Укажи мне причину жить

Удар. Удар. Накиме неспешно бьёт по струнам бивы, тихо напевая старую песенку. Доума оглядывается по сторонам. Никого. — Накиме, — Доума опасливо приближается к девушке. — А где все? Я прибыл самым первым? — Господин захотел поговорить с каждым отдельно, — женщина даже головы не повернула. — Все уже прошли через это. Остался лишь ты. Ещё удар по струнам, и Доума был уже в совершенно другом зале. Вернее, комнате. Господин в своём мужском обличии стоял у стола, листая какую-то книгу. Доума покорно рухнул на колени, не поднимая глаз. — Почему от тебя несёт глицинией? От столь неожиданного вопроса Вторую Высшую передернуло. Нет, он конечно знал, что у господина нюх лучше, чем у кого-либо из демонов. Но чтобы учуять ничтожные остатки яда Шинобу в его крови, это было немыслимо. Немыслимо было и врать Первому демону. — Павший столп Бабочки ранила меня во время тренировки, яд ещё не до конца выветрился. — Ты слишком беспечен. Она ведь тебя убьет. Доума промолчал. Не стоит спорить с господином. Каждое его слово, утверждение — аксиома. По простому, не требует доказательств. — Впрочем, не суть, — Кибуцуджи отложил свою книгу. — Я отдал под твой контроль весь регион Тюбу. Как продвигаются поиски? — Мой господин, мои слуги и я лично ночи напролёт обыскиваем каждый куст и каждый луг. Но пока, увы, — безрезультатно. — Неужели, — Мудзан усмехнулся, и посмотрел прямо на Вторую Высшую. Неспешно подошёл к нему и, схватив за волосы, потянул наверх его голову. — Так ты ищешь? Удивительно. Кокушибо вот заявил мне, что более не намерен заниматься поисками «мифа». Вот так вот, представляешь? — Это невообразимая наглость, господин! — вскрикнул Доума. Его волосы натянули ещё сильнее. — Да, согласен. Это просто наглость, — Мудзан лениво накручивал золотые пряди на палец. — Но я даже уважаю его эту наглость. Наглость порой даже хороша, если в меру. Но впрочем… — Кибуцуджи резко отпустил золотую шевелюру, от чего Доума ударился головой об пол. — Это относится только лишь к нему одному. Он и без того достаточно сделал для меня в прошлом. На минуту в комнате повисла тишина. Мудзан думал. Доума инстинктивно напрягся. Эти его минуты сомнения редко заканчивались чем-то хорошим. — Я советую тебе ускориться, — наконец произнёс прародитель. — Если так посмотреть, Кокушибо уже нечего терять, потому он и не стремится исполнять мою волю. А вот что до тебя, Доума, — имя подчинённого Мудзан выделил особенной интонацией. — Сегодня я сказал кое-что Аказе, и не побоюсь повториться. Нет ничего, чего нельзя было бы сокрушить. Всегда можно изменить русло реки, затушить огонь, прихлопнуть цветастую бабочку… Вообщем, много чего можно сделать, если приложить достаточно усилий. Ты меня понял. Доума судорожно закивал. — Тогда иди, — по легкому мановению руки Мудзана двери открылись. Стоило подавленному Доуме покинуть пределы комнаты, как они с громким стуком захлопнулись прямо у него за спиной. Сомнений в том, о чём говорил господин, у Доумы не было. Первый пример был просто как предисловие, вступление. Второе предупреждение звучало для Аказы. А третье… Доума даже думать об этом не хотел. Прародитель мог пригрозить ему многим: лишить титула, убить Шестых, его любимых детей, убить в конце концов его самого. Но из всех возможных вариантов он выбрал именно тот, при котором он сам ничего не потеряет. А потому сомнений не было, — он без капли сожалени исполнит свою угрозу. Что значит для него павший столп Бабочки? Ничего. Просто игрушка одного из подчинённых. Ему нет, не было и вряд ли когда-нибудь будет дело до своих верных слуг. Было лишь два исключения — Низшие Луны — Энму и Руи. Но они мертвы. А значит, ждать жалости от господина не придётся. Доума не помнил, как дошёл до Накиме. Просто в какой-то момент снова услышал мерные удары по струнам. Накиме тоже наплевать. Всем наплевать. Такова уж жизнь среди демонов. Все заботятся лишь о себе, как бы заполучить больше крови господина и не попасться мечникам. Доума тоже когда-то был таким. Когда-то. До встречи с Шинобу Кочо. Удар по струнам. Доума снова посреди коридора в своём поместье.

