***
Комнату с наступлением ночи заполнила густая темнота. Звук плеска воды из пруда, расположенного под зданием, совсем не настраивал на сон, равно как и растущая тревога. Кёко стиснула ладошки и зажмурилась. Сон совсем не шел в руку и это её раздражало. Чувства отчаяния и безнадёжности сдавили грудную клетку тисками, выбивая шумный вздох. Щека её все ещё горела от тяжелой пощёчины, отвешенной дедом несколькими часами ранее, в напоминание об унижении и оскорблении, которое к ней проявили. То пренебрежение, оставившее после себя горькое послевкусие, медленно трансформировалось в первые ростки зла, проклюнувшиеся в сознании покорной и доброжелательной Хасэгавы. Нравилось ли ей в резиденции Киёмидзу? Ни капли. Хотела ли она сбежать? Хотела, но вместе с этими желаниями она чувствовала растущую внутри жажду справедливости, которая и отодвигала желание возвращения как можно дальше. Дед вызывал у Кёко горькое отвращение. Одно лишь воспоминание о том, как он себя вел во время их диалога, заставляло скривить лицо в пренебрежении и сжать губы в тонкую полоску. В какой-то момент она даже подумала, что бабушка, воспитывавшая её, оказалась злом меньшим. Её безразличие к личности внучки и склочный характер не шли ни в какое сравнение с самодурством Томихико. Бывало, Иошико тоже ударяла Кёко, но это ощущалось не так. В такие моменты Хасэгава понимала, что заслужила гнев со стороны родственницы и виновато опускала густые ресницы, безмолвно моля о прощении, но сейчас дела обстояли совсем иначе… В чём она была вообще виновата? В сущности, самого своего существования? Раз уж на то пошло, то Кёко никогда не просила никого о своём рождении, значит и не должна выступать подушкой для битья. Тем более для тех людей, кто ранее отказались от неё как от бракованной вещи и забыли на долгие годы. От неё не укрылось, что Томихико испытал удовольствие, подняв руку. В тот момент его глаза приобрели угольно-чёрный цвет и замерцали, затем сощурились в тонкие щёлки и посмотрели на Кёко прожигая до костей. Наверняка он почувствовал вседозволенность и власть, ведь перед ним сидела на коленях молодая женщина, не способная дать отпор. Всем своим видом он показал, что она была ему не важна и омерзительна. Воспринимая её как вещь, как объект, Томихико и собирался распоряжаться ей соответствующе. Кёко чувствовала это всем своим естеством и не могла согласиться с такой участью. В следующий раз она не станет сидеть сложа руки и воспрянет, чтобы воздать старику по заслугам. Обязательно. Ощущать себя дамой в беде, ждущей руки помощи извне, Кёко не хотела и не собиралась. Лишь сама она могла проложить дорогу к собственному счастью. Дверь в комнату открылась, впуская в помещение влажный запах пруда и рогоза. С улицы повеяло холодным ночным ветром, что заставило Кёко съежиться и свернуться под тонким одеялом калачиком, чтобы согреться. В комнате и без того было прохладно из-за непосредственной близости к водоёму, и лёгкий сквозняк окончательно уничтожил хрупкий комфорт помещения. — Спишь? — тихо поинтересовался мужской голос. Кёко подняла взгляд и обнаружила очертание фигуры Минато, тот держал крупный свёрток, опершись одной рукой о дверной косяк. Из-за того, что она была вынуждена этим днём расстаться с контактными линзами, её глаза видели крайне мутные очертания. Со спины молодого человека подсвечивал мягкий источник света: фонарь, закрепленный под крышей веранды, слегка оттопыренные уши молодого человека казались ярко-красными. — Не сплю, — буркнула Кёко, накрываясь одеялом с головой, чтобы согреться. Молодой человек аккуратной поступью вошел в комнату. Раздался щелчок, следом в комнате загорелся свет, что вынудило Кёко выглянуть из-под одеяла и поморщиться. Минато подошел ближе и расстелил принесенный им футон рядом со спальным местом девушки. Увидев это, Хасэгава изогнула брови в немом вопросе. — Я просто подумал, что тебе будет скучно, — произнес Минато, расправляя