С любовью, Техас

— Эй, Тай. — Джон, скосив взгляд на груду грязных бокалов на столе, откашлялся. После, когда Тайлер остановился у дверей, сейчас закрытых на ключ, с качающейся табличкой «Выходной», внимательно посмотрел на него и продолжил: — Сядь, надо поговорить.       Тайлер усмехнулся. Криво, потому что правую щеку все еще саднило от тяжелого удара. Удара Джона, который отчего-то оказался в чаще раньше, чем Ричи успел сорвать горло от воплей и визгов, а Итан — подняться на ноги и сбежать перед приездом шерифа. В том, что он приедет, Тайлер не сомневался. Не сомневался и в том, что его повяжут. А когда вместо приземистого и седого старика в солнцезащитных очках на пол-лица увидел собственного отца, удивленного, но с поджатыми губами и нахмуренными бровями, скорее ощерился, словно дикий зверь, чем испугался или изумился.       Случилось это, когда Тайлер, окровавленный и грязный от пыли, стянул с плеч рубашку и укутал ей дрожащего Чарльза. Тот улыбнулся, отчего по его подбородку стекла свежая ниточка крови, которую Тайлер стер большим пальцем. — Прости меня, — прошептал он и уткнулся носом в спутанные волосы. Чарльз внимательно посмотрел на него, и Тайлер отвел взгляд — боялся, что в синих волнах увидит только осуждение, смешанное с острой болью. Но Чарльз улыбнулся. Снова. И эта улыбка теплой волной окатила глухо бьющееся сердце Тайлера. — Не за что прощать, — на выдохе ответил Чарльз и несмело коснулся чужой щеки. Влажной не только от крови, но и от слез. Несмело провел по подбородку и остановил ладонь на шее. Как делал это всегда, чтобы успокоить. Чтобы напомнить, что он рядом. — Есть. — Тайлер прикрыл глаза и качнул головой. — Есть за что, Чак. Я не смог. Дал тебе слово, но не смог. Я не выиграл скачки, Чак, а потом и вовсе струсил. — Тайлер рвано выдохнул. — Меня не было рядом, когда Рэйчел срывалась на тебе. Не было рядом, когда те ублюдки посмели тронуть тебя и твою семью. Не было… — Тише. — Чарльз погладил его по шее. — В этом нет твоей вины, Тайлер. — Я чертов лжец, Чак, — ответил он и зажмурился. — И к тому же трус. — Ты дал мне слово выиграть скачки, а я дал тебе слово не попадать в передряги, — Чарльз усмехнулся. — И, как видишь, мы оба его не сдержали. Значит, мы оба лжецы, а?       Тайлер улыбнулся. Вернее, попытался улыбнуться. Какое-то неприятное ощущение все еще жгло и царапало изнутри. — Я ведь обещал тебе, что ты будешь жить, Чак, — сказал, наконец, Тайлер и приоткрыл глаза. Его сердце всколыхнулось где-то под горлом, когда он увидел взгляд Чарльза — яркий и пронзительный, полной какой-то трепетной нежности. В его глазах не было и следа той белесой искры страха и боли, когда Тайлер увидел его впервые. Чарльз ему поверил. И продолжал верить, несмотря на несдержанное слово. Любит, подумал Тайлер и потерся о ладонь, которая скользнула по его щеке. До сих пор любит.       Чарльз улыбнулся. Как-то грустно, словно исход был ему известен. — Шутер ведь сказал, что даже с лечением шансов почти нет, — ответил он и выдохнул. Ощутил, как Тайлер под его рукой вздрогнул. — Если честно, это были самые счастливые месяцы в моей жизни, Тайлер, и я бы не променял их ни на Мару, ни на скачки, ни на деньги. Я был не просто счастлив, слышишь меня, это ты сделал меня счастливым, Тайлер. Ты и твои глупые выходки, понятно? — Чарльз усмехнулся. — Я буду дорожить этими воспоминаниями до конца своей жизни, ясно? И, честно сказать, буду счастлив умереть, зная, что рядом со мной был ты. И если теперь мне отведено несколько недель, я буду проводить их только с тобой и ты от меня не отвяжешься. Даже если попытаешься. — Не попытаюсь. — Тайлер уткнулся влажным лицом в волосы Чарльза и задрожал. От глухих рыданий и чувства пустоты, что съедало заживо. — Даже не смей думать о таком. — Я люблю тебя, — прошептал Чарльз и крепко обнял Тайлера. Так, что тот задрожал сильнее. — Я тоже, — ответил он. — Я очень сильно люблю тебя.       Где-то в небе, затянутом плотными серыми тучами, заголосила птица, и ее крик острой судорогой отозвался во всем теле Тайлера. Он уже не плакал, только крепче прижимал к себе Чарльза и иногда шептал себе что-то под нос. Шептал о том, что обязательно поможет. Найдет выход, хотя с каждый секундой темнота вокруг сгущалась, а холодный ветер то и дело задувал маленький огонек зажигалки. Но Тайлер искал. Он ведь поклялся. Дал слово и теперь не мог оступиться. Оступиться снова, как сделал это несколько дней назад. Он поможет Чарльзу. Отстрочит неизбежное хотя бы на пару минут или часов. На большее Тайлер не надеялся. Даже если удача отвернется от него снова, отвернется в последнюю секунду, он останется рядом с Чарльзом до конца. Тайлер не уйдет. Он будет держать его холодную руку в своей, гладить по спутанным волосам и смотреть. Долго, неотрывно, так, чтобы Чарльз понял, что он не один. Больше не один. — Эй, Чак, — прошептал Тайлер и улыбнулся. Глупо. Как-то влюбленно и совершенно по-юношески. — Я тут вспомнил, что Элли рассказала мне о том, что ты всегда мечтал увидеть океан. Хочешь, я свожу тебя к нему, а? Я знаю пару-тройку живописных мест, где обычно никого нет. Я тебе никогда не говорил, но твои глаза, Чарльз, они… — Тайлер вздрогнул, ощутив под пальцами холодную кожу щеки. — Чарльз? — Лицо было бледным, только под глазами разлилась мертвенная синева. — Чарльз, черт возьми, приди в себя. Чарльз!       Тайлер ощутил, как его сердце пропустило пару ударов, а после словно замерло. Застыло и упало куда-то вниз, в чернеющую с каждой секундой глубину. — Нет, — прошептал Тайлер и, покачнувшись, поднялся на ноги. Чарльз обмяк в его руках. — Нет-нет-нет, Чарльз, пожалуйста…       Тайлер сделал неуверенный шаг. Еще один. И еще. Голова гудела, а взгляд застилали слезы. Вдали показалась узкая тропа, занесенная прелыми листьями. Ботинки скользили по сырой после дождя земле, колючие ветки царапали грязное от слез и пыли лицо, за мокрые брюки, словно когтистые лапы ночного монстра, то и дело цеплялась прибитая к земле высокая трава. Лес будто набросился на Тайлера со всех сторон. Зашептал что-то на своем загадочном, неразборчивом языке. Это был уже не холодный ветер — это были чьи-то тихие слова, полные злобной насмешки. Деревья словно сомкнулись единым кольцом — Тайлер смотрел, но не видел выхода. Только кривые ветки, бледные листья и хищные оскалы. Лес наступал, а Тайлер не мог сделать и шага. Чарльз в его руках словно потяжелел фунтов на сорок. Стал угловатым и острым. Таким, что какой-то внутренний голос (или лесной приглушенный шепот, Тайлер не мог разобрать) начал шептать ему. Брось его. Оставь здесь. У него нет ни единого шанса. Он умрет.       