колёса вспарывают вены, пока адреналин гонит кровь к сердцу.

Хван терпеть не мог плохо спать. Ему бы уснуть на любой поверхности и когда угодно, только бы никто и ничто не смело этот сон нарушить. А хуйня, в которую здесь его завернули, сон нарушала сотый раз за ночь. Бесила. Последствия вчерашнего загула никак не желали отпускать: веки будто весили тонну, горло жгло огнём, нос щипал осевший по стенкам запах жжённой резины. В лёгких пыль, на руке гипс, на рёбрах корсет, на языке отголоски выпитого, в голове колокола – пиздец полный. В бочке дёгтя были только две ложки мёда: факт, что сегодня должны были снять весь чёртов реквизит с тела и картина лежащего на его подушке мило посапывающего Феликса. От второго по телу к макушке тонкими щупальцами ползло тепло, ласкало и целовало каждый открытый участок. Ликс был подобен едва угасшему тёплому угольку – тёмный, скрывающий неизведанное под обгоревшим слоем, но стоит раскалить, и он снова вспыхнет красным — обожжет, не оставив без шрама. За месяц раскалять Хёнджин научился на отлично – и делать это обожал, ведь в итоге всегда получал то, что с недавних пор сосать любил больше чупа-чупса. Вот и сейчас, лёжа рядом с Ликсом, думал – неплохо было бы опустить руку под одеяло. А если да, и ничего не мешало (попробовало бы помешать), то почему нет. Лукавая улыбка мелькнула на лице и руки медленно начали прокладывать путь к цели – пустили волну мурашек по чужому телу, смыкаясь на утреннем стояке. Чтобы в ответ получить десяток волн от глубокого хриплого голоса, дразняще проникающего в сознание. — Не припомню, чтобы разрешал тебе. — Может и нет, но уверен, ты не откажешься поиграть. Феликс усмехнулся; этот выдох и тёмный взгляд вниз из-под полуприкрытых век — илистое манящее дно. У Феликса глаза глубокие, и поцелуи его глубокие – и сам он омут. И от глубины этой в голове Хёнджина слышен был бешеный пульс, тот отдавал щекоткой на мягких губах от каждого нового касания. — Может и нет, но, если хочешь поиграть, нужно делать это правильно. Хочу видеть тебя. Хёнджин мог бы смутиться от этой просьбы, от того как Феликс устроился на подушках и жадно скользил по нему взглядом, только прекрасно знал, насколько тот обожал наблюдать. И этот взгляд – мутный – то ли от вчерашнего алкоголя, то ли от раздевающегося Хвана, заводил не на шутку. Заставил стянуть бельё и принять правила чужой игры. Скользнуть ладонью вниз и начать ритмичные мягкие движения. Прохладные пальцы скользили по члену, глаза – по Феликсу: возбужденному, сексуальному и по-кошачьи дикому. Этот дикий, хитрый блеск на радужке его глаз дразнил, выводил, пускал разряды от макушки до кончиков пальцев, что продолжали поступательные движения, подводя Хёнджина к точке высшего блаженства. Запрокинув голову, он ускорился, чувствуя каждой клеточкой – ярко и обжигающе – чёртов взгляд Ли. Обнажив его тело, теперь черти на дне чужих глаз нагло и приятно оголяли нервы. Хван стал терять связь с реальностью, когда блятский голос Феликса дёрнул его обратно. – Разве я разрешал тебе кончить? Хёнджин застонал – громко и отчаянно. Он хотел кончить. Очень. Однако знал, что Ли без зазрения совести лишит сладкого, если он сделает это без разрешения. – Смотри на меня, Хёнджин. Низкий глубокий шёпот прошил Хвана насквозь. Дикий жар в секунду обжёг тело, пустил искры пламени плясать по открытым участкам кожи – повсюду. Он опустил голову, коснулся лишь на миг плёнки горячего шоколада – сколько было огня, желания, вызова в этих глазах. Взгляд Феликса был пламенем и сам Феликс был пламенем. Хёнджин хотел, чтобы его сожгло, без остатка растворило в ощущениях – поэтому терпел. Больше не мог терпеть, но терпел. Смотрел на Феликса, что лежал на кровати, чуть разведя ноги, с подрагивающим от желания стояком – словно приглашая Хвана взять его в рот – и терпел предельно. Хотя от вида у Хёнджина в глазах потемнело: стало жизненно необходимо ощутить его вкус на кончике языка – такой знакомый и полюбившийся. – Позволь мне отсосать тебе. – Рано, сперва закончим с тобой. Хотелось разочарованно простонать, снова дразняще опустить ладони вниз, но Феликс резко поднялся и, схватив Хвана за плечи, бросил на кровать. Ли хорошо его изучил, знал наперёд – иначе не объяснить, как в чужих руках так быстро оказался ремень, что приковал запястья Хвана к изголовью кровати. Теперь Хёнджин точно был в чужой власти – и не мог возразить. Горячие губы были везде: целовали шею, прокладывали себе через плечи, ключицы и рёбра путь к животу. С влажными поцелуями контрастировали лёгкие укусы – заставляли Хёнджина стонать и молить о прекращении сладкой пытки. Наслаждение граничило с безумием. Граница стёрлась, когда горячий язык Ли уверенно прошёлся по всей длине и, задержавшись на уздечке на несколько секунд, скрылся во рту вместе с дрожащей головкой. Хёнджин уже ничего не соображал – мир в его голове за секунду