одеяло. Взбив подушку, он посмотрел на свою кузину и изогнул пухлые губы в робкой улыбке. — Может это тебе тут скучно? — не сдержала грубого подкола Кёко и вылезла из-под одеяла. Минато не ответил на вопрос. Поднявшись с корточек, он вернулся к дверному проему, чтобы щелкнуть по выключателю и погасить свет. Следом он закрыл сёдзи и наощупь вернулся обратно к футону. В темноте раздались шелестящие звуки одеяла и простыни. Когда Минато улёгся, Кёко услышала его тяжелое дыхание и шмыганье сопливым носом. — Ты права, — виновато произнёс он. — Мне тут скучно. Промолчав, Кёко перевернулась на спину и скрестила руки на груди. Она понимала, что в сущности своей Минато совсем не представлял для неё угрозы. Внешне он выглядел человеком робким и, судя по его поведению, Кёко сделала для себя вывод, что тот не действовал наперекор сложившейся в клане Киёмидзу системе. Он покорно выполнял все поручения, приходившиеся на его душу, не дерзил и представлялся тем самым правильным шаманом, которого обычно подразумевало в разговорах пожилое поколение. Такие безропотные наверняка во все времена ценились старейшинами на вес золота. С ними куда проще вести дела: они не предадут, выполнят любое поручение даже ценой своей жизни и будут служить верой и правдой до самого конца. От мысли о таком самопожертвовании Кёко съежилась, почувствовав себя маленьким существом. Наверное, она бы не хотела прожить свою жизнь таким образом и стать марионеткой в руках влиятельных стариков. Осознав ценность жизни и радость молодости, Хасэгава наконец-то начала понимать, что было нормой, а что — нет. И теперь мысль о возглавлении клана в будущем стала для неё самым настоящим кошмаром, которого бы хотелось избежать любой ценой. А ведь раньше была готова на все жертвы… — Ты не переживай, — внезапно выдал Минато, когда удобно устроился на постели. — Мне кажется, что сначала я тебя потренирую, потом дедушка посмотрит на твои навыки, а затем и вовсе решит, что делать дальше. Скорее всего он отправит тебя к тетям и кузинам, пока не найдет тебе подходящего мужа. Не думаю, что это займёт много времени, ты симпатичная. Наверняка приглянешься кому из приличной шаманской семьи, может кто из великих кланов даже посмотреть на тебя захочет, а уж там… Но не зарывайся, предупреждаю. Если кто из влиятельных семей внимание обратит, то в жены тебя возьмет кто-то совсем третьесортный из них, да и вообще… — Не переживать! Ты в своем уме?! — возмутилась Кёко, поднимаясь на футоне и нависая над Минато. Её голос эхом прокатился по полупустой комнате. — Я не собираюсь жить по указке этого старого маразматика! И уж тем более — выходить замуж за неизвестно кого! Бред какой-то! — вспылила девушка. — Минато, ты вообще хоть малейшее понимаете имеешь как люди вокруг живут?! — Они люди, Кёко, а мы шаманы, — спокойным тоном ответил молодой человек, снова шмыгая носом. — Шаманы не должны привязываться к другим шаманам. И к людям. Поэтому мы живем в лишении и стараемся обрастать лишь навыками, а не привязанностями. — Это неправильно, — в сердцах снова повысила голос Хасэгава. — Несмотря на то, что нас считают пушечным мясом, мы все ещё остаемся личностями! И любому человеку хочется элементарного тепла рядом! Чтобы тебя любили и ценили, а не отправляли на убой как… Она осеклась и в сердцах всплеснула рукой, задевая предплечье молодого человека. Тема шаманской отрешённости вызвала у неё настоящее негодование и прилив отрицательных эмоций. — Как скот… Некоторое время Минато молчал. Скорее всего, слова, произнесённые кузиной, шли вразрез с его собственными представлениями о шаманском мире. Всё ещё мало человек были готовы придерживаться прогрессивных взглядов на сложившуюся систему, и молодой человек относился к этому меньшинству. Признаваться в не совершенности собственных идеалов ему не хотелось, а потому он лишь хмыкнул, оставив возмущения кузины без ответа. Вернувшись на футон, девушка