Тайлер качнул головой и выругался. Шепот не отступил. Он рассмеялся. Потом что-то заскрежетало, словно под ногами Тайлера начала открываться огромная, полная сгнивших зубов пасть. Руки дрогнули, колени подогнулись, и Тайлер почти упал. Почти, потому что в последний миг чья-то тяжелая рука наотмашь ударила его по щеке, и шепот прекратился. Не растворился, словно туман, а оборвался на полуслове и стих. В голове прояснилось, и Тайлер увидел перед собой нахмуренные брови отца. Джон, поджав губы, потер кулак с мелкими ссадинами и сплюнул на землю. Увидел обмякшего Чарльза и поморщился. — Тряпка, — сказал он и оттолкнул Тайлера. Бросился по тропе вниз, услышав визги Ричи, и снова выругался — на этот раз от вида окровавленного сына с развороченной ногой. Сожалеть об этом Тайлер не будет никогда. Он понял это, когда бросился вперед, к выходу из леса, к покосившемуся дому, где все началось.       Тайлер внимательно посмотрел на отца, остановившегося на последней ступени, которая жалобно скрипнула под его весом, и медленно опустил спортивную сумку с плеча. Сумку, плотно набитую всеми вещами. Всеми, потому что, как знал Тайлер, ни Ричи, ни Джон уже не захотят его увидеть. Сумка ударилась об пол с глухим стуком, и Джон поморщился — несколько дней назад он закрыл салун для того, чтобы хорошенько напиться. Он не знал, но подозревал, что с Тайлером не все чисто. Знал, что у него нет девушки, живущей за тридцать миль от Саладо и нуждающейся в серьезной операции. Знал, но и подумать не мог, что эти россказни не выдуманы. Что тот, ради кого Тайлер жертвовал собственной жизнью, жил в трех сотнях ярдов. Что тем, ради кого Тайлер перешел дорогу Итану Эвансу и Стивену Моргану, был жалкий, по словам Джона, хромоногий педик без цента в кармане. — Мне казалось, что ты сказал достаточно, — Тайлер снова усмехнулся и отодвинул стул. От скрипа Джон поморщился. — Хочешь наговорить мне еще пару ласковых? Валяй. — Он постучал пальцами по грязному столу и посмотрел на наручные часы. — Но учти, что у меня есть только пятнадцать минут.       Джон нахмурился. Кряхтя, он пододвинул стул и, плюхнувшись на него, смахнул со стола крошки. Разгладил на себе рубашку, дольше положенного задержавшись ладонью на кармане, где лежал конверт, и внимательно посмотрел на Тайлера. Тот выглядел помятым, словно был листком бумаги, который выбросили за ненадобностью, а после, вспомнив о важной заметке, подобрали и разгладили. Щеки, всегда смуглые, теперь побледнели и обросли колючей щетиной (такой неухоженной и неровной не мог хвастануть даже Джон), глаза, под которыми залегли темные мешки (Тайлер каждую ночь, как и обещал, сидел у постели Чарльза и держал его руку в своей. Он не засыпал даже тогда, когда Рэйчел силой выводила его из спальни. Тайлер сидел под дверью и прислушивался — ожидал уловить какой-нибудь шорох или легкий стон, чтобы сразу ворваться в спальню, но каждую ночь стояла тишина. Гнетущая и темная. Такая, от которой у Тайлера опускались руки), ввалились и поблекли. Волосы были спутаны, ногти сгрызены, а кожа на ладонях расцарапана. Иногда, когда глухая тоска съедала Тайлера живьем, он бил кулаками стены и тихо скулил. Тихо, потому что все еще надеялся, что Чарльз очнется. Однажды очнется.       Словно уловив, что Джон рассматривает его, Тайлер снова постучал пальцами по столу и откашлялся. — О чем поговорить хотел? — спросил он и поджал губы. Хотелось выть. Громко и протяжно, чтобы наконец сорвать горло и только хрипеть. Но Тайлер не мог. Потому что дал слово держаться. Дал слово отпустить, если настанет конец. — Тебя никогда не дразнили узкоглазым, Тай?       Джон сглотнул, когда Тайлер внимательно посмотрел на него. Сглотнул не от удивления, которое увидел в чужом взгляде, а оттого, насколько глаза Тайлера покраснели. Покраснели от слез. Джон бы никогда не подумал, что его сын может скулить, словно собака, которой грузовик переехал задние ноги. Но Тайлер мог, и Джон боялся. Боялся того, что ничего не мог с этим сделать. А ведь он был Тайлеру отцом. — А что? — хмыкнул Тайлер. — Хочешь наконец-то рассказать мне об индианке, с которой ты изменил моей матери, а?       Джон только выдохнул. Эту историю он слышал десятки раз. Сначала от любопытных соседей, которые не понимали, почему родные братья — Тайлер и Ричи — так не похожи друг на друга. Потом от самого Ричи, которого пустоголовые одноклассники надоумили сбросить школьные вещи Тайлера в канаву. Они смеялись надо мной, пап, говорили, что Тайлер — сын какой-то бездомной индианки, поэтому у него глаза раскосые, раскосые как у узкоглазых этих. И уже после всего — после глупых шуток, драк и сломанных носов — от самого Тайлера. Тайлера, который молчал до последнего, чтобы не показаться отцу тряпкой. — Твоя мама была из Кореи, Тайлер, — сказал, наконец, Джон и выдохнул. — Она переехала в США еще ребенком. Вместе с родителями, потому что те не прижились в родной деревне. — Джон улыбнулся. — Ее звали Мина, а я всегда называл ее Мими, потому что язык у меня не поворачивался произнести эту азиатскую лабуду с моим-то выговором. — Он посмотрел на Тайлера. — У тебя ее глаза, Тай. И не только глаза. Еще нос и эти чертовы ямочки на щеках. До сих пор не могу их забыть. — Джон коротко рассмеялся. — Но самое главное, Тай, у тебя ее характер. Мими всегда была такой. На первый взгляд, очень холодная и высокомерная, такая, от которой наши соседи воротили носы. Но на самом деле, она была самым добрым человеком, которого я когда-либо встречал. Помнится, она выходила воробья со сломанным крылом. Его, правда, потом сцапала уличная кошка. Я сам это видел, но Мими говорить не стал. Она… — Ты правда хочешь рассказать мне о женщине, которая бросила своих детей и сбежала с каким-то мексиканцем за гребаным гуакамоле? — Тайлер усмехнулся, и его усмешка была злобной, жестокой, почти звериной. Такой, от которой Джон вздрогнул. — Ты думаешь, что сейчас, когда… — когда я потерял его, хотел продолжить он и осекся. Отец бы его не понял, и Тайлер продолжил: — Когда случилось то, что случилось, я захочу слышать о женщине, которую видел последний раз больше двадцати лет назад? Которую даже не могу назвать матерью? Которая… — Замолчи, Тайлер. — Джон поджал губы. — Я не собираюсь подтирать тебе твои сопли. Если ввязался в какую-то дрянь, то разгребай ее сам, понял? От твоего скулежа проку не будет, ясно? — Тайлер горько усмехнулся. — И у тебя нет никакого права так говорить о своей матери. Она любила вас больше всего и никогда бы… — Да ну? С чего ты взял, а? — Да потому, что она не сбегала ни с каким мексиканцем, Тайлер. — Джон облокотился о стол и посмотрел на грязные бокалы. — Потому что ее пристрелили, а я ничего не смог с этим сделать. Потому что я гребаный трус, Тайлер. Трус, который не защитил свою семью.       