†††
Кенма сидит за партой, отсчитывая минуты до конца пары. Это последнее занятие на сегодня, и хотя это его любимый предмет, он не хочет ничего больше, чем вернуться домой, чтобы быстрее разобраться, почему он чувствует себя так плохо. Ему морозит руки, они трясутся, но всё остальное тело кажется горячим. Он чувствует себя целиком и полностью дерьмово, словно он болен — но не как обычно. В этот раз у него болит голова, она ощущается тяжелой, но в то же время он уверен, что она даже не часть него. — Не забудьте отправить задание на выходных, — говорит его профессорка, но он едва ли понимает её слова. — Увидимся в понедельник, — прощается она, и Кенма хватает свои вещи и подскакивает со своего места. Ему кажется, словно земля смещается по оси. Голова начинает кружиться, в глазах темнеет, и на какой-то момент становится темно. Когда Кенма открывает глаза, он на полу. Он лежит на коленях одной из одногруппниц, которая смотрит на него с ужасом в глазах. — О-он очнулся, я думаю. Кенма морщится от её голоса, высокого и пронзительного. У него так сильно болит голова — хуже, чем раньше, и ему кажется, что он вот-вот заплачет. Профессорка встает со своего места, что-то быстро говоря по телефону. Она шепчет быстрое спасибо и сбрасывает звонок, направляясь к Кенме и присаживаясь на пол возле него и одногруппницы. — Козуме-сан, вы помните, что случилось? Кенма пытается направить мысли в нужное русло. — Я упал в обморок, — бормочет он, потому что, ага, это достаточно очевидно. — Да. И вы ударились головой, — мягко объясняет его профессорка. — Медсестра уже идет сюда, чтобы убедиться, что у вас нет сотрясения или какой-то серьезной травмы. Это политика университета, поэтому вам нужно будет подождать, пока она не проведет оценку. Кенма чувствует себя так, словно он сделан из цемента. Он заставляет себя сесть и тут же понимает, что ему сложно подняться; одногруппница помогает ему встать на ноги и сесть за одну из парт. Если бы он не чувствовал себя физически мерзко, он был бы в ужасе. Он настолько жалок, что ему приходится зависеть от доброты незнакомцев, чтобы выполнять элементарные вещи. — Козуме-сан, у тебя сегодня есть ещё занятия? — спрашивает его одногруппница, и Кенма качает головой в ответ. — Тогда тебе стоит позвонить кому-нибудь, чтобы тебя отвели домой. Я не думаю, что будет хорошей идеей идти куда-то одному, когда ты… в таком состоянии. Кенма кивает и достает телефон из кармана. Кенма (Пятница 14:48) не мог бы ты забрать меня Тецуро (Пятница 14:50) конечно что-то случилось? Кенма (Пятница 14:51) типа того Университетская медсестра осматривает его и проверяет, есть ли сотрясение. Это занимаете меньше времени, чем он ожидает, и оказывается с ним всё в порядке. Голова Кенмы болит так сильно, просто от того, что он ударился ею об пол. — Думаю, с тобой всё нормально. Сотрясения нет, насколько я могу сказать, но если симптомы начнут проявляться, следует обратиться в больницу. Они снова проведут осмотр. Одногруппница Кенмы, Игараши — он только что вспомнил её имя — возвращается в кабинет с соком с трубочкой и печеньем, которые она купила из автомата в коридоре. Она вручает их медсестре, а та в свою очередь — Кенме. — У вас может и нет сотрясения, но вы проявили признаки гипогликемии. Вам следует поддерживать уровень сахара в крови, если у вас наблюдаются подобные сложности — объясняет медсестра, но всё что Кенма слышит — ешь больше, иначе это произойдет снова. Куроо входит в кабинет и замечает медсестру возле Кенмы. Он мгновенно бледнеет. Медсестра