***

Стоило дверям захлопнуться, Мудзан положил книгу в сумку. Да, это то, что нужно. Кокушибо умеет добывать всё самое нужное. Стоило запаху Доумы пропасть, двери отворились сами собой. Кибуцуджи неспешно прошёл по кривым лестницам и бесконечным коридорам. Запах Накиме стал сильнее. Вот и она сама с неизменной бивой в руках. — Кого-то ещё призвать, господин? — Никого. Перенеси меня домой. Девушка коротко кивает и несколько раз бьёт по струнам. И вот Кибуцуджи уже в своей прихожей с забитыми наглухо окнами и нескончаемыми канделябрами. — С возвращением, г-господин, — голос демона-слуги всего на секунду искажается дрожью. Но Кибуцуджи достаточно и этого, чтобы понять, что что-то произошло. Беднягу хватают за ворот рубашки и вздергивают наверх. Красные глаза, полные гнева, прожигают слугу. Мудзан пытается залезть в его мысли, но не успевает: от страха несчастный теряет сознание, его тело обвисает бездвижным мешком. Кибуцуджи брезгливо отбрасывает демона в сторону и вдруг содрогается, заслышав неподалеку детский плач. Взгляд безумных глаз мгновенно смягчается, враждебная аура сменяется заботой. Прародитель аккуратно заглядывает за угол. На полу сидит девочка лет восьми и громко плачет. Няньки-демоницы тщетно пытаются её успокоить, а заприметив господина, начинают трястись от страха. Мудзан поднимает девочку на руки, кладет её к себе на плечо, гладит рукой по шелковистым волосам: — Ну-ну, не плачь. Что случилось? — Пап… Папа! — девочка прижимается к демону ещё сильнее. Это «Папа» ласкает слух первородного больше, чем любое из раболепно-восхищающихся имён. Его дочь, родная дочь, практически принцесса демонов. У её матери была очень вкусная кровь. Он ещё долго будет вспоминать этот сладкий привкус на губах. Ребёнка тоже следовало убить, ведь маскировка более ему была без надобности. Но глядя в эти большие чёрные глаза, держа в руках это милое, розовое платье, демон ничуть не сожалел, что оставил её в живых. За те семь лет, он сумел по-настоящему полюбить её и совсем не хотел отпускать. «Мама бросила нас и сбежала» — пусть она думает так. Пусть ненавидит свою мать за то, что оставила её одну. Пусть обожает своего отца за то, что он всегда был рядом. Не было для Музана большего удовольствия, чем извращать людские сердца и души. Самыми мерзкими, и жестокими способами. — Ну, что случилось? Ты поранилась? — Кибуцуджи обеспокоенно оглядывает тело девочки, принюхивается. Вроде запаха крови нет. Кто-то из этих ничтожных девок посмел обидеть её? Да он всех их перекромсает и отдаст на растерзание диким демонам! — Там… мальчик… — наконец выдавливает из себя девочка. — Он попросил… помочь ему… а потом начал ударяться… много ударяться… он упал… кровь… Мудзан встрепенулся вновь. Что за мальчик, уточнять было без надобности. Первородный опустил девочку на пол, взглянув на одну из нянек: — Отведите её в комнату. Демоница быстро закивала и увела прочь всё ещё хнычущую девочку. Остальные с завистью смотрели ей вслед, предчувствуя как страшный гнев господина сейчас обрушится на них. — Что случилось с Камадо? — холодно и не оборачиваясь спросил демон. — М-мой господин, — одна из девушек выступила чуть вперёд. — Юн-ная госпожа… О-она убеж-жала вниз, и нашла комнату с этим м-м-мальчишкой… Он-на сказала, ч-ч-что он попросил ее-е распутать верёвки н-на своих руках… Он начал б-биться головой о стену… К-к-когда мы подбежали о-он уже упал… Было много крови… Юная г-госпожа испугалась, мы ув-вели её от-туда… Мальчик сейчас в одной из комнат… Его лечат… Он привязан к спинке, без сознания… — Боже! — Мудзан устало потер виски. — Меня окружают одни бесполезные идиоты! Пошли прочь! Демоницы мигом исчезли из пределов комнаты. Кибуцуджи устало вздохнул и пошёл к лестнице. О том, что он тоже имеет питомца, знает только прислуга. Даже Высшие Луны не в курсе всех обстоятельств. Ещё рано кому-либо говорить. Если все удастся, больше не придётся ждать, пока эти олухи найдут Голубую Лилию. У него ведь не один пленник. Незуко смотрит на него с ненавистью, тщетно пытаясь освободить руки или ноги. Бесполезно. И те, и другие, намертво прикованы к стене катанами мечников. Тех самых, на чьей стороне она хотела сражаться. Какая ирония. — Похоже, твой братец все никак не желает угомониться, — Мудзан лениво закатил глаза, упираясь в стену тёмного подвала. — Ну, теперь-то ты скажешь? — Я. Ничего. Не