Джон выдохнул. Он ждал, что камень, который он нес на плечах все эти годы, рухнет на пол или осыплется трухой. Но он стал еще тяжелее. Он сильнее прижал Джона к земле, и тот уже не мог сделать и шага. Камень словно давил на грудь, и Джон задыхался. Он не мог избавиться от него, сбросить, как ненужный балласт. Он нес его, потому что камень был напоминанием. Напоминанием о том, что Джон Донован, когда-то счастливый супруг и отец, теперь был жалким подонком и мудаком. Он был тем, кем обзывал Чарльза Кларка. Того Кларка, которого видел еще сопливым юнцом, не знающим жизни. Того Кларка, который за всю свою жизнь совершил меньше дерьма, чем все те, кто его поносил. Того Кларка, из-за которого Тайлер обуглился, словно зажженный фитиль старой свечи.       Джон Донован ступил на земли США, когда по радио крутили «A day in the life», а улицы пестрили яркими брюками-клёш и беретами в мелкий горошек. Вокзал, где Джон оказался совершенно случайно (женщина, которая подобрала его на обочине, подкинула его до Калифорнии), был переполнен не только людьми, язык которых Джон, выходец европейских земель, понимал с трудом, но и непривычными запахами: сладкая газировка, жареные сосиски в кляре, носившие незамысловатое название «корн-доги», и мятная жвачка, которую подростки жевали до посинения носов.       Джон, закоренелый грузчик, который мог разве что поднять тяжелый деревянный ящик или распахнуть дверь вагона, обосновался на железнодорожных путях в шумном Сан-Франциско, хозяином которых был грузный мужчина пятидесяти лет с мясистыми руками и грязными клетчатыми рубашками. Толстяк частенько обвязывал рубашку вокруг необъятного живота (Джон всегда гадал, как ткань не расходилась по швам) и, закуривая дешевую сигарету, подолгу сидел на деревянном крыльце станции, глядя куда-то в темный горизонт. Он выкуривал ровно семь сигарет и выпивал две банки пива, прежде чем заваливался на продавленную постель в провонявшей потом рубашке и начинал храпеть так, что содрогались стены и Джону приходилось затыкать уши грязной подушкой.       Но Джон не жаловался. Он не любил жаловаться. Когда-то его отец сказал ему, что лишь слабаки и неудачники начинают сетовать на собственную жизнь, не делая никаких попыток что-либо исправить. Джон быстро усвоил урок. Будучи мальчишкой он, работая в полях, никогда не жаловался на жару, от которой кололо где-то в груди, на жалящих насекомых, которые кусали его, оставляя зудящие нарывы, на задиристых мальчишек, которые подшучивали над ним в школе, называя лопоухой обезьяной. Джон видел, как тяжело его семье доставался каждый цент, поэтому никогда не жаловался, даже если ему приходилось доедать чьи-то объедки или донашивать чужую одежду, дырявую и грязную.       Мину, черноволосую девушку с карими, как шоколад, глазами, Джон встретил воскресным утром, когда выкорчевывал сорняки у рельсов под палящим солнцем. Рваная рубашка пропиталась потом, который струился с его мокрой головы. Дырявые штаны, обвисшие на коленях, извозились в земле и дорожной пыли. Стоптанные ботинки были отброшены под колеса синего «Бьюика», мотор у которого барахлил и заводился через раз.       Мина засмеялась, когда Джон, пыхтя под нос и вытирая пот со лба, схватил длинный сорняк и потянул его на себя. Он поскользнулся на куче гравия и, выругавшись, упал на задницу. Сорняк продолжил качаться на ветру, и Джон пригрозил ему кулаком, а после, услышав тихий смех, обернулся и прищурился. Мина улыбнулась и помахала. Джон, покраснев, отвернулся и спрятал горящие уши, когда понял, в чем он испачкал свои единственные рабочие штаны. Среди гравия было коровье дерьмо.       Мина, подобрав подол длинного и тонкого платья, сделала несколько шагов и протянула ему чистый платок. — Вам нужнее, — сказала она, и Джон покраснел сильнее. Он кивнул и наспех обтер потное лицо. — Спасибо, — произнес он и задержал руку с платком у ладони Мины намного дольше положенного.       Свадьба, которую они сыграли спустя четыре месяца, состоялась в маленькой церкви, где собрались несколько человек с каждой стороны. Священник обвенчал суженых за два цента и бутылку хорошего пива. Молодожены устроились в небольшом одноэтажном доме с крошечным участком, где цвели лишь пустоцветы.       Мина преподавала в церковной школе, а Джон, получивший барахливший «Бьюик» в подарок от хозяина путей, частенько возил приезжих по городу за символичную плату. Постепенно их собственный дом превратился в тихое местечко с деревянной верандой, которую Джон сколотил сам, и маленьким садом с ароматными цветами и глиняными горшками, которые Мина лепила своими руками.       Утро, которое Джон запомнил на всю жизнь и о котором часто рассказывал соседям, выдалось душным и солнечным. Листья деревьев скручивались, уличные кошки, обычно бродившие вдоль дорог, дремали в тени, птицы взволнованно махали крыльями. Ожидалась гроза, которая в полдень разорвала небо на клочки. Мина вернулась из церкви вымокшей, но вполне бодрой и говорливой. Она отжала заношенное платье и повесила его на бечеву в ванной. Джон заметил, как подрагивали ее руки, пока она мешала в глубокой тарелке салат, как поджимались пальчики на ее маленьких ступнях, когда она ходила по кухне и что-то бормотала себе под нос. Джон крепко обнял ее, а после, стоило ей разрыдаться на его плече, удивленно приоткрыл рот и погладил ее по волосам. — Я беременна, — прошептала Мина и зажмурилась. — У нас будет ребенок.       Крик младенца сотряс стены маленького дома спустя восемь месяцев, и Джон, молодой отец, начал откладывать заработанные центы в стеклянную банку, стоявшую на полке в их спальне. Вскоре он обменял их на шуршащие купюры и показал Мине светлую и просторную квартиру в солнечном центре Сан-Франциско.       