разлетелся на миллион осколков, чтобы после собраться в один яркий цветной момент. Момент, в котором существовал только Феликс и его чертова улыбка. Переводя дыхание, Хёнджин простонал: – Теперь я могу доставить удовольствие тебе? Прошу, я безумно этого хочу. – Давай посмотрим, что мы можем с этим сделать. Медовый голос прервался телефонной трелью, что отвлекла и прикрутила яркость действий. Феликс, заметив имя на экране, понял – не ответить не может. Потянулся к трубке и, прожигая Хёнджина взглядом, ответил: – Отвлекаешь. Послышался знакомый голос – Хёнджин не смог разобрать ни слова, однако выражение лица Ли пускало сердце впляс отнюдь не от счастья. Он бросил на Хвана беглый взгляд и бросил звонившему: – Скоро будем. Хёнджин хотел задать вопрос, однако ему не дали – палец прижался к губам, пока вторая рука расстёгивала ремень. – Нам надо ехать. Чанбин мёртв. – Что? Выдавить большее из себя Хван не смог. Не произнося ни слова, Хёнджин выл в душе – давясь дорогой, ревом мотоцикла, запахом улиц. Огни города до боли в глазах слепили, звуки стали пиздецки громкими – желание заткнуть уши перекрывало все остальные. От напряжения тряслись руки, горечью на языке отдавало послевкусие от увиденной толпы у входа – падальщики налетели поглазеть. Да и поебать. Поебать на разъёбанные о последнюю ступеньку пальцы, на снующих копов, на чужие любопытные вздохи. Тошно, мерзко, а повсюду вслед за тобой глаза – сочувствующие, ликующие, безразличные, пропитанные болью. Стоп – родные глаза, пропитанные болью – это семья. Голос Джисона пробился через вакуум в ушах только от того, что родной. – Твари, не смейте его трогать! Всех спалю к хуям! Руки оторву! Хёнджин видел, как сжимал того в объятиях Минхо, видел, как шевелились его губы и сжимались ладони на плечах – Хёнджина словно взяли за волосы и окунули по макушку в ледяную воду. Перед глазами плыло от мутной пелены, глазницы жгло невыносимо, а кровь ледяными краями колола вены – остро, яростно, неотвратимо. Взгляд упал на тело – тело того, кто заменил отца. Воздух стал ядовитым, уплотнился и закупорил лёгкие, сдавил горло в крепких тисках – мир померк. От лёгких жар распространился на всё тело, превратил короткий вдох в новый виток страдания: каждую клетку тела пронзило раскалёнными иглами глубоко под кожу – расковыривая и царапая. Со Чанбин мёртв. Чанбин – шакал, который протянул руку в самое дерьмовое время жизни и с того момента не отпускал её ни на секунду. Шакал – вожак стаи, который всегда оберегал, понимал, направлял и заботился. Хёнджина колотило от желания выблевать лёгкие – он отвернулся и схватился за стену, только картина из-под век не желала исчезать. Зажмурился, потёр глаза и почувствовал, как кто-то схватил его за плечо, развернув к себе. Одного взгляда Ликса было достаточно, чтобы Хёнджин понял – он не одинок. Воспалённое сознание желало словить всех, убедиться, что они в порядке: первым в поле зрения попал Сынмин. Он, нервно жестикулируя, объяснялся с копами; те сочувственно переглядывались, и от замеченных взглядов становилось ещё более тошно. За спиной Кима на полу, прислонившись к стене и прижав трясущимися руками колени к груди, сидел Чонин. Сидел и рыдал. Рыдал в голос, не замечая Чана, который накрыл его плечи своей большой рукой – защищая и ограждая от происходящего. Чан выглядел собранным и спокойными, и отстранённость его на долю секунды отрезвила Хёнджина. Он быстро тряхнул головой, повёл глазами дальше – с чего бы Чану лить слёзы по Со, если они друг друга почти не знали. Зато знал Минхо, что в стороне от разыгранной сцены продолжал сжимать в жёстких объятиях Джисона. Зато знал Джисон, что выл так громко и отчаянно, что Хёнджин готов был вырезать барабанные перепонки, лишь бы не чувствовать эту боль. Для Джисона Чанбин был богом. Удар – кулак Хана впечатался в стену – кровавые капли лениво сползли по серой стене. Хёнджин делал к ним шаг за шагом и чувствовал, как чаша терпения звонко бьётся о ту же стену, смешиваясь с кровавым пятном, с той болью, что витала в комнате и не давала сделать вдох. Они смотрели друг на друга, принимая действительность – тот, благодаря кому они до сих пор живы, ушёл. Они смотрели друг на друга, и эта действительность обрушилась бессилием – заставляющим сделать спасительный шаг и упасть в объятия друг друга. Объятия родные и нужные – поддержка и тепло – напоминание о том, что они снова остались одни. Следователь громко заявил: – Мы должны забрать тело и провести вскрытие. Джисон собирался возобновить крики, но ладони Хвана и Хо на плечах остановили. Трое детей Бина с немой болью смотрели, как тело упаковали в чёрный пакет и, спустив с лестницы, погрузили в машину. Сквозь вакуум прорвалось: – Каждый из вас будет вызван для допроса. Так же нам необходимо опросить работников вашего заведения. Ждём вас завтра. Всего доброго, господа. Ночь, что началась так ярко и