переводит взгляд на него. — Вы друг Козуме-сана? — Да, мэм, — отвечает Куроо. — Что, э… что случилось? Она бросает быстрый взгляд на Кенму, чтобы убедиться, что он ест печенье, и поворачивается обратно к нему. — По-видимому, он упал в обморок на выходе с занятий. Я провела осмотр и исключила сотрясение мозга, но судя по всему у него низкий уровень сахара, поэтому Игараши-сан была так добра и принесла ему что-нибудь поесть. Кенма откладывает в сторону пустую коробочку из-под сока и обёртку печенья, желая ничего, кроме как забыть о том, что только что произошло. — Я закончил. Мы можем идти? Медсестра кивает. — Да, конечно. Просто берегите себя. Физическое и ментальное здоровье идут рука об руку, — говорит она, и Кенма выходит из кабинета так быстро, как может. Куроо отводит его в квартиру в тишине и не отпускает руку, пока они не оказываются внутри. Куроо скидывает свои вещи на пол и садится на диван, тут же пряча лицо в ладонях. У Кенмы разрывается сердце. Он вешает их рюкзаки и куртки на крючки и сворачивается возле Куроо в попытке утешить его. — Я боюсь, Кенма, — признаётся он. Кенма не знает, что сказать. Сегодня это случилось впервые; раньше случалось такое, что он был на грани обморока, но это никогда действительно не происходило. — Ты… ты просто такой маленький. Ты больше не заботишься о себе. Я боюсь, что однажды ты просто исчезнешь. — Я здесь. Я никуда не уйду, — уверяет его Кенма, но теперь он не верит своим словам. Куроо хватает Кенму и тянет его на свои колени, чтобы обнять. У него сжимается желудок от осознания, что Куроо не держит его так же крепко, как раньше — словно он боится касаться его. Это плохо. С Кенмой становится всё плохо. Колеблясь, он обхватывает Куроо руками и зарывается лицом в его плечо. Ему щиплет глаза от подступающих слёз. — Дело плохо, Куроо. Куроо кивает. — Дело плохо. Ты вредишь себе. — Я не думаю, что в этот раз у меня получится остановиться. — Это ничего. Я знаю, — говорит он, и Кенма поднимает свои тонкие пальцы, чтобы стереть слёзы. Куроо обнимает его крепче. — Поэтому мы хотим, чтобы ты получил помощь. И если Санка-сан не поможет, мы будем пытаться дальше, пока не поможет кто-то другой. Кенма шмыгает. — Что, если это займёт слишком долго? — Невозможно, — говорит Куроо, и тон его голоса не допускает возражений. — Мы будем ждать вечность, если придется.†††
Кенма пялится на свою тарелку. Бокуто приготовил рыбу с картофелем на пару, и это хорошо. Кенме нравится рыба и он может есть картофель. Единственная проблема в том, что он не помнит, когда в последний раз ел мясо, и он колеблется вернуть привычку. Акааши замечает его приближающуюся тревожность и берёт руку Кенмы в свою. — Я знаю, это сложно, но тебе нужно что-то поесть, — мягко напоминает он, и Кенма знает, что у него совсем нет выбора. Он пообещал своим партнёрам, что он будет пытаться изо всех сил. Он пообещал своим партнёрам, что он будет пытаться изо всех сил, чтобы вылечиться; его диетолог ясно дал понять, что первым делом ему следует начать регулярно питаться. Кенма поднимает палочки трясущейся рукой и для начала отламывает крошечный кусок лосося. Он кусает и тут же отшатывается; несмотря на приободряющие слова Акааши, он мгновенно понимает, что он не сможет, блять, сделать это. Он внезапно встаёт, прерывая разговор Куроо и Бокуто, и подлетает к мусорному ведру. Если рыба задержится во рту ещё чуть-чуть, его стошнит. — Кенма. Он потеряет контроль над собой и никогда не перестанет есть, и он не узнает себя в зеркале, и… — Кенма, прошу