Это была двухкомнатная квартира с желтыми обоями в мелкий цветочек и серыми потолками, покрытыми не то пылью, не то плесенью. Входная дверь противно скрипела, качаясь на петлях, и Мина, взволнованная и раздраженная от переезда и криков новорожденного сына, частенько ругалась с Джоном из-за скрипучих петель. Одну из комнат, окна которой выходили на тихий пустырь, они переделали в детскую с голубыми стенами и нарисованными воздушными шарами, в корзине которых весело прыгали разноцветные животные. — Вот вырастешь, — говорил Джон, глядя на сопящего сына, — и обязательно увидишь всех этих зверей по-настоящему.       Мальчишка, названный Тайлером, сделал свои первые шаги, когда Джон наконец заменил ржавые петли, а Мина, беременная во второй раз, устроилась в прачечную. Тайлер впервые что-то пролепетал себе под нос, когда родители серьезно поссорились и разошлись на некоторое время. Джон перебирался с одного грузового склада на другой, прежде чем вернулся с букетом цветов и извинениями. Мина его простила, а Тайлер радостно заголосил, увидев отца.       Когда Тайлер впервые переступил порог двухэтажной и шумной школы, Ричи, его младший и нерасторопный братишка, уже бегал в прачечной, помогая уставшей и потолстевшей Мине сортировать белье или следить за горячими утюгами. Иногда Джон, выпачканный в машинном масле или бензине, брал сыновей на станцию, где разгружал вагоны. Он получал около пятнадцати долларов в месяц. Мина приносила чуть больше десяти. Квартира постепенно тускнела на их глазах: обои отошли от стен, с потолка капала вода, матрасы, желтые и грязные, лежали на голом полу, потому что Джону пришлось продать их деревянные кровати, чтобы рассчитаться с долгами за воду и электричество. В погребе, где Мина хранила скудные запасы, пищали крысы и бегали тараканы. Ричи, однажды увидев полудохлую крысу, заголосил так, что сорвал голос и не мог разговаривать еще пару дней.       Мина, когда-то бывшая прелестной девушкой из Кореи с накрученными черными волосами, стала полной и приземистой женщиной в рваном платье и вязаных колготках. Она больше не носила аккуратных туфлей-лодочек. Теперь на ее распухших от тяжелой работы ногах были стоптанные мокасины. Джон же, наоборот, сбросил около тридцати фунтов и напоминал ходячего скелета, обтянутого посеревшей кожей. Волосы постепенно выпали, оголив кривой череп (в детстве Джон получил сотрясение). Глаза впали, нос сплющился, будто его припечатали пресс-папье, уши торчали, отчего Джон начал сильнее напоминать лопоухую обезьяну.       Тайлер перестал ходить в школу, а Ричи подхватил кишечный грипп и не вставал с протертого дивана. Денег на вызов врача у Мины не было, поэтому она, пока Джон раздавал карты, сидя на складе после их очередной ссоры, обтирала горячее и красное лицо Ричи мокрой тряпкой и поила его проточной водой, от которой ему становилось только хуже. В одну из ночей, когда глаза Ричи закатились, а изо рта пошла белая пена, Мина, скорчившись на полу и рыдая в голос, читала молитвы, прижимая к груди маленький крестик. Тайлера не было: вместе с хорошим приятелем он собирал конфеты в ночь Хэллоуина. Ричи захрипел, сжал обивку дивана пальцами до побеления кожи и затих. Мина уткнулась в его тощую грудь носом и зарыдала сильнее. От усталости она заснула и не почувствовала, как Ричи пошевелил рукой.       Утром Мину разбудил обеспокоенный Джон. Он был мокрым и испуганным. Ливень, застучавший по крышам прошлой ночью, стал большой неожиданностью для детей, выряженных в костюмы, и их родителей. Мешки с конфетами вымокли, и Тайлер канючил весь вечер, перебирая мокрые обертки. Ричи пошел на поправку. Температура снизилась, кожа немного побледнела, живот перестало крутить. Уже через несколько дней Ричи смог подняться с дивана и выпить чашку жидкого куриного бульона без овощей или кусочков мяса. Мина перекрестилась, посмотрев в небо. Она еще не знала, что ждало ее через пару месяцев.       Джон стал чаще появляться дома. На стол перед Миной, каждый вечер перешивающей старые детские вещи на тряпки, он выкладывал несколько долларов, а потом запирался в их спальне и долго ходил, меряя комнату шагами. Мина ничего не спрашивала. Молча, как и Джон, убирала деньги в шкатулку на верхней полке в кухне и также молча возвращалась к шитью. Мина верила, что Джон знал, что делал, когда зарабатывал эти деньги.       Тайлер вернулся в школу, а у Ричи появилась нянька. Это была пожилая соседка, которая иногда приходила к Мине за солью или макаронами. Ни того, ни другого в последнее время у Донованов не было, и соседка качала головой и тихо, чтобы ее никто не приметил, подкладывала к их порогу овощи или куски мяса. Детей она любила, хотя своих у нее никогда не было.       Джон сбросил еще несколько фунтов и потерял почти все волосы, когда на его острое плечо опустилась чья-то тяжелая ладонь. Джон сидел в баре вместе с другими грузчиками после смены, когда к нему подошел солидный мужчина в пальто и шляпе и попросил пройти с ним до машины. Сердце Джона ушло в пятки, а руки задрожали. Они быстро расплатился за кружку пива и сел в прокуренный салон. Никто не узнает, сказал ему как-то приятель, другой грузчик и большой прожигатель жизни. Джон и еще несколько крепких парней без цента в кармане начали чистить вагоны с углем и перепродавать его на незаконных рынках. Это приносило неплохую выручку, и Джон видел, как перед ним вырастало хорошее будущее его сыновей и жены, которой больше никогда бы не пришлось работать. Но Джона поймали. Он знал это, глядя в окно. Не знал только, поймали ли других.       Все тот же мужчина, не снимая пальто, проводил Джона в угловую комнату просторного одноэтажного дома. Внутри, как оказалось, кабинета Джона поджидал солидный мужчина с седыми волосами и широкими бровями. Глубокие морщины залегли на старческом лбу, когда Джон вошел в кабинет и кивнул в знак приветствия. — Мистер Донован? — спросил старик. Мужчины в пальто уже не было, и Джон снова кивнул. — А вы, — сказал Джон, — мистер? — Мое имя вам знать необязательно, — ответил старик. — Я тот, у кого вы воровали уголь, а после торговали им на рынках. Незаконно, прошу заметить. — Он достал из нагрудного кармана платок и протер им потный лоб. — Прошу меня извинить, в последнее время меня часто мучают головные боли. — Все… — Ох, не перебивайте меня, мистер Донован, — вздохнул старик. — Здесь и сейчас говорю я, а вы только слушаете, понятно? — Джон кивнул. — Так вот, мне известно абсолютно все о вашей торговле моим углем. Как и у любого уважаемого и богатого человека, у меня везде есть глаза и уши. И они все видят и слышат. Ваши коллеги, мистер Донован, рассказали мне, что видели, как вы в одиночку сгружаете уголь в непонятные ящики, а после отвозите его за склад. — Джон качнулся. Его выдали те, с кем он был заодно. — Как я понял, вы заработали приличную сумму на продаже моего товара, и я надеюсь, что эти деньги вы положили в банк, а не потратили на выпивку или женщин. — Не потратил, — согласился Джон. — Хорошо, — сказал старик. — Вам нужно будет вернуть мне всю сумму завтра утром. Мой человек, тот, что привел вас, заглянет к вам домой и возьмет деньги. Все ясно? — Нет денег, — шепнул Джон. — Что? — спросил старик. — Мистер Донован, вы сказали, что не потратили ни цента. — Не потратил на выпивку и женщин, — ответил Джон. — У меня есть семья. Жена и два сына. Недавно мы сделали в доме ремонт и купили старшему одежду и обувь в школу. У младшего теперь есть нянька, а Мина, жена моя, больше не работает. Домом занимается.       