горячо, разорвала Хёнджина в клочья, оставив лишь выжженную пустыню в душе. Поискал глазами Ликса – тот, присев рядом с Чаном, что-то шептал ему на ухо. Чан отрешенно кивал и смотрел в пустоту, только в конце чужой реплики процедил что-то сквозь зубы и, бросив на Ли короткий взгляд, кивнул на выход из коридора. Место возле Чонина занял Сынмин – удерживая за сотрясающиеся плечи. Оставаться здесь Хёнджин больше не мог. Его душило и выворачивало, с каждым колючим вдохом рёбра давили на лёгкие, липкие клешни страха уверенно прокладывали дорогу к мозгу. Его отвлёк свист – раздражающий, вырывающий в реальность происходящего – это Феликс приковал всё внимание к себе. Никто не заметил, как он вернулся. – Подъём, шакалиные морды. Жеванием соплей ничего не решим. Мы с Чаном ждём вас на баре. Хёнджин не сопротивлялся, когда Ли подошёл и дёрнул за руку на себя – ему было необходимо, чтобы кто-то сильный направил и вернул мозг в черепную коробку. Бар отдавал пылью, алкоголем и Чанбином – и от этого хотелось размозжить себе голову, но получилось только уронить её на стол. Рядом опустился Минхо, и от его руки на плече стало легче. Хван всегда делил всё дерьмо и радость мира на троих с Хо и Ханом, так они и выживали – выдирая каждый вздох у лап старой крысы смерти. В руку скользнул стакан с виски, и рядом прозвучал твёрдый голос Чана: – Пей. По стакану на каждого и шакалы разом вскинули руки ко рту – вместе с обжигающей жидкостью по телу поползли щупальцы собственных мыслей. Хёнджин всё ещё отрицал ощущение слепящей боли, отказывался пустить её по венам и дать возможность организму переварить всё – выблевать с кровью на асфальт. Краем сознания он отмечал поведение остальных, и задаваясь вопросом “как блять такое произошло”, продолжал вливать в себя виски, что услужливо подливал Чан, отрубая сознание до основания. Сынмин был бледен и молчалив. Отрешенность была его частым спутником, но сейчас она ожила: словно ползучая тварь отвоёвывала себе пространство вокруг него, стараясь поглотить в себя всех, кто был рядом. Нервно передернув плечами, Ким закрыл глаза и погрузился в себя, так и не проронив ни слова. Джисон и Минхо держались за руки, впервые проявив истинные эмоции при шакалах. Хо смотрел в одну точку, размеренно мешая виски в стакане – наблюдал за маленьким пламенем, что выпускал Джисон из цветной зажигалки, мечтая сжечь всю жизнь к хуям. В глазах его плескалась пустота, отражая боль Минхо. Чонину, казалось, было хуже всех: с каждым следующим стаканом тело продолжало трястись словно от удара током, глаза бегали от одного предмета к другому, застывали в немом безумии на каждом шакале поочередно. Он изредка продолжал скулить как раненый зверь и не желал зализывать раны. Стая выла и рвала когтями глотки в молчаливой пытке. Выворачивала нутро, ломая рёбра и накручивая вены на спицы, в надежде связать дыру от потери одного из шакалов. Шакалы чуяли запах смерти, словно она держала каждого за шкирку, насмехаясь. Бан и Ли были самыми спокойными и собранными. Взгляды обоих следили за псами, оценивая, кого придётся вытаскивать первым. Не выдержал Хёнджин: начал оседать на пол. Руки Феликса крепко обняли и перетащили тело на диван, что вытянулся вдоль одной из стен. Надломленный голос Хвана, что схватил чужое запястье в страхе отпустить, разрезал тишину. – Это не должно быть правдой. Обжёгся о жестокое: – Это не может не быть правдой. Шакалы одичали, незаметно быстро. Полетели клочья шерсти, кровь расстелилась алым ковром на полу, соленая вода смочила глаза и проложила мокрые дорожки на оскаленных мордах – конура задышала, пожирая боль и разлагая её на составляющие. Минхо запустил стакан в дорогие бутылки – осколок зацепил предплечье Чана, но тот остался совершенно безучастным к этому факту, как и вся стая. – Расскажи всё, что помнишь, мелкий. Джисон рычал сквозь стиснутые зубы, продолжая остервенело чиркать зажигалкой. Чонин попытался сфокусировать взгляд – вышло хуёво. Его голос зазвучал, как из под крышки гроба – глухо. – Последний раз я видел Чанбина накануне. Мы с Чаном задержались в конуре и он вышел от Сынмина. Рассказ был коротким, но шакалы чуяли – младший недоговаривает. Прямолинейный Минхо вокруг да около ходить не любил. – Ты трахался с Чаном, пока кто-то резал Бина? Чонин подавился словами. Чан резко поставил на барную стойку очередную бутылку и, встретившись взглядом с Хо, отбил: – У тебя с этим какие-то проблемы? – У меня проблемы с тем, что Чанбин мёртв, а мелкий темнит. – Он утаил лишь то, что тебя ебать не должно. – Каждая деталь сейчас меня ебёт? – Завалитесь оба. Глубокий голос прервал зарождающийся спор. – Мы все в одной лодке. Сейчас важно понять, кто желал ему смерти. Не просто желал, а имел возможность провернуть дело. – У Чанбина не было врагов. Хёнджин из последних сил боролся с тем, чтобы не отрубиться. Перед глазами всё плыло: от