знаю! — Незуко снова дёргается, пытаясь включить режим Берсерка. Но даже в этом обличье ей не вырваться. — Одно и то же. Вам самим не надоело? Впрочем, впереди ещё целая вечность, — Мудзан подходит к своей пленнице и с силой надавливает на руку. Незуко глушит внутри себя дикий крик боли, когда кровь ещё больше начинает вытекать из раны. Нельзя показывать свою слабость перед врагом. Нужно бороться до конца. Это она поняла, наблюдая за братом. Брат… Прости… — Твой любимый братишка опять попытался уйти в мир иной, — демон спокойно достал из кармана пробирку и начал собирать кровь. — Сейчас он, с раненой головой, истекает кровью. Сама понимаешь, без твоей крови никак. — Повторяю в сотый раз, — девочка ещё больше нахмурила брови. — Ни я, ни Танджиро ничего не знаем о Голубой Паучьей Лилией. Я не знаю, что не так с моим плотью и кровью и почему я не погибаю на солнце. Но этот гребанный цветок тут точно не при чем! — Да-да, конечно, — Мудзан даже не обращает внимания, равнодушно выходит из подвала, оставляя демоницу одну. И снова она все отрицает. На минуту в голову закрадывается мысль, что они правда ничего не знают. Что всё это — просто мифическое совпадение. Но эта мысль пропадает также быстро, как и появилась. Нет, не может такого быть, чтобы лилия была не при чем. Рано или поздно сопляки расколятся, расскажут всё, будут молить его о пощаде. Он выслушает их просьбы с язвительной улыбкой, насладится их отчаянием. А затем сожрёт без остатка, наслаждаясь запахом их крови. Танджиро был совсем плох. Узнай Мудзан обо всем хоть на несколько минут позже, и мальчонку было бы уже не спасти. Потеря крови давала о себе знать: кожа утратила обычный румянец, дыхание замедлилось, до нижней границы. Демонская прислуга хором поприветствовала господина. — Вон, — также холодно приказал Мудзан. Лишь дверь за последним слугой захлопнулась, он откупорил пробирку и вылил её содержимое на место ранения. Мало-помалу кровь остановилась, рана стала затягиваться. Кровь Незуко Камадо обладала замечательным свойством залечивать людские раны любой сложности, стоило только ей смешаться с кровью человека. Практически, считай, демоническая регенерация во всей красе. Музан присел на край кровати, и подперев рукой подбородок, стал ждать. Сперва кожа вернула прежний цвет, затем дыхание участилось, послышался тихий кашель. Пальцы Камадо зацарапали по мягкой кровати, глаза широко распахнулись. — Знал бы ты, сколько от тебя хлопот, — Кибуцуджи с милой улыбочкой потрепал парня за щеку, отчего тот оскалился. — Ты напугал мою дорогую Мэй. Лежит теперь она в своей комнате и плачет в подушку, переживает. Я же потому ничего ей не сказал о вас с сестрой, чтобы не создавать проблем. А ты весь мой план испортил. Ещё и ребёнка обманул. Помнится, не так делают дела истребители, а, Камадо-кун? — Убей нас, — голос Танджиро сильно охрип за последние месяцы, сломанные при пытках пальцы не зажили по сей день, причиняя ему огромное количество боли. Лишь взгляд остался тем же твёрдым и непоколебимым. — Я не знаю ничего о Голубой Паучьей Лилии. Незуко тоже. Мы бесполезны. Просто убей нас. — Какие нехорошие мысли! Психиатра что ли к тебе привести? Ну, чтобы избавил от желания покончить с собой, — Кибуцуджи наигранно покачал головой. Затем поднялся с кровати и подошёл к дверному косяку. — Я навещу тебя через пару дней. Советую рассказать правду. И больше не смей даже смотреть в сторону моей дочери. Дверь громко хлопает. Танджиро обессиленно закрывает глаз. Кибуцуджи просто издевается. Над ним, над прелестной Незуко. Он гоняется за старой сказкой, возомнив что дети вроде них, могут что-то знать. Идиот. Но настырный идиот. Всё тело Танджиро покрыто шрамами и ожогами, лицо изуродовано, на правом глазу — тканевая повязка. Надо же, он стал так похож на Ренгоку. Хотя, вряд ли столп обрадовался бы такому сходству. Танджиро уже не может узнать наверняка. Зеницу, Иноске, Ренгоку, Узуй, Шинадзугава, Томиока — всё отдали свои жизни в попытках одолеть отродий сатаны. Всех их извергли в пучину ада, а тела сожрали Высшие Луны. Больше не осталось никого, кто мог бы помочь. Канао… Она тоже мертва… По лицу Камадо катится слеза. Он быстро мотает головой, раскидывая влагу по комнате. Она не хотела бы, чтобы он плакал. Она желала бы, чтобы он боролся. Он знает это. А потому не покажет своей слабости. Больше никогда и ни за что.