тебя. Их голоса доносятся до него словно издалека, пока все звуки тают, словно воск, горячий и неприятный, он застревает в ушах, и его голова кружится, и кружится, и кружится. — Давай присядем на секунду, да? — Хорошо, — хрипит Кенма. Он закрывает глаза, и кто-то осторожно поднимает его с пола, чтобы опереть о стену. Стена холодит его горячую кожу. Его кофта слишком большая, но теперь она кажется на два размера меньше нужного — и он пытается дышать, но в лёгких совсем нет воздуха. Он кладет голову на колени и замыкается в себе, царапая руки, отчаянно желая что-нибудь — что угодно, лишь бы прорваться сквозь туман, заполонивший сознание. В его ушах белый шум, его кожа горит, словно её подожгли. — Хэй, малыш, ты расцарапаешь себе, если не остановишься, — ласковый голос, кажется, где-то в километрах от него. — Ты не против, если я прикоснусь к тебе? Кенма открывает глаза, наполненные слезами, и прямо перед собой он чётко видит знакомое лицо Куроо. Он осторожно тянется к нему, нежно и аккуратно убирает его руки от красных линий на его предплечьях. Куроо мягко улыбается, когда Кенма не отшатывается от его прикосновений. — Хорошо, видишь? Всё хорошо, — приободряет он и затем напоминает Кенме, что Бокуто и Акааши рядом с ними. Кенма чувствует облегчение, которое охлаждает сознание и успокаивает нервы. Бокуто был первым, кто исчез в панике Кенмы, но теперь он рядом с ним, сидит, опираясь об стену, и успокаивает одним только своим присутствием. Кенма протягивает руку и касается его ладони, она теплая, и тяжелая, и утешающая. Он чувствует себя в безопасности, и только одного этого осознания достаточно, чтобы начать плакать. — Мне жаль, — хнычет он и пытается стереть слезы свободной рукой. — Ну же, не надо так. Ты же разобьешь мне сердце, — говорит Куроо, разговаривая с ним своим прекрасным привычным голосом. — Мы все здесь и не позволим ничему плохому произойти с тобой. С тобой всё будет хорошо, но сейчас тебе надо просто дышать. Иначе у тебя разболится голова. Кенма возвращается к себе медленно, но уверенно. Он делает несколько больших вдохов и выдохов, и его отпускает за раз; он падает, словно кукла. Бокуто приближается, чтобы взять его на руки, но Кенма отодвигается и качает головой. — Меня может вырвать, — буркает он. Его голос хриплый, и Акааши идет налить ему попить. Он вытаскивает бутылку воды из холодильника и протягивает Кенме, который с благодарностью её принимает. Он делает маленькие глотки и глубоко дышит, наслаждаясь тем, как приятно снова чувствовать свои лёгкие. Акааши смотрит на его руки и морщится из-за царапин. — Ты снова кусаешь ногти. — Говоришь так, словно я когда-то переставал. Тот выходит из кухни и исчезает в своей спальне, чтобы вернуться с успокаивающей мазью. Куроо садится напротив Кенмы, тянет Акааши к себе на колени и кладет подбородок тому на плечо. — Кусать ногти вредно для зубов, а если ты будешь так себя царапать, то вероятнее всего расцарапаешь всю кожу, — продолжает Акааши, нанося мазь на руки Кенмы. — Я не очень одобряю то, что ты делаешь себе больно. Никто из нас. Чувство вины опускается на Кенму, скапливаясь глубоко в груди. — Знаю, — соглашается он. Акааши и Бокуто щурятся на него, но именно Куроо заговаривает первым. — Почему ты так говоришь? — Говорю как? — Будто извиняешься за что-то, — указывает Куроо, и Кенме нужна секунда, чтобы ответить. — Я не знаю, — отвечает он. — Я знаю, что обо мне очень сложно заботиться. Бокуто снова берёт Кенму за руку и приободряющее сжимает в своей. — Мы любим тебя, — он прямолинеен как и всегда, и Кенма отводит взгляд, убежденный в том, что не заслуживает ласку после того, через что пришлось пройти его партнёрам. — Хэй, не делай так. Мы любим тебя, и это не изменится несмотря ни на что. — От меня больше проблем, чем чего-либо еще, — возражает Кенма, но затем Акааши смотрит на него своими чудесными глазами — непоколебимый и решительный, как и всегда. — Ты не обуза. Ты никогда не был обузой для нас, поэтому не будь к себе так строг.†††