выпивки, слёз, бесконечной ночи. Феликс ответил ему: – У всех есть враги. – У меня нет. – У тебя их больше всего. Хван вяло махнул рукой – не было ни сил, ни желания спорить. Шакалы смотрели друг на друга зло, яд стекал солёными дорожками с клыков, касался подбородков – теперь они подозревали своих же, были готовы вцепиться друг другу в глотки. Воздух накалился от напряжения, каждый пытался унюхать под чужой кожей незнакомый запах тайн. Спокойным оставался только второй вожак стаи: украдкой стирал со щёк слёзы, сжимал ладони в кулаки и внимательным взглядом скользил по каждому шакалу. В глазах его плескался океан боли и мрачного осознания – принятие. Сынмин устало поднялся с пола и, окинув стаю, с этого момента полноправно принадлежащую ему, тихо произнёс – разом убивая пыл и недоверие: – Каждый из нас любил Чанбина. Каждый отдал бы за него свою жизнь. Даже те, кто принадлежит нам недавно, сделали бы это. Таким уж был Бин – влюблял в себя мгновенно. Проникаясь к нему, ты уже не смел представить, что сможешь провести жизнь без этого потрясающего человека. Тяжело вздохнув, он посмотрел сперва на Минхо, перевёл взгляд на Джисона и остановился на Хёнджине – тот стонал, полусидя, на диване: — Автомастерская теперь принадлежит вам. Никто не возразил. – С этим разобрались, а теперь по норам. Сейчас всем нужно отдохнуть и принять произошедшее. Джисон заикнулся что-то сказать, но Ким остановил его взмахом руки. – Никаких возражений. Проваливайте, на сегодня отбой. Думать и решать будем завтра. Осмотрел всех ещё раз и, кивнув своим мыслям, скрылся за дверью кабинета. Проводив старшего взглядом, Феликс подхватил Джина и поволок в гостиницу, уговаривая на ухо: – Пойдём. Тебе сегодня в больнице показаться, неплохо бы до этого протрезветь. Минхо, оглядывая осколки стекла, уходить не спешил – бардак в голове не давал выдохнуть. Сидящий рядом Хан, чиркая зажигалкой и вглядываясь в крошечное пламя, говорил – то ли ему, то ли в пустоту: – Чанбин был лучшим из нас. Он не заслужил быть зарезанным и подыхать в одиночестве. Когда я найду гниду, который это сотворил – поджарю. Встал и потащил Ли за руку на выход – в место, где они всегда могли собраться с мыслями, отвлекаясь от рвущей сердце и душу боли за работой – в мастерскую. В баре остались только Чонин с Чаном. – Ты как? – Будто меня выпотрошили на живую. – Давай я отведу тебя домой. – Я не хочу ночевать там, где в паре метров убили моего друга. В голосе сочилась горькая боль, безжизненные глаза Яна поднялись к чужим. Бан крепко, словно желая укрыть от всех произошедших событий, обнял младшего. – Можешь заночевать в номере моего отеля. – Ты не против? – Был бы против, не предложил. Идём. Они шли, Чонин ловил взглядом свет фар подъехавшего такси и удерживал изо всех сил последние крупицы сознания. Силы в секунду иссякли, когда мимо них на скорости проехал байк – показалось, знакомая спина промелькнула перед глазами. После вспышки боли в груди наступила желанная темнота. Забытие. Солнце отрезвило Яна, полоснув по лицу, заставило зажмуриться. Голова раскалывалась, мозг судорожно пытался понять, где валяется тело: слух уловил шум ветра из приоткрытого окна, прекращающийся звук воды. Чонин приоткрыл глаза – в дверях стоял Чан в полотенце на бёдрах – и только сейчас почувствовал, что сам лежит в нижнем белье под тонким одеялом. – Проснулся. Скоро принесут еду. – Сколько времени? Долго я был в отключке? – Нет, сейчас два часа дня и нас ждут на допросе. Стон сорвался с губ Чонина – отнюдь не наслаждения; младший вскочил с места и закрылся в ванной. Стоило ему представить дачу показаний, как внутренности скрутило узлом и подвело к горлу – блевать было нечем, но желчь всё же решила покинуть тело, вывоваричая наизнанку и заставляя кашлять словно заядлого курильщика. Звук захлопнувшейся двери заставил младшего откинуться на стену. Уткнувшись лбом в колени и обхватив их руками, Ян раскачивался из стороны в сторону, стараясь привести себя в чувства и собраться. Чан потянул его за плечи, повёл за стол и поставил рядом стакан с солёной дрянью. Жидкость, коснувшись желудка, вмиг расслабила напряжённое тело. – Поешь. Ян не возражал: благодарно принял тарелку с завтраком, исправно запихивал в себя кусок за куском, и наблюдал за старшим – тот даже не думал есть. В очередной раз разум младшего отметил, как сильно Чан изменился – это не отталкивало, а влекло только сильнее. – На улице я часто видел смерть: от холода, голода, драк, но там не было друзей. Друзей, которых больно терять. Там всё обезличено. Знаешь, а ведь я обязан Чанбину жизнью так же, как и Сынмину. Чан не ответил. Лишь внимательный взгляд следил за младшим, не отрываясь. – Я никогда не смогу вернуть ему долг. Единственное, что я могу – рассказать всё. Пусть его убийцу поймают. Он должен заплатить. Чан продолжал молчать, Ян продолжал говорить. То ли остатки алкоголя, то