плюхнулась головой на плоскую подушку и обижено поджала губы. Сердце заколотилось внутри груди как бешеное, тревога снова подступила и волной накрыла её с головой. Кёко обхватила голову тонкими пальцами и зарылась в окрашенные волосы, чтобы перевести дух. Настроение сменилось словно по щелчку пальцев, и девушка поникла. — Я хочу домой, — Кёко уставилась пустым взглядом в кромешную тьму потолка и судорожно вздохнула. Больше всего на свете она хотела вернуться в родную комнату в общежитии. Чтобы рядом с ней оказался Сатору, крепко обнимавший её и мягко гладивший по спине ладонью с изящными пальцами. Она бы точно захотела накрыть его губы, изогнутые в шаловливой ухмылке, своими и подарить безмятежный поцелуй, полный искренней и тёплой любви к нему от которой трепетало её сердце и подкашивались ноги. Но все размышления разбивались о реальность, в которой Кёко оказалась. — Здесь твой дом, — тон собеседника показался уязвленным. Слова Минато вернули её в холодную комнату резиденции Киёмидзу. На жесткий футон, расстеленный сверху запылённого татами. В место, где не чувствовалось ни капли радости к жизни. — Не правда. Мой дом там, где Сатору. Мой дом там, где Ясуо. Мой дом там, где Сёко и Сугуру. Но никак не в этой дыре, где нет ни малейшего понимания о жизни вне её стен, — с этими словами Кёко сжала дрожащие пальцы в кулак и ударила им по футону. Минато отреагировал на звук своеобразно. Протянув свою ладонь, он накрыл кулак Кёко мягкими вспотевшими пальцами и легонько сжал его. Своим действием он, очевидно, хотел подбодрить её, на что девушка никак не отреагировала. Она даже не отпихнула влажной руки кузена, что он и воспринял как согласие на дальнейший диалог. — Кто эти люди? — без малейшего намёка на иронию в голосе поинтересовался Минато. На мгновение девушке показалось, что мутное стекло между ними треснуло и дало молодому человеку возможность прозреть на важность людских чувств. — Что они для тебя значат?.. Кёко ощутила ком в горле. При воспоминании о любимом человеке, дяде и друзьях, ей стало ужасно тоскливо. По её щекам потоком хлынули горячие слёзы, впитывавшиеся в подушку и волосы, и девушка лишь порадовалась, что никто не видел, как жалко она выглядела в этот момент. Набрав в лёгкие побольше воздуха, Кёко нашла в себе силы для ответа: — Мои близкие. Парень, дядя и лучшие друзья, — тихо произнесла она, вытирая свободной рукой влагу с глаз. Выдохнув, Минато не нашелся с ответом. Скорее всего, ему хотелось спросить больше, но он так и не понял, что следовало сказать, чтобы утешить плачущую кузину. Пускай он и не видел её горьких слёз, он точно знал: Кёко не могла сдержать поток эмоций, переполнявших её. Неготовность мириться с происходящим Минато прекрасно понимал, но ничего не мог сделать с тем, что произошло. Может, он и был бы рад отпустить свою кузину к дорогим ей людям, но тогда дед накажет его за непослушание. И этого он боялся гораздо сильнее, чем греха за похищение человека. — Ты вообще любил когда-нибудь, Минато? — тихо спросила Кёко, её голос дрогнул. На некоторое время в комнате повисла тишина, изредка прерываемая шелестом рогоза за окнами, качавшемся на сильном ветру. Вдалеке от домика, где находились молодые люди, раздалось монотонное лягушачье кваканье. — Наверное, — также тихо произнёс Минато. — Не думаю, что это сейчас играет какую-то роль, Кёко. — Играет. Если бы ты сам был способен любить, то понял бы, почему я так хочу вернуться домой. Почему мне важно увидеть этих людей и из-за чего я чувствую вину перед ними. Если бы ты понимал, что за чувства связывают людей, ты бы никогда не разрушил связи между ними, но ты… Эти слова резанули по ушам Минато как острие самой искусно выкованной катаны. Повернув голову в сторону девушки, он постарался рассмотреть её лицо в темноте ночи. — Знаешь, вообще-то ты задаешь очень бестактные вопросы, на которые я имею полное право не отвечать, — относительно холодно