Кенма не умеет лгать своим партнёрам, но ему с легкостью удается недоговаривать. Он плох в коммуникации, но он прямолинеен, когда ему нужно что-то от кого-то из них. Он — это полная сломанная неразбериха, но может быть ещё одна сессия у терапевтки поможет прояснить некоторые вещи. Он садится на очень мягкий, очень уродливый диван в кабинете Санки. Его парни садятся на свои места, и Санка складывает руки перед собой. — Козуме-сан, я надеялась, что мы сможем поговорить сегодня о вашей семье, — предлагает она, и несмотря на мгновенное желание отстраниться от темы, Кенма кивает. Он секунду ёрзает на диване. Он не очень-то хочет быть в терапии, но он предполагает, что может пройти через это, если это значит, что его партнёрам станет легче. — Мои родители развелись, когда я был маленьким, — начинает он. — Они так сильно ругались, что Куроо слышал это даже у себя дома. — Это ужасно, — говорит Санка, и, ага, это и правда было ужасно. — Мне жаль, что вам пришлось вырасти в подобной обстановке. У вашей матери были ещё отношения после вашего отца? У матери Кенмы парней было вагон и маленькая тележка, поэтому вместо того, чтобы занимать свой мозг подсчетом, он просто слегка кивает и говорит: — Да, но ни с кем из них она не была долго. Куроо оживает на своём месте. — На самом деле, она недавно вышла замуж, — добавляет он. — Ей лучше с новым мужем? Кенма пожимает плечами и упирается взглядом в пол, тут же отстраняясь от разговора. Так, так очевидно, что что-то не так, и он знает, что у него уже не получается скрывать это, как раньше. Санка протяжно хмыкает. — До того как съехать, ты ладил с новым мужем матери? — Он был причиной, по которой я ушел. Акааши поднимает взгляд и хмурится. — О чём ты? Я думал, ты ушел, потому что твоя мать ударила тебя. Кенма кивает. — Она ударила меня из-за Маэды. Бокуто наклоняет голову в бок, сбитый с толку. — Он попросил ударить тебя? — Кенма качает головой, и тот продолжает. — Тогда что случилось? Мы здесь. Ты можешь рассказать нам всё. — Он поцеловал меня, ясно? — срывается Кенма и закусывает щеку. — Я не хотел, чтобы он был рядом, а мама хотела, чтобы он переехал к нам, и я психанул, а она ударила меня. Вот, что произошло. В кабинете наступает тишина. Именно Акааши нарушает напряженную тишину, бурлящий холодной яростью. — Он что? Кенма отчаянно качает головой. — Я, правда, не хочу говорить об этом, — произносит он, жалея о том, что открыл рот. Санка смотрит на Кенму и в её взгляде исключительно теплая симпатия. — Обычно, говоря о чём-то, людям становится легче, Козуме-сан. Вы уже говорили с кем-то об этом? — Я даже не произносил это вслух до этого момента, — отвечает Кенма, избегая зрительного контакта с кем-либо из своих партнёров. Он не хочет видеть их лица после того, как сказал нечто ужасное и неправильное. Бокуто шмыгает носом и прокашливается. — Когда это… когда он это сделал? Кенме не хочется признаваться, но он знает, что должен. Он знает, что это настоящая причина, по которой он сейчас здесь. — Накануне того дня, когда я пришел в университет с царапинами