ли внимание старшего, то ли всё разом развязало младшему язык. Он говорил долго: срываясь на крик, нашёптывая, бормоча под нос и ожесточённо чеканя каждое слово. Рассказ был рваным, путанным, в ошмётках и подтёках – сквозь дыру в груди свистел холодный ветер, хлестал потоками обнажённую душу. Когда Чонин закончил и устало прикрыл глаза, внезапно ощутил, как сильные руки сгребли его в охапку и ледяной ветер на несколько секунд стал приятным летним дуновением. Чан продолжал молчать, но его действия сказали куда больше: о сочувствии, поддержке, понимании и принятии. Чонин потянулся губами к губам напротив. Мягкое касание и взгляд глаза в глаза. Чан не спешил – изучал дно чужих зрачков, чтобы быть уверенным, что не ошибся в предположении. Что это именно то, в чём нуждался младший. В губы пришёлся приглушённый шёпот: – Прошу, Крис. Мне нужно почувствовать себя живым. Последующий поцелуй был неспешным: тягучим, нежным, глубоким – оставил на языке карамельный привкус. Чонин, не ожидавший такой мягкости от Чана, растерялся и утонул в уверенных объятиях и ласке. Бан был осторожен: касался невесомо, пуская ток по телу; смотрел в глаза, проникая в самые глубины и поглощая страхи и боль; обжигал губами оставляя влажные следы на скулах, за ушами, шее. Ладони прокладывали себе дорогу поглаживая руки, спину, спускаясь к бёдрам. Чонин чувствовал, как Крис подталкивает его, нависает над ним. Шаг, ещё шаг и его спина уперлась в твёрдую стену. Ян ощущал яркий контраст: холод стены вплетался яркими нотами в горячие ласки. Язык Чана продолжал проникать в рот, разбивая в дребезги оставшиеся крохи самообладания. Чонину не хватало воздуха – цепляясь трясущимися руками за плечи напротив, он искал в них опору в надежде сохранить равновесие. Прикосновения Криса отзывались в теле волной мурашек: их толпы носились от макушки до кончиков пальцев, заставляя прогибаться навстречу смелой ласке. Чонин желал застрять в моменте и никогда не возвращаться в реальность – всеми фибрами души нуждался в том, чтобы Крис остался с ним: так хорошо и тепло было рядом. Чонин чувствовал, что истинно нужен кому-то – терять это было страшно, особенно сейчас, когда счастье невидимой нитью скользнуло в руки. Чонин кончиками пальцев зацепил полотенце, но не успел ничего предпринять как оказался развёрнутым лицом к стене. Чан, продолжая покрывать спину поцелуями, стянул с младшего бельё, заставил расставить ноги, проходясь крепкими ладонями по чужим ногам. Смазка, вытащенная из комода, покрыла стоящий член и размазалась по тугому колечку мышц, сорвав протяжный стон с губ младшего. Приставив к колечку головку, Чан медленно двинул бёдрами к чужим. Чонин вскрикнул и сжался сильнее – мешая. – Расслабься. Это же я. Ты знаешь, я не причиню тебе вреда. Чан взял ладонь младшего и, выдавив немного смазки, опустил ему на член. Рычащий шёпот в самое ухо обдал горячим воздухом, распаляя и запуская саму жизнь по венам. – Покажи как ты дрочил, представляя меня. Рвано выдыхая, Чонин всхлипнул и послушно провёл рукой по органу. Старший двигался медленно, подстраивался под движения чужой ладони, водя кончиком языка за ухом, спускаясь к шее и возвращаясь обратно мягкими укусами. Ян от таких ласк плыл, каждое касание ощущалось пламенно ярко. Войдя на всю длину, Крис замер. Чонин издал нечленораздельный звук – не то писк, не то стон. – Скажи мне, чего именно ты жаждешь. – Хочу чувствовать тебя каждой клеточкой. Хочу забыться и утонуть в тебе. Ты нужен мне, как воздух. – Тогда не останавливайся. Ян одной ладонью уперся в стену, а второй продолжил дрочить. Крис возобновил движения – дразнящие, медленные, Чонин застонал от нетерпения, двинув бёдрами навстречу, о чём почти сразу же пожалел. Чан вышел почти полностью, оставив внутри лишь головку. Когда младший уже был готов молить войти в него на полную, его рукой на члене уверенно стал управлять старший. Ритм ускорился и в момент разрядки Чан вошел до основания, зарычав и тем самым выдрав из горла Чонина громкий крик. Стон после яркого оргазма утонул между сомкнутыми на горле пальцами – они заставляли запрокинуть голову на плечо старшего и утонуть в новой порции ощущений. Пошлые стоны срывались с искусанных губ всякий раз как Бан вбивался в податливую плоть. Темп нарастал, звуки шлепков разгорячённой плоти друг о друга заполнили комнату, стоны смешались с рваным дыханием. Волна возбуждения снова накрыла Чонина с головой, на краю сознания пульсировала мысль – рука Чана трахает его ничуть не хуже члена в заднице. Голова кружилась, мешая сосредоточиться на чём-то одном: тело распирало от наполненности и очередной приближающейся разрядки. Та пришла к ним одновременно – разрывая мир на мелкие клочки и запуская по венам раскалённую лаву. Ян обессилено сполз на пол, переводя дыхание, всё ещё чувствуя ток по телу и пульсирующее в горле сердце – лёг, раскинув руки в стороны. – Зачем