произнёс растерянный Минато. — Любил ли я кого-то — это лишь моё дело. — Тогда выходит, что ради того, чтобы быть хорошей цепной собачкой своего деда, ты готов отринуть свои чувства и эмоции? — абсолютно спокойно спросила Кёко, вытирая остатки влаги на глазах кусочком одеяла. — Я… Минато запнулся. Неуверенно сглотнув, он уставился в беспросветную тьму потолка. На сердце его потяжелело, и парень судорожно выдохнул, осознавая, что их с кузиной разговор зашел в самый настоящий тупик. Ему явно не хотелось раскрывать перед ней все карты, но что-то ёкнуло в груди, сдаваясь под её настойчивостью. — Я всегда мало общался со сверстниками. В колледже разве что. И то лишь с парнями, — сдался он, приоткрывая завесу собственной тайны. — С девочками у меня как-то никогда не складывалось, — добавил Минато. — Выходит, что у тебя даже друзей не было? — Не было, — честно признался Минато. — За пределами заданий я всегда был одинок, коллектив меня не принимал. А с братьями у нас нет тёплых отношений. — Потому-то ты и не понимаешь меня… — выдохнула Кёко, когда её мысль наконец-то нашла себе подтверждение. — Если бы ты хоть раз почувствовал, как быстро может биться сердце рядом с любимым человеком или как искренне можно смеяться над шутками друзей, ты бы не позволил себе так помыкать собой. Минато подорвался на футоне. Почувствовав, что он навис над ней, Кёко выставила руки перед собой, чтобы в случае чего защититься. Она испугалась такой пылкой реакции кузена, так что решила держать дистанцию между ними. — Почему ты вообще думаешь, что понимаешь меня?! — неожиданно вспылил он. — Откуда такие выводы?! Пожав плечами, Кёко посмотрела на едва различимую фигуру кузена. Разглядеть во тьме выражение его лица она не могла, но точно знала, что русло, в которое ушел разговор оказалось для него необычайно болезненным. Чтобы не мучить его долгими речами, Хасэгава набрала в лёгкие побольше воздуха. — Просто раньше я была такая же, как и ты. Верила во всю эту старческую чепуху, что моё предназначение — возродить наследие семьи из пепла, что я уникальна из-за своей техники, считавшейся утраченной уже несколько поколений! Я искренне считала, что обязана жить ту жизнь, которую придумали за меня мои предки. И лишь встретив Сатору мои глаза открылись, и я прозрела. Все эти годы были сплошным самообманом, Минато, — с толикой цинизма выжала из себя Кёко. Эти мысли преследовали её долгое время и лишь сейчас нашли отражение в виде слов. — Любовь сделала меня сильнее и привела к осознанию. Минато отстранился. Судя по шелесту одеяла и простыни, он вернулся на свой футон и, скорее всего, повернулся на бок. Так и оставшись лежать на спине, Кёко снова уставилась в темноту. После высказанного ей полегчало. Раньше она держала эти мысли при себе, но открыться кузену оказалось совсем несложно. Возможно, повторить это вслух при дяде или при Сатору она бы не смогла. Стеснение бы не дало ей настолько сильно обнажить душу перед близкими, то ли дело перед едва знакомым человеком. Раздался всхлип. Минато громко шмыгнул носом, пытаясь прогнать надоедливые сопли. — Да высморкайся ты уже, — недовольно выдохнула Кёко, накрываясь одеялом с головой, чтобы не слышать неприятного звука.***
Лучи утреннего солнца назойливо проникали в главный зал храма Сандзюсангэн-до сквозь узкие щели в оконных рамах. Свет падал на резные кипарисовые статуи Тысячерукой Каннон, выполненные в человеческих рост, и отражался от позолоты, покрывающей их, создавая мистическое свечение вокруг божеств. Статуи Каннон, располагаясь рядами, словно солдаты в армии, наблюдали за посетителями, сложив руки в молитве. В путеводителях говорилось, что галерея насчитывала ровно тысячу и одно деревянное изваяние богини. Все они, стоявшие по обе стороны от стен, вели к постаменту, где располагалась большая Тысячерукая Каннон. Она возвышалась над залом, сидя в позе лотоса с прикрытыми веками. Позолота на статуе местами