Старик хмыкнул. — А вы, — сказал он, — как я посмотрю, времени зря не теряли. Деньги все распределили и начали жить, не думая о том, на что будет жить непосредственный хозяин этих денег. То есть, я. — Старик поднялся из-за стола, шагнул к деревянному шкафу и, открыв маленький ящик, достал из него обитую бархатом коробочку. Открыл и вытащил револьвер. Джон задрожал. — О, не беспокойтесь, — продолжил старик. — Это всего лишь подарок от моего хорошего приятеля. Я вел с ним столько дел, что пальцев пересчитать не хватит. Жаль, конечно, что умер он, приятель мой. Знаете, как? — Джон мотнул головой. — Я застрелил его из этого револьвера. Он решил, что меня можно обмануть, вот и поплатился. Никого не напоминает, а? — Пощади! — неожиданно для себя взмолился Джон и упал на колени. — Прошу, не убивай. У меня жена, сыновья. Я должен их кормить и следить за ними. Хочу, чтобы и Ричи, и Тай выросли порядочными людьми… — Порядочными? — спросил старик. — То есть не как их отец? — Джон кивнул, не отнимая лица от ковра. — И что же мне делать, мистер Донован? У меня тоже есть семья: сын приблизительно вашего возраста и жена его, внучка и внук маленькие. Хотите, чтобы я оставил их без денег? — Пожалуйста, — провыл Джон. — Просите что угодно, только жизнь не забирайте. Денег у меня нет, но я могу их заработать. Буду возить вас или стричь у вас газон. Пожалуйста…       Старик сухо рассмеялся. Он положил револьвер на стол и постучал по двери. В кабинет вошел мужчина тридцати с чем-то лет и остановился перед Джоном. В начищенных туфлях Джон увидел собственное красное и опухшее от слез лицо. Он поднялся на ноги и опустил голову. — Он? — спросил старик, и мужчина кивнул. — Мистер Донован, — сказал он, — я в курсе вашей ситуации. Скажу так: она, действительно, не простая. У вас нет ни денег, ни чего-то, что можно было бы продать. Казалось бы, выхода нет. Но я могу вам предложить сделку. Протянуть, так скажем, руку помощи. — Что вам нужно? — буркнул Джон, и старик усмехнулся. — Ваша жена, — ответил мужчина. — Мина? — Все верно. — Мужчина присел на край стола. — Я видел ее лишь однажды, когда вы только перебрались сюда. После этого мне пришлось ненадолго уехать. Я уже обзавелся собственной семьей, но Мину забыть не могу. Она из Кореи, правда? — Джон кивнул. — Она прелестна: волосы, глаза, цвет кожи. Американки поголовно толстые и тупые, но Мина не такая. Подозреваю, что за эти годы она не изменилась. Обычно такие девушки не утрачивают своей красоты даже после родов или нищеты, я прав? Она ведь все еще чудесна? — Да. — Джон качнул головой. — Такая же прекрасная, как и семь лет тому назад. — Отлично, — сказал мужчина. — Раз так, я бы хотел получить ее взамен вашего денежного долга. Я… — Алан, ты уверен? — шепнул ему старик. — Да, отец, — ответил Алан, — уверен. Так вот, перед вами стоит выбор, мистер Донован: деньги или ваша жена. Но не забывайте, что деньги вам нужно найти до завтрашнего утра. Решайте, даю вам пять минут. — Детей не тронете? — глухо спросил Джон, и Алан качнул головой. — Я согласен. — Так сразу? — Алан удивился. — Могу я спросить почему? — Не люблю я ее больше, — ответил Джон. — Надоела.       Старик и Алан рассмеялись. Джон опустил взгляд на дубовый стол с револьвером. Расправил плечи и поднял голову. — Я могу идти? — спросил он. Алан кивнул. — Когда вы придете за Миной? — Завтра утром, когда ваш старший сын уйдет в школу, а младший еще будет спать, — ответил Алан. — Надеюсь, обе кухарки будут заняты.       Джон кивнул и вышел. До дома его проводил мужчина в пальто и шляпе. Он принял ее за кухарку, подумал Джон, когда увидел покрасневшую от жары на кухне Мину в рваном фартуке. Подошел, поцеловал жену в щеку. Мина от него отмахнулась и продолжила резать лук. Джон взял сыновей на прогулку перед ужином. Они могут пострадать, продолжал думать он, собирая их вещи в сумки, я не могу позволить Алану застрелить их, словно собак, мы должны сбежать до утра.       Глубокой и тихой ночью Джон разбудил Тайлера и взял сонного Ричи на руки. — Папа? — тихо спросил Тайлер. — Что случилось? Маме плохо? — Нет, сынок, — ответил Джон и погладил сына по голове. — Мама ждет нас на улице. — На улице? — пробубнил Ричи. — Зачем? Мы что, идем смотреть на фейерверки? — Да, — солгал Джон. — Идем на площадь. — Здорово, — сонно ответил Ричи. — Но я хочу спать, папа. Давай завтра. — Нельзя спать, — сказал Джон и вздрогнул, услышав на улице визг тормозов. — Идемте. Тайлер, возьми сумку и беги через дверь погреба, понятно? Беги и не смотри по сторонам. Я догоню тебя у нашего дуба, помнишь его? Большой такой. — Папа, что происходит? — Тайлер заплакал. — Папа, а ты? А мама? — Он вскрикнул, когда на первом этаже дверь слетела с петель. Обманули, подумал Джон, так и знал. Вслух сказал: — Беги, Тай. Держи, это твоя сумка. Беги и не оглядывайся, понятно?       Тайлер спешно спустился по лестнице. У погреба он остановился и прислушался: чьи-то шаги в коридоре, скрип двери, крики матери. Тайлер испугался. Он увидел, как мужчины спускались по лестнице, держа в руках тело. Мама, подумал Тайлер и закрыл рот руками. Его мама, по щекам покатились слезы. Мужчины, выйдя под лунный свет, сдернули мешок с головы Мины и скривились. Не она, услышал Тайлер и замер. Его заметили. Холодные глаза пробежались по нему, и мужчина выставил вперед руку с револьвером. Прострелил бы Тайлеру плечо или легкое, но Джон спешно подхватил его на руки и понесся в погреб. Он выбил дверь, и трое оказались на улице. Тайлер вырывался и рыдал. Ричи крепко держался за шею отца и тихо плакал. — Мама! — крикнул Тайлер, увидев, как ее поставили на колени, а после приставили к затылку револьвер. Бах. — Мама!       