вернулся? Ты разрушишь мою жизнь. Бан Чан лишь тоскливо посмотрел на младшего. Чонин знал, что ответа не будет. Исчез за дверью ванной смывать с себя события последнего дня. Душ пусть ненадолго, но спас – стал якорем в водовороте событий и удержал на плаву. Чонин смотрел, как горячие струи смывают грязь, пот, кровь, слёзы прожитого дня и уносят в водосток, словно никогда не касались его кожи. Мысли текли в голове одна за одной, клубились и перекручивались, но не задерживались надолго – под напором упругих струй размывались, оставляя в сознании лишь мутную пелену. Он не знал, сколько времени прошло, но короткий стук в дверь вернул его в реальность – пора. Следователь уже ждал у входа в участок. Припарковав байк, Чан невесомо коснулся пальцами спины младшего, подбадривая, безмолвно напоминая, что всё ещё рядом. И действительно стало каплю легче. Допросная оказалась маленькой, без окон; за широким столом было тесно и младший в какой-то момент вспомнил все предыдущие разы своего пребывания в подобных местах. Остро захотелось свалить, однако он не двигался с места: смотрел в стену и медленно говорил, пытаясь разложить назойливые мысли в голове по полкам. – Я спрошу ещё раз - вы уверены, что это всё? За час, проведённый в комнате, Чонин устал повторять одно и тоже. Следователь начал изрядно бесить – одни и те же наводящие вопросы и никакой конкретики. – Вы хотите что-то добавить за меня? – Нам довелось узнать много интересных фактов касательно жизни и бизнеса господина Со. – Рад за вас. – Нам ведь не обязательно быть врагами. Мы, как и вы, хотим понять, кто поспособствовал его кончине. Чонин смерил следователя взглядом, но остался безучастен к этим заявлениям. – Что вы можете рассказать о Бан Чане и Ли Феликсе? Насколько нам известно вы не так давно знакомы. – А это здесь причём? – Нам нужно учитывать все детали. – Вместо того, чтобы копаться в нашем нижнем белье, занялись бы делом. Чан и Феликс – одни из нас, не лезьте. – Какая самоотверженность в защите, другие сказали то же самое. В таком случае, поделитесь с нами своим мнением касательно ссоры Ким Сынмина и Со Чанбина накануне убийства. – В душе не ебу, о чем речь. – Многие говорили, что последнее время они часто не могли найти общий язык, и конфликты возникали даже на людях. Чонин рассмеялся: – Это всё, что у вас есть – перепалки с Сынмином? Да каждый из нас грызётся и на людях и без, по сотню раз на дню. Это не повод резать друг друга. – Послушайте меня очень внимательно, господин Ян. За свою карьеру я видел множество таких как вы – прожеванных улицами. Вы за возможность нажиться порежете даже семью. У вас нет чести. – Ничерта вы не знаете! Младший вскочил с места – дьявольски злой. Пелена негодования застилала глаза, помогала взглядом выплёвывать молнии, руки предательски потряхивало. Чонин понимал, что нужно бы успокоиться, но совладать с внутренними бесами было тяжело. Взгляд внезапно стал очень ясным – зацепился за усталость на дне глаз следователя. Чонин осознал: тот действительно видел немало, и знал о чём говорит – законы улиц бывают беспощадны. Находясь в тепле под защитой стаи, Ян успел забыть, как это – подыхать от голода и холода, как желание обладать радостями мира стягивают глотку и выворачивают душу. Ему стало тошно: от себя; от места, в котором он продолжал стоять; от назойливых мыслей, что разрывали голову, копошась в ней как черви. На краю сознания звучали слова Сынмина: «Каждый из нас любил Чанбина. Каждый отдал бы за него свою жизнь. Даже те, кто принадлежит нам недавно сделали бы это». Шакалы бы никогда не предали Чанбина, но все ли были шакалами? Махнув головой в надежде выкинуть непрошеные мысли, Чонин до боли сжал кулаки и, собрав последние крупицы самообладания, спокойно произнёс: – Если мы закончили, я пойду. – На сегодня мы закончили. Однако прошу, подумайте над моими словами. Кому как не вам знать, что доверие слишком хрупкая вещь. Чонин выбежал из участка, не оглядываясь. Время не давало ни капли облегчения – ещё и следователи не давали вразумительных ответов по делу. Всё шло к висяку, а стаю такой расклад совершенно не устраивал. Они как дикие рыскали по городу в надежде унюхать хотя бы призрачную зацепку, кидались на всех, кто вставал на пути, и рвали когти в кровь, доказывая, что любой, посягнувший на их власть, сразу же об этом пожалеет. Так проходили недели – сначала шакалы решали дела, а потом сбивались в кучу, закрывая двери конуры от чужих: раскладывали мелкие факты, что удалось нарыть в попытках прийти к чему-то конкретному. Со всех сторон концы обрывались и начинало казаться, что убийство Чанбина – случайность. Только Чонин любой намёк на случайность игнорировал – подозрения свирепой кошкой скребли душу и жрали острыми зубами сердце. Каждый раз, заходя домой, он мысленно выл и бился о стены – это место стало ловушкой, полем для битвы здравого смысла