стерлась, открывая вид на старое почерневшее дерево кипариса, но менее величественной от этого богиня не стала. Свечи на её постаменте тихо потрескивали. Расслышать этот звук можно было лишь остановившись для молитвы и замерев, прося божество о милосердии. Старик сложил ладони перед собой и учтиво поклонился. Туристов этим ранним утром почти не было, несмотря на популярность места, поэтому он чувствовал на душе спокойствие. Величие тысячи статуй заставляло замирать на месте, абстрагируясь от суеты вокруг. Холодный пол обжигал ступни через тонкие хлопковые носки, но неудобства не мешали утренней молитве. Привыкший к походам в храм Томихико, любил это место всем своим сердцем. Родной ему Киёмидзу-дэра, основанный далёкими-далёкими предками, не мог тягаться с лаконичной красотой Сандзюсангэн-до. По его мнению, никакой шикарный архитектурный ансамбль рядом не мог стоять с тысячей искусных статуй, наполнявших зал храма. Каннон, почитаемая в его семье, всегда дарила ему умиротворение. Один лишь взгляд на её лик с мягкими чертами и пухлыми губами, изогнутыми в блаженной улыбке, словно отпускал все грехи как совершенные, так и планируемые. Она видела и слышала всё. Каждую молитву, просьбу, и могла спасти всякого заблудшего, протянув ему руку помощи. Милосердное божество, желавшее спасти все сущее из Сансары, следило за людьми и защищало их от невзгод во всех мирах. По крайней мере в это верили те, кто ей поклонялся. Томихико поднял взгляд на статую и распрямился. Закончив молитву, он остановился и решил насладиться великолепием ещё мгновение перед грандиозным скоплением изображений богини, увенчанным большой статуей. Ему хотелось встать на колени и молить за все содеянное, чтобы получить благословение. Спасти свою душу от скверны, сковавшей её, и очиститься. Но, к сожалению, стоило поторопиться до появления первых туристических групп в Сандзюсангэн-до. — Да уж, ну и местечко, — мужской голос эхом прокатился по зале и достиг ушей Томихико. Старик обернулся. Посреди помещения, рядом с деревянной статуей бога грома Райдзина, вознесшего руки над своей головой будто находясь в гневе, стоял молодой мужчина в чёрном брючном костюме и белых носках. Его серебристые волосы в тени казались пепельными и в этот день не были собраны в хвост на затылке. Чёлка ниспадала на его ясные голубые глаза, закрывая один из них, отчего мужчина постоянно её поправлял. Когда Томихико повернулся, Широ махнул ему рукой, приветствуя как старого приятеля. — Ты теперь каждый день что ли будешь в Киото приезжать? — громким шепотом поинтересовался Томихико, скрещивая руки на груди. Казалось, старик был недоволен появлением знакомого. Привыкший проводить утреннюю молитву наедине с собственными мыслями, Томихико научился не отвлекаться на сновавших мимо туристов и почти никогда не реагировал, если кто-то хотел его окликнуть и спросить о чем-то. Его частенько по ошибке принимали за местного монаха, к чему он успел привыкнуть. Однако появление Широ Годжо в любимом молельном месте было подобно грому среди ясного летнего неба. — Вчера вот не приезжал, — поднял палец Широ. — А позавчера мы лишь окончательно обговорили цену вопроса. Он выглядел гораздо увереннее, чем в тот раз, когда впервые предстал перед главой клана Киёмидзу со своей просьбой. Лицо его казалось посвежевшим и отдохнувшим, по щекам расползся яркий румянец. Показалось, что как только Широ отыскал себе поддержку, ему стало легче контролировать свои эмоции и скопившийся на сердце негатив, но едва знакомый приблизился к Томихико, старик почувствовал хмельной аромат, исходящий от него. — Но, если честно, я приехал, чтобы удостовериться, что все идёт по плану, — Широ подошел ближе к статуе и потер свой подбородок, рассматривая облупившуюся позолоту. — И исполнить первую часть нашего уговора, со своей стороны, разумеется. Кивнув, Томихико повел ладонью в сторону и предложил покинуть помещение храма. Направляясь