Джон сглотнул. И крик, и выстрел он будто снова услышал наяву. Будто снова ощутил тот омерзительный страх, который преследовал его последние двадцать лет. — И почему ты молчал?       Голос Тайлера звучал глухо. Так, словно он сдерживал рыдания. Но Тайлер уже не плакал. Не мог плакать. — Потому что не хотел показаться собственным сыновьям долбанным выродком. Тем, за кого бы вам было стыдно. — Поэтому врал? — Да. — Джон закрыл лицо руками. — Прости меня, я… — Ну, хоть в чем-то мы с тобой похожи, — усмехнулся Тайлер. Джон вздрогнул. — Оба трусливые ублюдки, которые не смогли защитить тех, кто нам дорог. — Он поднялся из-за стола и посмотрел на колченогий стул, на котором сидел, когда впервые заговорил с Итаном. Стул качнулся, словно поддавшись мыслям Тайлера, и тот продолжил: — Мама бы гордилась мной. Гордилась бы, если бы не пуля в голове.       Тайлер поднял сумку и застыл. На полу, у щели в грязных половицах, лежала шестерня. Маленькая, с кривыми зазубринами и какими-то пятнами. Тайлер осторожно взял ее и задумался — шестерня была слишком маленькой для ржавого крыла механической ласточки, но слишком крупной для ее крошечной, с красным клювом головы. Шестеренка скатилась в ладонь, и Тайлер ощутил, как в горле зародился крик. Вернее, скулеж. От твоего скулежа проку не будет, ясно?       Тайлер усмехнулся. Ясно. Он ведь сказал, что отпустит. Дал слово. И он его сдержит. Когда все закончится, Тайлер уедет. Закроет дверь, а ключ выбросит в бушующий океан, чтобы больше никогда не возвращаться. Чтобы не сожалеть. Чтобы не бередить старые раны и заживо не сдирать с себя кожу. Чтобы то счастливое, о котором говорил ему Чарльз, осталось ярким, не омраченным его тоской. — Тайлер?       Тайлер услышал, как что-то с глухим стуком упало на стол. Он снова посмотрел на шестерню в своей ладони, а после — на тонкий порез, оставленный тупыми ножницами. В ту ночь Тайлер, чтобы заглушить свои собственные крики, впервые скользнул лезвием по коже. Потом, словно услышав слабый стон Чарльза (вернее, испугавшись за собственную жизнь), отбросил ножницы и сел у постели, положив голову на матрац. Тогда кровь мелкими каплями осела на полу, но Рэйчел, увидев их с утра, ничего не сказала, и Тайлер впервые за долгое время решил оставить ее с Чарльзом наедине.       Порез скрылся под длинным рукавом джинсовой рубашки, и Тайлер обернулся. На столе лежал плотный желтый конверт. Без марок и адресов. Тайлер нахмурился. — Счета за все пойло, которое я вылакал у тебя за последние дни? — спросил он и скрестил руки на груди. Ладонь с шестерней держал у самого сердца, и от этого становилось легче. Спокойнее. — Это деньги, — ответил Джон и шагнул назад. Снова разгладил рубашку, которую уже не оттягивал конверт, и сунул руки в карманы домашних брюк с обвисшими коленками. — Здесь ровно пятнадцать тысяч. Возьми и…       Джон не договорил. Его заглушил громкий, истерический смех Тайлера. Такой, от которого по коже полз мертвый холодок. Джон сглотнул. А Тайлер смеялся, зажмурив глаза, из которых, Джон заметил это только сейчас, текли слезы, и запрокинув голову. Кадык на его бледной, с красными отпечатками (Джон знал, что это сделал один из дружков Ричи) шее нервно дергался, а плечи мелко тряслись. Джон хотел обнять Тайлера. Обнять так, как делал это в детстве, когда успокаивал его. Когда был сильным отцом, способным укрыть ото всех и всего. Но теперь Тайлер бы оттолкнул его. Раненый зверь никогда бы не подпустил к себе близко, и Джон хорошо это знал. Он также знал, что должен был в тот вечер, когда дружки Ричи завалились к нему в салун, разогнать каждого, пригрозив ружьем. С Ричи бы сталось, а Тайлер смог бы уехать. Уехать не один. Уехать, но не прятаться всю оставшуюся жизнь, как делал это Джон. Он знал это, но снова струсил. Снова смолчал и отвел взгляд. — Не хочешь приберечь эти деньги на мои похороны, а? — Лицо Тайлера было бледным. Кожа на мокрых щеках словно светилась изнутри. — Говорил же, что на службу возвращаюсь. Уж не знаю, где словлю пулю. Если будут пытать, а я не сдамся, то у тебя будет еще один повод для гордости, как думаешь? Хотя, конечно, ты не можешь гордиться сыном-педиком, который увязался, как вы там говорили, за хромоногой пидорской подстилкой, да? — Замолчи! — гаркнул Джон, и его голос эхом отразился от стен. — По-хорошему ведь прошу, понятно тебе? Будешь продолжать скулить и зализывать раны, я вышвырну тебя отсюда за шкирку, ясно? Я бы ни цента тебе не дал, Тайлер, если бы ты завалился в салун и сказал, что хочешь помочь какому-то пе… — Глаза Тайлера опасно сверкнули. — Какому-то калеке, которого увидел первый раз в жизни. Если бы знал, то не позволил бы потратить ради него и доллара. Запер бы в комнате и посадил бы на цепь, чтобы не бегал ты к нему как кобель к течной суке. И даже это, — Джон хлопнул по конверту, — я даю тебе не ради него, понятно? Я хочу, чтобы ты, наконец, уехал. Чтобы зализывал раны там, где тебя не смогут подстрелить еще раз, ясно тебе? Если так хочешь, то забирай этого калеку с собой, но никогда, слышишь меня, никогда больше сюда не возвращайся. Как ты там сказал? Не могу гордиться сыном-педиком, да? Ну тут ты, конечно, прав, Тайлер, но, знаешь, еще больше я не могу смотреть, как ты сжираешь себя заживо, понял? Давно бы ведь застрелился, если бы тот калека испустил дух, разве я не прав? Если он тебе так важен, важнее собственного брата, которому ты прострелил ногу, то уезжай вместе с ним. Куда-нибудь очень далеко, Тайлер. Туда, куда не доберется ни Ричи, ни Итан. Я не сторож — держать их на цепи не буду, поэтому дело только за тобой. Нужны деньги? Бери. Не нужны? Так и быть, отложу на твои похороны.       Тайлер молчал. Молчал и Джон. Потом, словно ощутив его неуверенность, шагнул назад, к барной стойке, на которой лежало ружье. Ружье Стивена Моргана. Тайлер, моргнув, взял конверт и сунул его в нагрудный карман. Внимательно посмотрел на отца и кивнул. Джон кивнул в ответ.       Тяжелые двери салуна хлопнули, и Джон, выдохнув, плюхнулся на стул. Услышал, как наверху под весом Ричи скрипнул матрац, и впервые за долгое время разрыдался. Ни Мими, ни Тайлера он уже не вернет.       Тайлер остановился у одноэтажного дома, выкрашенного в странный оранжевый цвет, и выдохнул. На продавленном крыльце, на котором Элли каждое утро заплетала Келли косы, сейчас стояли таз с выстиранным бельем и мусорные мешки. Мешки, в которых, как знал Тайлер, были десятки одноразовых шприцов, окровавленные бинты и пустые ампулы. И, это Тайлер тоже знал, ничего из этого Чарльзу не помогло.       