и пустых надежд. Вечерами он сидел за столом и думал, просчитывал, складывал пазлы и результат ужасал всё сильнее — этого не могло быть. Или всё же могло? Прошёл месяц, а у следователей на руках не было ничего, и все прекрасно понимали, что дело оставят нераскрытым – не таким уж важным человеком был Со Чанбин, чтобы убиваться о его потере и искать виновного. Стая была в бешенстве, но всё ещё бессильна. Хотя каждый и понимал, что на органы рассчитывать не приходится, продолжал по-детски надеяться, что те подкинут хоть какую-то мало-мальски важную деталь. Только надеждам их было суждено разбиться о камни безразличия. Чонин же ни на секунду не оставлял попытки уместить в голове факты, которые удалось сопоставить – они пугали и сводили с ума. Понимая, что не сможет вытянуть их самостоятельно, младший выбрал того, с кем можно было поделиться своими догадками без страха. Взяв ручку и лист, он написал длинное и содержательное письмо, в котором изложил всё – пусть были лишь догадки и толком не подкреплённые факты, но он больше не мог держать их в своей голове и позволять оплетать ядом мозг. На закрытом конверте кривой почерк вывел: «Хван Хёнджину». Вечером того же дня письмо было отправлено получателю – закинуто под дверь. Возвращаясь с прогулки по ночному Сеулу, Ян решил срезать дорогу в квартиру через конуру – в кабинете Сынмина горел свет. Любопытство взяло верх, как и желание, наконец, подтвердить или опровергнуть свои страхи – крадучись, младший поднялся и припал ухом к двери. Голоса он распознал сразу: – Прошло почти три месяца с моего звонка. – Быстро однако время летит. – Крис, ты выполнил свою работу безукоризненно, впрочем как всегда. Молчание было недолгим – Чонин сильнее прижался к двери и затаил дыхание. Голос Сынмина резанул по сердцу как бритва по запястью, сердце как бешеное колотилось в грудной клетке, отдавая пульсацией в ушах. В горле пересохло. – Я никогда не думал, что могу пожалеть о принятом решении. – Всем свойственно изредка жалеть о прошлом, ты не исключение. – Как давно мы знаем друг друга? – Достаточно, Мин. – Я помню как впервые позвал тебя в Сеул. Почему ты согласился? – Приехал выполнить заказ, не более того. – Однако ты задержался, Крис. – На то были причины. – Ты когда-нибудь жалел о том, что взял заказ? Жалел о том, кем стал и как повернулась твоя жизнь? – Нет, Мин. Я ни о чем не жалею. Моя жизнь именно такая, какой я хотел её видеть. К тому же, те ублюдки заслуживали смерти. Ты сам это знаешь. – Они да, но заслужил ли её Чанбин. Он был мне братом, а я предал нашу дружбу в угоду себе. Ян прижал ладонь ко рту, чтобы никто не услышал его нервный громкий вскрик – неужели всё правда? Сердце на несколько секунд остановилось, чтобы забиться с новой силой в горле, сжать его тяжёлым спазмом. Руки тряслись, ухо продолжало слушать. – Знаешь, Мин, ты можешь лгать всем вокруг, но не мне. Мы с тобой похожи: деньги для нас, если и не всё, то многое – никто не должен мешать нашим амбициям. – Если так считаешь, то скажи, ради денег и власти ты убил бы Феликса? Слух Чонина уловил какой-то шум, но, не разобрав его природу, снова сосредоточился на разговоре. – Я бы никогда не смог причинить Ликсу боль. – Вот и я думал, что никогда не причиню боль Бину, а в итоге заказал его убийство. Перед глазами в секунду стала мутная пелена – душившие слёзы просились в облегчении выйти наружу. Только легче ни с первой, ни со второй дорожкой не становилось. Мучавшие подозрения сложились в ледяную мозаику и своими острыми углами вспороли младшему душу. Уместить в голове факт предательства было невозможно – разум словно раскололся: одна часть отказывалась, отрицала, отвергала действительность, вторая же принимала и знала. Несмотря ни на что, он знал это с самого начала. Слух, будто живущий своей жизнью, продолжал улавливать голоса – такие любимые, но ставшие вмиг такими ненавистными. – В момент звонка ты был полностью уверен, что изменилось? – Тогда я был уверен, что нет ничего важнее развития бизнеса. Мы должны расширяться, иначе нас раздавили бы конкуренты. Чанбин не соглашался, что бы я не предлагал, а предлагал немало: выкуп, хороший процент от сделок, пассивный доход, покрытие всех расходов на мастерскую. Чанбин отказался от всего – я был в ярости. Сынмин замолчал, Чан не спешил говорить. – Чанбин снова и снова твердил: радуйся тому, чего мы добились, денег предостаточно. У нас есть семья, те, за кого несём ответственность. Убеждал меня отступить и сказал – не позволит заниматься распространением. Со был непреклонен. – И ты не придумал ничего лучше, чем избавится от него? Ради власти? Вой Сынмина вспорол пространство. Чонин от неожиданности отпрянул от двери. Передернулся, но уходить не спешил – он должен был знать всё. И ему выть хотелось не меньше. – Ради власти. Тогда мне казалось, что это единственное, что мне важно. Между тем власть оказалась