на выход, Широ залез длинными пальцами правой руки во внутренний карман пиджака и вытащил оттуда флягу небольших размеров. Открутив крышку, мужчина отпил содержимого, и скривил рот в неудовлетворении. Скорее всего, алкоголь в его фляжке был чересчур крепким, непривычным для него. Ступая по холодному полу, мужчины вышли ко входу и обулись. Соломенные дзори Томихико шаркнули по каменным ступеням храма, когда он покидал излюбленное место. В скором времени к порогам подошла экскурсовод, сопровождавшая большую туристическую группу, так что старик счастливо выдохнул, радуясь, что успел завершить молитву до того, как храм наполнился голосами множества людей. Попутчики направились в сторону небольшого пруда, расположенного на храмовой территории. Под их ногами приятно хрустел гравий, разрывая повисшую тишину. На подходе к пруду, Широ снова отхлебнул содержимого своей фляги и сморщил лицо. — Нечасто увидишь человека, распивающего спиртное в девять утра в храме, — наконец, решил прокомментировать поведение своего подельника Томихико. — Есть повод? — Повод? — Широ нахмурил брови, пытаясь понять собственную причину для пьянства. — Повод всегда найдётся, было бы настроение. Он остановился около края пруда, окруженного аккуратно подстриженными кустарниками, чьи формы напоминали сферы, и разномастными камнями. Посреди мутноватой воды располагался небольшой островок, где росло деревце, похожее больше на бонсай, чем на полноразмерный вариант растения. — Как я уже говорил, я приехал выполнить свою часть сделки, — Широ ткнул себе пальцем в грудь, после чего обернулся к собеседнику. — Вы девчонку-то забрали, так что пора рассчитаться с вами за выполненную работу… Томихико свёл брови у переносицы, ожидая дальнейших слов Широ. Словно уловив настрой собеседника, Годжо обернулся и посмотрел в мутные воды прудика. Его лицо перекосила глупая ухмылка, свойственная умалишенным людям или пьяницам, и старик не смог пропустить этого изменения настроения собеседника. — Конечно, буду честен, я рассчитывал на другую реакцию своей дорогой родственницы, когда вскроется пропажа девчонки, но тем не менее… Удивительно, но вы хорошо постарались, раз никто всё ещё не добрался до ваших дверей. — Мой внук был осмотрителен, — Томихико сощурился, наблюдая за тем как Широ помялся на стопах. — И девчонку принёс тихо. Если ты сомневался в способностях нашей семьи, то зачем изначально пришел вообще? — Спокойно, — Широ обернулся, вытянув перед собой ладони. — Никто не сомневался. Просто… — Просто как обычно сопляк из великой тройки решил, что может помыкать менее родовитыми шаманами, — вполголоса выдал старик, выдерживая зрительный контакт. — Разве не так? Замявшись, Широ виновато оскалился. Некоторое время его нетрезвый разум пытался придумать оправдание собственным действиями и словам, но так ничего и не смог выжать из себя. Робко кивнув, мужчина покачал головой. Чёлка накрыла его левый глаз. — Вечно вы к словам придираетесь, — сказал Широ, отходя от края пруда. — Я пришел к вам потому, что знал: вы тоже в этом заинтересованы. И точно захотите отжать способную девчонку, которая охомутала моего племянника и встала у части нашей семьи поперёк горла. — Он осёкся и прикусил кончик языка. — Ладно… Походка Широ хотя и стала менее устойчивой, но с трудом выдавала степень его опьянения. Отойдя от пруда, мужчина махнул ладонью, зазывая за собой старика, скрестившего руки на своей крепкой груди. С территории храма они вышли молча. Широ наматывал на палец прядь серебристых волос, размышляя о чём-то своём, а Томихико не сводил с него пренебрежительного взгляда. В его голове промелькнула неприятная мысль, что связываться с представителем семьи Годжо для плетения клановых интриг было делом гиблым, но он быстро отогнал её куда подальше, предвкушая плату за свою часть сделки. Путь оказался неблизким. Широ, по всей вероятности, для сохранности вознаграждения, решил оставить его