Тайлер опустил сумку на крыльцо, сел на холодную ступень и закурил. Он не заметил, как пальцы обжег догоревший фильтр. Не заметил, как пепел осыпался на его брюки и оставил выжженные круги. Тайлер, увидев их, сглотнул и вспомнил круглые шрамы. Так я себя наказываю, сказал ему Чарльз. Тайлер криво усмехнулся — он наказывал себя по-другому. Он должен был уехать еще три дня назад, сорваться обратно в Нью-Йорк, а после — в аэропорт, где среди солдат с тяжелыми сумками он бы наверняка встретил своих сослуживцев. Познакомился бы с каким-нибудь рядовым Смитом, которого старшие по званию начали бы учить жизни. Выслушал бы десятки сальных шуток о чьих-то длинных ногах. Увидел бы сотни бритых голов.       Но Тайлер не мог. Он долго рассматривал письмо, которое ему на постель бросил Джон, когда Тайлер собирал сумку. Крутил его в руках, сворачивал трубочкой, заламывал углы. Он должен был ехать. Того требовала клятва, которую Тайлер дал Рейгану. Того требовала клятва, которую Тайлер дал всем американцам. Но слово, оставшееся между ним и Чарльзом, оказалось сильнее. Оно привязало Тайлера не только к Чарльзу, но и к Саладо, из которого он теперь не мог уехать. Привязало к оранжевому, как его называла Элли, дому, в котором Тайлер оказался случайно.       Случилось это поздней ночью, когда те любопытные рабочие и женщины, что сбежались на крики Рэйчел, уже разошлись и захлопнули двери в своих домах. Тайлер, держа Чарльза на руках, вышел к главной дороге, которую тускло освещала бледная луна. Не было ни души. Даже фонари, обычно мигавшие, погасли, и Тайлер, крепче прижав Чарльза к себе, бросился к конюшне, где горел огонек сигареты. Это был Джимми. Взъерошенный, бледный и не в меру говорливый. Увидев обмякшего Чарльза, он выронил сигарету. Потом, охнув, затушил ее мыском сапога и посмотрел на Тайлера. — В Саладо есть нормальный врач? — спросил Тайлер, его губы скривились. Джимми понял — ему было тяжело. Тяжело не потому, что он держал Чарльза на руках (тот, как знал Джимми, почти ничего не весил). А потому, что… — Джимми! — гаркнул Тайлер, и тот открыл рот. От удивления — из темноты показалась Келли. — Есть, — сказала она и указала куда-то влево. — Одноэтажный оранжевый дом. Мистер Кински. — Чего? — удивился Джимми. — Тот жирный поляк врач? Да ну! Келли, ты, случаем, башкой нигде не ударялась? Ну, пока ружьем махала, а? Кстати, Тай, а ты знал… — Показывай, — сказал Тайлер, и Келли кивнула.       Мистер Кински, приземистый мужчина в круглых очках, вопросов не задавал. Нахмурился, увидев в полночь на крыльце незнакомого и окровавленного мужчину, и улыбнулся, заметив Келли. Сначала она показала на Тайлера, потом на Чарльза, покрутила пальцами в воздухе и вопросительно посмотрела на Кински. Тот, задумавшись, показал два пальца, и Келли кивнула. — Заноси его в дом, — сказала она Тайлеру и отвесила Джимми, пытавшемуся ободрать оранжевую краску со стены, подзатыльник. — Он нас не выдаст? — спросил Тайлер, осторожно опустив Чарльза на расправленную постель. — Он глухонемой, Тайлер, — ответила Келли и скрестила руки на груди. Внимательно посмотрела на него и продолжила: — Я бы хотела спросить тебя, какого хрена ты спутался с ним, — она кивнула в сторону Чарльза, — но сейчас, я так думаю, не время? — Правильно думаешь, — усмехнулся Тайлер, и Келли цыкнула. Она еще не знала, что это будет его последняя искренняя усмешка.       Тайлер отбросил окурок и закрыл лицо руками. По словам мистера Кински (не словам, Тайлер, а символам, ты же понимаешь, что он глухонемой), Чарльз потерял сознание из-за глубокого истощения. Его вес на грани нормы — движения пальцев и слова Келли — а физические данные в самом низу шкалы (мистер Кински показал Тайлеру бумажку с каким-то сокращениями). Ему нужен хороший уход медперсонала — снова быстрые движения пальцев — здоровый сон и правильное питание, в Саладо ему делать нечего, как только он придет в себя, вы, мистер Донован, должны будете увезти его отсюда, ясно. Тогда Тайлер кивнул. Если бы мог, он бы увез его еще пару недель назад, до скачек. Но Рэйчел бы не позволила. Нет, сказала она ему, когда он впервые заговорил о переезде, если Чарльз и переедет, то только со мной и Элли, в Галвестон. Я не позволю ему жить в незнакомом городе с незнакомым, тут она осеклась, но продолжила, с незнакомым мужчиной. Тайлер ей не перечил. Не перечил, поэтому сейчас корил себя за это. Он мог бы увезти его жарким летом. До скачек. До ссоры. До первого поцелуя. До поездки в Даллас. Мог бы, но струсил. Поступил как Джон Донован.       Тайлер криво усмехнулся. — Все еще коришь себя? — Келли, набросив на плечи джинсовую куртку Джимми (тот каждый день оставлял ее на лестнице), села рядом и положила голову на плечо Тайлера. Тот вздрогнул — привык, что так делал только Чарльз. Келли, словно услышав его мысли, положила подбородок на колени. Продолжила: — Извини.       Тайлер не ответил. — Ты правда его любишь? — Келли, сглотнув, посмотрела на ободранные кем-то перила. — Я бы и пальцем не пошевелил, если бы он не был мне дорог. — Настолько дорог? — Дороже жизни, Келли.       Келли кивнула. Потом, сильнее запахнув куртку, посмотрела на Тайлера. — Могу я рассказать тебе о человеке, который был дорог мне? — спросила она, и Тайлер качнул головой. Келли, помедлив, продолжила: — Это была моя младшая сестра, Эшли. Ты видел ее рисунки у меня дома и, наверное, что-нибудь о ней уже слышал. В Саладо слухи на каждом шагу. — Джимми сказал, что она умерла от рака крови. — Тайлер снова закурил. — Это правда?       