на руках, — говорит он. — В тот день ты очень сильно диссоциировался, — осознаёт Бокуто, и на его глазах наворачиваются слёзы. Санка протягивает ему коробку салфеток. Бокуто с благодарностью принимает её щедрость и сморкается, пока Куроо утешающе гладит его по спине. — О чем вы сейчас думаете, Бокуто-сан? — спрашивает Санка. — Я был с ним после того, как это случилось, я и Акааши были с ним, и мы знали, что что-то не так, но мы ничего не сделали с этим, — Бокуто звучит совершенно раздавленным. Его голос ломается и дрожит, словно он плачет уже несколько часов. — Мы должны были надавить сильнее, чтобы разобраться в чём дело. Санка кивает. — Я думаю вы и Акааши-сан очень похожи, — говорит она. — У вас есть тенденция зацикливаться на том, о чём вы сожалеете и корить себя за то, над чем у вас нет никакого контроля. Могу предположить, что Куроо-сан похож с вами в этом. — Похож, — подтверждает Акааши. Санка продолжает: — Но вместо того, чтобы винить себя за то, что уже произошло, давайте попробуем конструктивные формулировки, чтобы лучше понимать друг друга и изменить наши действия в будущем? Бокуто заговаривает первым. — Я чувствую грусть, потому что не знал, что произошло что-то серьезное, — говорит он, и Санка ободряюще кивает. Акааши прочищает горло и говорит следующим. — Мне больно, потому что Козуме не чувствовал себя достаточно безопасно, чтобы рассказать нам. Я также огорчён, потому что он продолжил жить с опасными людьми после случившегося, несмотря на то как искренне мы хотели, чтобы он переехал к нам. Санка переводит внимание на Кенму и Куроо. — Кто-то из вас хочет что-то добавить? Куроо трёт шею ладонью, пытаясь подобрать слова. — Я не очень хорош в том, чтобы называть эмоции, но… не знаю… Я разочарован в маме Кенмы, потому что она дерьмовый родитель, и это произошло в её доме, и она ничего не предприняла. — Это не её вина. Она даже не была дома, — говорит Кенма, и Куроо вздыхает, мотая головой. — Перестань защищать её. У неё не было ни одной причины оставлять тебя с её стрёмным мужем, — возражает он. — Почему ты не рассказал нам? Кенма перебирает пальцы, пока решает, как правильно объясниться. — Я чувствовал себя мерзко после того, как это случилось. Я не хотел, чтобы вы думали обо мне так. — Милый, мы бы никогда не подумали так, — ласково убеждает Куроо, и в этот раз Кенма верит ему. — Знаю. Просто… иногда мне сложно верить в это. Санка пользуется возможностью заговорить: — Думаете, это может быть из-за того, каким образом вы были воспитаны? Из-за того, как с вами обращалась ваша мать? Кенма пожимает плечами. — Возможно. — Вы когда-нибудь слышали о нарциссическом насилии? — спрашивает Санка, и Кенма качает головой. — Так или иначе, это тип эмоционального насилия, который заставляет жертв чувствовать, словно они не способны ничего сделать правильно, и они нуждаются в абьюзере, потому что были убеждены, что они неспособны функционировать самостоятельно, — объясняет она. — Это звучит знакомо? — Ага, — выдыхает Кенма и утыкается взглядом в пол. — Но это такое тяжелое слово… — Из того, что мне довелось услышать, вы прошли через тяжелые испытания, — аккуратно напоминает Санка. — Насилие — это не грязное слово, Козуме-сан. Это собирательный термин, который включает всё то, через что ваша мать заставила вас пройти. Нет ничего плохого в том, чтобы использовать это слово. Оно ради этого и существует. Кенма кивает и сглатывает комок в горле. С ним жестоко обращались, и пусть это не нормально, он будет работать над тем, чтобы исцелиться.