, что «ничего страшного». Ты же ведь даже не ешь, когда она рядом.       Кенма хочет сказать что-то, но у него не получается подобрать слова. Он не может вынести то, как Куроо смотрит на него, он не может понять, хочет он кричать или плакать, не может даже в чертовы слова — поэтому он просто переворачивается в кровати спиной к Куроо, прям как ребёнок.       — Я собираюсь спать, — в конце концов говорит Кенма, прекращая разговор.       Куроо несчастно стонет.       — Пожалуйста, давай поговорим об этом? Кенма, пожалуйста.       Он ничего ему не отвечает. Он просто снимает телефон с блокировки и включает ту игру, ощущая себя только чуть-чуть виноватым, когда Куроо вздыхает в раздражающем поражении.       — Ладно, — Куроо выключает свет и взбирается на кровать. — Извини, что заговорил об этом.       Эта ситуация гораздо сложнее, чем он её выставляет, потому что не так уж и важно думает Кенма о переезде или нет. Не это корень проблемы.       Дело в его матери и в том, как преданно она себя чувствовала, когда год назад Кенма провел выходные с Хинатой в Мияги. Дело в том, как она всё спрашивала специально ли он хочет сделать ей больно, когда он отправил документы в университеты вне Токио. Он не может представить, как она отреагирует, если он уйдёт из дома насовсем. И ему совсем не хочется думать о том, как это может стать реальностью.       Но если Кенма чувствует себя плохо, когда на следующее утро Куроо уходит в университет гораздо раньше, чем обычно, то он чувствует себя абсолютно ужасно, когда он находит на кухне Бокуто, подавленного и унылого; он без интереса тычет ложкой в свой завтрак.       — Хэй, — здоровается Кенма, и Бокуто только мычит в ответ.       Ничего удивительного в том, что Бокуто слишком эмпатичный человек ради своего собственного блага. Среди всех он самый чувствительный: ему невыносимо, когда кто-либо из них долго расстроен, и он становится самым настоящим побитым щенком, когда ему не удается приободрить их как-то.       Это его вина. Кенма пнул щенка, но щенок оказался его парнем.       Бокуто стонет и тычет в еду.       — Вы можете с Тецу помириться? Я не знаю, как сильно ты разозлился, но ему очень жаль за то, что он сказал, поэтому тебе пора бы уже его простить.       Акааши всегда быстр на то, чтобы начать ругать Бокуто за то, как сильно он всё упрощает. Это привычка, которая осталась ещё со школьных времен, но в этот раз Акааши ничего не говорит. Что говорит о многом.       Кенма понимает, что он ведёт себя мелочно. Он знает, что у него нет ни одной нормальной причины, чтобы вести себя как мудак, но до этого самого момента он хотя бы мог притворяться, что он раздражен достаточно, чтобы как-то оправдать себя.       Ведь он даже не злится на Куроо. Кенма больше защищался, на самом деле; что, наверное, даже хуже, если подумать. Если он защищался и понимал это, значит Куроо не сделал ничего плохого — что действительно так. Это Кенма был жесток; он отталкивал его, потому что ему не нравилось то, что он говорил.

†††

      Кенма морщится, пока у него болит его пустой желудок. И почему он не купил ничего поесть, пока он всё ещё был в кампусе? Последнее время он работал над тем, чтобы есть более регулярно, поэтому Кенма думает, что это даже хорошо — то, что его тело работает правильно и требует перестать пропускать приёмы пищи.       Он настроен приготовить себе что-нибудь, пока не устроится слишком удобно. Он снимает биндер сразу же, как оказывается в квартире, и тут же идёт на кухню, где закидывает пакетик мисо-супа в кофейную кружку и заливает водой из бутылки.       Кенма ужасен в ухаживании за собой и он это знает. Но ребята ещё не скоро вернутся домой, из-за чего он решает, что разогреть суп быстрого приготовления в микроволновке это самое лучшее, что он может сделать. Это гораздо быстрее, чем кипятить воду, а по энергозатратности идентично.       Он хватает чашку из микроволновки и тут же ставит на столешницу, прежде чем нагретая керамика успевает обжечь его пальцы. Его телефон вибрирует. Он надеется, что это Куроо. Кенма должен сделать несколько вещей, чтобы снять груз с плеч, ведь они так и нормально не поговорили с прошлой ночи; но скорее всего это просто Бокуто, которого пораньше отпустили с тренировки и который хочет рассказать Кенме о том, как проходит его день.       Он вытаскивает телефон из заднего кармана и замирает, удивленно моргая в экран телефона. Это ни один из его парней. Более того, впервые за много месяцев ему звонит отец.       — Кенма, — из динамика довольно чисто доносится голос отца, и Кенма тут же замечает неловкость в его тоне. — Я, эм… как твои дела? Как в университете?       — Что-то случилось.?       — Нет! Нет, нет, ничего не случилось. Всё хорошо.       