в камерах хранения станции Киото. На железнодорожном вокзале, как и ожидалось, царила полнейшая суета. Сказывались государственные выходные и близость скоростных линий синкансэн, обеспечивавших быстрое и комфортное перемещение по стране. Томихико проследовал за Широ вплоть до ячейки, внимательно наблюдая за тем как тот держался и слегка покачивался на ходу, и остановился, ожидая. Он оперся о металлический шкафчик, тяжело вздыхая. Безлюдная прохладная комната с множеством ячеек для хранения вещей почему-то напомнила ему колумбарий. Широ опустился на корточки. Некоторое время он безуспешно пытался вставить ключ от камеры хранения, промахиваясь мимо замочной скважины, но, выругавшись вполголоса, смог взять себя в руки. На долю секунды Томихико даже стало стыдно за то, что его могли увидеть в компании с нетрезвым мужчиной, но он снова остановил приступ саморефлексии, убеждая себя, что за плату, которая ему предназначалась, можно было и претерпеть подобные неприятные моменты. — Вот, — Широ с грохотом поставил на скамью сумку небольшого размера. — Здесь десять миллионов наличными, купюрами по пять и десять тысяч йен. Как и договаривались. Чтобы удостовериться в правдивости слов Широ, старик заглянул в сумку. Пачки купюр оказались аккуратно перевязаны канцелярскими резинками для пущей надёжности. Убедившись в том, что деньги были настоящими, Томихико спокойно выдохнул и перекинул сумку через плечо. — Куда вам столько денег хоть? — бестактно поинтересовался Широ, наблюдавший за стариком. — Ваша семья не похожа на тех, кто остро нуждается в финансах… — Один из семейных храмов отремонтировать хочу, — спокойно выдал Томихико. — Так что даже мелочь вроде тысячи йен пригодится в хозяйстве. Надо же как-то помогать прихожанам и снимать с них проклятия… Понимающе покивав, Широ снова потянулся за флягой, расположенной во внутреннем кармане пиджака, и пригубил алкоголя. Его лицо сделалось совсем невеселым, несмотря на то как большую часть встречи он вел себя, и к старику пришло осознание, что пил тот не от хорошего расположения духа. Вместо сожаления, отпрыск клана Годжо вызвал у Томихико отвращение из-за своей внешней жалости и показательного уныния. — Ясно. Храм — значит храм, — спокойно констатировал сказанное стариком Широ. — А что с девчонкой делать будете хоть? Поиграв желваками, Томихико молча направился в сторону выхода. Излишнее любопытство знакомого отчасти действовало ему на нервы, но он старался держать лицо. На фоне Широ он в любом случае выглядел бы куда благороднее и мудрее, как в силу возраста, так и по манере себя держать. — Эй! — окликнул его мужчина. — Я спросил вас что вы сделаете с девчонкой? Мне важно знать, что она не вернется в ближайшее время и наш уговор был не зря! Томихико обернулся на возмущения и недовольно зыркнул на Широ, стоящего среди камер хранения с растерянным видом. В его глазах читалось отчаяние, свойственное людям, поставившим в порыве азарта на кон всё, чтобы достигнуть желаемого результата. — Что сделаю? — переспросил старик, стискивая ладонь на ремне сумки с деньгами. — Да. Мне нужно быть уверенным в том за что я отдаю деньги и свою племянницу, — набравшись смелости, выжал из себя Широ. Алкоголь взял своё и мнимое приподнятое настроение окончательно испарилось, оставляя после себя паршивое послевкусие и растущую на душе тревогу. Повисла неловкая пауза. В блок камер хранения в быстром темпе вошел мужчина в офисном костюме и направился к ячейкам, аккурат к тому месту где застыл Широ. Забрав свои вещи, незнакомец ретировался из помещения, снова оставляя шаманов один на один. Томихико шумно выдохнул. Раскрывать перед знакомым все карты не хотелось, потому он решил ограничиться ёмкой фразой, способной объяснить его точку зрения на сложившуюся ситуацию. — С девочкой я сделаю то же, что ублюдок Хасэгава сделал с моей Сэнго, — сквозь стиснутые зубы процедил старик, удаляясь из блока камер хранения.