мимолётной – без него она стала для меня ничем. – Чаще всего то, что поначалу мы считаем самым ценным, по итогу оказывается самым гнилым фруктом. – Ты как всегда прав, Кристофер. Как всегда прав. Молчание повисло и Чонин уже было решил, что разговор не возобновится, когда Сынмин спросил: – Что насчёт тебя? – А что насчёт меня? – Ты и Чонин? Ты и Феликс? Кто есть кто, никак не разберу. – Тебе и не стоит. – Поделись по дружбе, отвлеки от паршивых мыслей. – Есть Феликс. Чонина нет. – Постой, я думал между вами что-то было все эти дни. – Чонин – прикрытие, не более. Феликс – важнее меня самого. Если в мире не будет его, мне жить смысла нет. – Дамы и господа, как всегда чёткий Крис. Никакой романтики, никакого размусоливания. Ты разобьёшь младшему сердце, если узнает. – Он не узнает, если ты не расскажешь. Я прекрасно играю свои роли. В финале я исчезну и он снова забудет меня. – В прошлый раз я вытаскивал его со дна. В твоих интересах сделать так, чтоб он не узнал, иначе мне придётся брать заказ на тебя. С каждым последующим словом мир для Чонина расплывался и мерк. Он думал, что больнее, чем несколько минут назад, ему не будет, однако рваные клочья сердца завыли невыносимой болью – метались по телу, заставляли задыхаться, сгибаться от болючей пульсации. Немели пальцы: даже кровь замедлила ход, будто нехотя передвигаясь по венам. Воспаленный разум словно издевался: подкидывал картинки близости с любимым, которым Чан по факту никогда не был, вспарывал вены тонкими иглами и выпускал ленивые алые капли стекать на холодный, безразличный ко всему, пол. Крик непроизвольно сорвался с губ. В комнате резко затихли – распахнутая дверь представила Чонину высокую фигуру. Понять, кто из говоривших это был, не представилось возможности – пелена слёз продолжала застилать глаза. – Чонин. Голос испуганный, отчаянный и до боли родной. Сынмин. – Как ты мог? Блять, каким же я был наивным мудаком. Как заевшая пластинка твердил себе – Сынмин бы так не поступил, мы семья! – Йенни, позволь объяснить. Тихий, почти робкий голос. Протянутая рука, которую Чонин тут же отбил. Руку зажгло от секундного прикосновения. – Крис, надеюсь, однажды ты поймёшь, каково это – когда предаёт человек, которого любишь больше самого себя. Моей ошибкой было поверить тебе вновь… – Ничего личного, только… – Завались, Крис. – Йенни. – Ты тоже заткнись! Не желаю больше слов, я узнал предостаточно. Чонин кинулся к выходу – плевать, куда, лишь бы подальше отсюда. Рёв мотора сплёлся с шумом ночной улицы, со стуком сердца в ушах. Он давил на газ и не считал светофоры – лишь бы дальше от этого чёртового места, что выжгло душу до основания, лишь бы дальше от людей, которых считал семьёй, частью самого себя – выше самого себя. Боль накатывала волнами и скапливалась в туловище: выкручивала внутренности, ломала короткими тычками рёбра, выворачивала суставы, заставляя выть и рыдать. Воздух отказывался насыщать лёгкие, каждая попытка вдоха отдавала острой болью в носу, горле, грудине. Холодный ветер хлестал по щекам, размазывал солёные дорожки, только кожа продолжала гореть, словно тело облили бензином и бросили спичку. Он попытался отключился от того, что происходило вокруг, но вышло дрянно – в потоке машин на глаза попалась знакомая – машина Сынмина. Волна ярости захлестнула вместе с очередным потоком воздуха, ослепила, и рука сама выкрутилась, увеличив скорость. Чонин мечтал исчезнуть, и впервые жизни было не поебать на его планы. Машина появилась из ниоткуда – или младший просто проехал на красный. Тело завибрировало и от пяток к макушке прошла волна невыносимой боли – удар был сильным, быстрым и убийственным. Тело Чонина подбросило вверх, сорвав с байка и швырнув на землю – прокатило по асфальту на несколько метров от аварии. Крики, визг тормозов, свет фар — всё смешалось в кучу и перестало иметь значение. Младший почувствовал это второй раз и сразу узнал – жизнь медленно вытекала из него, забирая остатки памяти и любви. Физическая и душевная боль сплелись воедино, последней яркой вспышкой прошлись по телу и растворились, уступая место спокойствию. На секунду показалось, что на нос опустилась снежинка – и он снова тринадцатилетним мальчиком лежал в тёмном переулке, придерживая рукой рану. И рядом снова был Сынмин. – Йенни! Нет, нет, нет. Ты не можешь оставить меня. Я был не прав, я был так не прав! Ускользающим сознанием младший чувствовал, как Сынмин обнимает его и укачивает на руках. Кровь сочилась изо рта, пачкая идеально белую рубашку старшего. Чонин умирал. И Сынмин это чувствовал. Склонился к самому уху в надежде, что младший услышит, зашептал: – Я всегда любил тебя, ты был моим младшим братом. Я защищал тебя и берёг ото всех, от всего мира. Жаль не смог уберечь от себя. Прости меня, Йенни. Чудовищный крик боли разорвал пространство в миг, когда сердце Ян Чонина совершило свой последний удар.