Это помогает унять часть тревоги, но теперь Кенма ещё больше растерян. Его день рождения будет только через несколько недель, а на какие-то праздники нет и намёка. Даже весной, когда он выпускался из Некомы, его отец позвонил ему только спустя несколько дней после церемонии.       — Я просто… помнишь же, как я на какое-то время уехал в Нагою?       — На шесть лет, — уточняет Кенма. Он снова касается чашки и когда решает, что она остыла достаточно, чтобы не обжигать, несет её в гостиную.       — Почти семь, — поправляет его отец. — На самом деле, я… ну, я буду в Токио на следующих выходных. Я буду в городе, и мне хотелось бы увидеть тебя, если это возможно.       Прошло почти семь лет с тех пор, как он уехал в Нагою, и ещё больше с тех пор, как Кенма видел его вживую. И из всех вещей, которые он мог ожидать от этого странного разговора, возможность снова увидеть своего отца была в самом конце списка.       Видимо Кенма совсем затих и долго не отвечает, потому что его отец начинает несвязно что-то бормотать, сомнение и неуверенность снова вернулись в его голос.       — Ничего страшного, если не сможешь. Или если не хочешь. Я полностью понимаю. Правда. Я знаю, что я далеко не образцовый родитель, и…       — Хорошо.       — Ты уверен?       — Ага, — его ладони, кажется, потеют. — Может быть весело.       — Хорошо тогда, — выдыхает его отец, и тревога покидает его в выдохе, полном облегчения. Кенме хотелось бы, чтобы то же самое можно было сказать и про него. — Я очень рад слышать это от тебя.       Он слушает, как его отец предлагает встретиться и взять кофе, и благодаря одним только чудесам силы воли, Кенме удаётся дотерпеть до конца разговора и не сломаться. Он в восторге. Он правда в восторге, но это чувство смешивается с другим, каким-то неудобным, которое действует ему на нервы.       Кенма закидывает ноги на диван и опускает лоб на колени. Он делает чёткие, аккуратные вдохи и выдохи, чтобы собрать себя. Ему просто нужно чуть-чуть успокоиться и он будет в порядке.       — Хэй.       Кенма дёргается, рассеяно и растерянно моргая. Должно быть он в какой-то момент отрубился. Он трёт глаза, пытаясь разбудить себя после неожиданного сна; затем, когда он открывает их, он видит Куроо.       Он выглядит так, словно только вернулся. Он всё ещё в куртке с рюкзаком, перекинутом на одно плечо. Куроо стоит перед диваном и держит несчастный холодный стакан мисо-супа Кенмы.       — Я подогрею это, ладно?       — Я даже не хочу это есть, — неискренне стонет Кенма.       — Ты бы не стал делать, если бы не хотел, — отвечает Куроо, направляясь на кухню. Он, наверное, прав.       Кенма вытягивает ноги из неудобной позы и, пытаясь размять затёкшие конечности, понимает, что он не спал долго. Он проверяет телефон и видит, что его отец позвонил ему меньше часа назад.       Микроволновка пикает. Куроо возвращается обратно вместо с супом и наспех сделанными онигири. И после сегодняшнего стресса — после телефонного звонка отца и вины из-за того, что случилось утром — Кенме очень хочется плакать. Он так ужасно вёл себя по отношению к Куроо, и несмотря на это, вот он — всё ещё заботится о Кенме, который совсем этого не заслуживает.       Кенма прячет лицо в ладонях.       — Мне больше нравится здесь, — признаётся он, сглатывая комок в горле. Он заставляет себя продолжить до того, как у него появляется шанс сдаться и забутылировать свои чувства где-то глубоко внутри. — Я не… чувствую себя плохо из-за тебя… или словно я делаю что-то неправильно. Мне нравится быть здесь. И я знаю, что это ужасно, но я правда не хочу возвращаться обратно домой.       Место рядом с ним проседает. Кенма отказывается шевелиться, пока Куроо пытается убрать его ладони от лица.       — Милый мой.       Кенма шмыгает и трясет головой.       — Не смотри на меня, — пытается он, потому что он не заслуживает это.       Он не заслуживает Куроо и его большое сердце и то, как Куроо не способен держать обиду на Кенму, даже если он отстранён и ведёт себя ужасно.       — Мне можно иногда смотреть на тебя, — напоминает ему Куроо. — Мне нравится видеть твоё лицо.       — Я плохо выгляжу.       — Мне всё равно. Я всё равно люблю тебя, — Куроо снова тянет его руки, и в этот раз Кенма не сопротивляется. Он знает, что выглядит мерзко — наверняка он сопливый, покрытый пятнами и красный — но руки Куроо такие тёплые, они так нежно касаются его щёк, пока он смахивает его слезы большими пальцами. — Ты плачешь, — отмечает Куроо.       — Я не плачу, — настаивает Кенма, пусть это и является очевидным фактом.       — Ты плачешь и это нормально. Ты же мой плакса.       Нижняя губа Кенма затряслась, и его слезы начинают течь быстрее. Куроо тянет его к себе в большие медвежьи объятия. Кенма всегда такой жалкий; он никогда не сможет понять, почему Куроо это не беспокоит.       — Ты, блять, такой глупый, — бубнит Кенма в кофту Куроо, которая совсем скоро намокнет. — Я тоже люблю тебя.