Келли качнула головой. — Эшли с самого рождения болела гемофилией, — сказала она и поджала губы. — Врачи говорили, что это большая редкость. Тоже мне. Редкость — это огромный бриллиант на пальце какой-нибудь знаменитости, а заболевание Эшли — настоящий кошмар. Когда я узнала, то думала, что близко к ней не подойду. Ну, знаешь, вдруг заразно и все дела. Но мама после родов не вставала с постели. Не ела, не ходила. Только спала. А если не спала, то смотрела в одну точку и что-то бормотала. — Послеродовая депрессия? — Она самая. — Келли разгладила куртку. — Папаше не было особого дела до Эшли. Он все это время сына ждал и, когда ему сказали, что это девочка, напился вдрызг и чуть маму не избил. Наверное, после этого ей и стало хуже. За Эшли никто не присматривал, она орала как резаная, поэтому я стала ее на руках укачивать. Потом начала молоком отпаивать, ну, обычным, не знала, что ей плохо станет. Пришлось врача искать, так и встретила мистера Кински. Он мне объяснил что да как, и я постепенно привыкла. Я выходила Эшли. Пока мама лежала, я видела, как она учится переворачиваться или садиться. Потом, как она начинает ходить. Знаешь, каким было ее первое слово? — Каким? — Тайлер посмотрел на Келли. По ее щекам текли слезы. — «Келли». — Она улыбнулась. — Первым, что она сказала, было мое имя. И тогда я поняла, что Эшли для меня дороже жизни. — Келли положила голову Тайлеру на плечо. — Я хотела увезти ее в другой город. Хотела, чтобы мы жили только вдвоем. И у меня бы получилось, если бы… — Если бы? — Если бы не отец. — Келли зажмурилась и всхлипнула. — Сначала он отвез маму в Даллас на лечение, а вернулся уже без нее. А потом… — Она зарыдала сильнее, и Тайлер, затушив окурок, обнял ее за плечи. — А потом он сделал это с ней. В тот день к нам на обед пришел мистер Кларк, а до этого — незнакомая мне женщина. Она… Тайлер, она изображала нашу маму. Отец знал, что мистер Кларк может что-то понять, что-то заподозрить, поэтому сказал мне, чтобы я сидела тихо. Иначе… иначе он сделает это с ней, с моей Эшли, которой не было и пяти лет, Тайлер. И я правда ничего не говорила. Я хотела сказать ему, Тайлер, хотела попросить помощи, потому что мистер Кларк… Чарльз… он выглядел хорошим, он был хорошим… в отличие от моего отца. Но я молчала, потому что боялась. А потом, когда Чарльз ушел, отец запер меня в своем кабинете и пошел к ней… Тайлер, я слышала, как она кричала. Она звала меня, а я… Я ничего не могла сделать, потому что и окна, и двери были заперты. Я просто била кулаками стены и проклинала его. И, знаешь, я будто слышала, как он смеялся. Тайлер, он делал это с ней и смеялся… я… — Келли крепче прижалась к нему. — Я нашла ее в луже крови, а у нее была эта чертова гемофилия. Я не могла помочь. Никто не мог помочь. Эшли умерла на моих руках. И это… это не самое страшное, Тайлер. Она посмотрела на меня и сказала, что любит. Любит, несмотря ни на что. — Келли закашлялась от слез. — Что я ее любимая старшая сестра…       Келли плакала, уткнувшись мокрым носом в плечо Тайлера, а он гладил ее по волосам и что-то шептал. Шептал, несмотря на Эшли, о Чарльзе. О том, как любит его. О том, что поможет, несмотря ни на что. Шептал, что однажды, на берегу океана, к которому он обязательно его отвезет, он вернет ему механическую ласточку. Неумело собранную, не поднимающую крылья, не чирикающую, но с кольцом. Не с тем, что случайно выкатилось на крыльцо. С другим, которое всегда бы напоминало Чарльзу о нем. — Я все еще люблю ее, — прошептала Келли и крепко обняла Тайлера. — Я тоже. — Он не сразу понял, что по его щекам снова потекли слезы. — Я тоже все еще люблю его.       Когда оранжевые стены окрасились багровыми лучами, на крыльцо, кашлянув, вышел мистер Кински. Он выглядел как обычно: мятый свитер, зауженные брюки, круглые очки и седина на затылке. Он был обычным мистером Кински, но что-то заставило Тайлера насторожиться. Неужели, подумал он, и его сердце снова пропустило удар. Мистер Кински взмахнул пальцами — жест, от которого Тайлер сглотнул — и сухо улыбнулся. Морщины на его лбу разгладились, и он постучал пальцами по стеклянному циферблату наручных часов. Келли, утерев слезы, кивнула. — Иди, — сказала она, посмотрев на Тайлера. Тот кивнул.       Тайлер не знал, что ждало его за плотно прикрытой дверью. Он не слышал приглушенных рыданий или тихого скулежа Бадди, который каждый день лежал у постели Чарльза. Никаких звуков. Оглушительная, гнетущая тишина, от которой сердце Тайлера грозилось сломать грудную клетку. Он положил влажную ладонь на дверную ручку и громко выдохнул. Открыл дверь. Застыл. По щекам потекли слезы.       Рэйчел, крепко обнимавшая уставшего, но живого Чарльза, грустно улыбнулась и отошла от постели. Шагнула к двери и остановилась.       Тайлер снова выдохнул. Его ноги подкосились, и он упал на колени, прижавшись лицом к ногам Чарльза. Чарльз был худым, бледным и измученным, но живым. С мешками под глазами и трясущимися руками, которыми он прижимал Тайлера к себе, но живым. Живым, несмотря ни на что. Таким, которого Тайлер любил. Таким, который для Тайлера был дороже всего. — Чарльз, — прошептал он и прижал его ладонь к своим губам. — Я так люблю тебя… я не могу без тебя… я не хочу без тебя… Пожалуйста, прошу… нет, умоляю… больше никогда не оставляй меня. Я сделаю все что ты захочешь, только будь рядом… не покидай меня… не бросай меня… пожалуйста, не бросай… — Никогда, — прохрипел Чарльз и поцеловал Тайлера в лоб. Улыбнулся. — Даю слово.

***

      Аэропорт Нью-Йорка — огромное здание с широким американским флагом над стеклянными дверями — заблестел где-то внизу яркими огнями, когда авиалайнер Lockheed L-1011-385-1 TriStar начал сходить на посадку. Элли, сидевшая у окна, охнула и ткнула маленьким пальчиком в чистое стекло. — Мама, посмотри, это похоже на фейерверки.       Рэйчел устало кивнула и прикрыла глаза. Она то и дело смотрела на Тайлера и Чарльза, которые сидели от нее в нескольких ярдах. Чарльз дремал, положив голову на плечо Тайлера, а Тайлер, улыбаясь, гладил его по голове. Если и замечал косые взгляды (мужчина, сидевший рядом с ними, постоянно хмурился и поправлял свои очки), то не обращал на них внимания. Рэйчел, бросив на них еще один взгляд, поджала губы и нахмурилась. Она не хотела отпускать Чарльза. Ни тогда, когда Тайлер зашел в спальню, а после провел с Чарльзом почти сутки, не отходя ни на шаг. Ни тогда, когда он попросил его паспорт, чтобы купить билеты на самолет. Ни тогда, когда Рэйчел узнала, что сидеть они будут в разных концах самолета. Ни сейчас, когда авиалайнер плавно опускался на посадочную полосу и Рэйчел понимала, что Чарльз теперь останется с Тайлером. Не только потому, что этого хочет Тайлер. Но еще и потому, что этого хочет сам Чарльз. Он выбрал его, а не Рэйчел и Элли, и от этого становилось тошно. Рэйчел привыкла к Чарльзу. Привыкла к его ворчанию по утрам. К его ругательствам в течение дня. К его слюнявому Бадди, который сейчас трясся в грузовом отсеке самолета (нужно как-то сказать, подумала Рэйчел, посмотрев на Элли, сказать, что Бадди останется с дядей Чаком). К сигаретам, ночным кошмарам, истерикам и рыданиям. Рэйчел привыкла к Чарльзу и не хотела его отпускать. Не могла.       Авиалайнер тряхнуло, и Элли тихо пискнула. Рэйчел погладила ее по волосам и что-то шепнула на ухо. Элли кивнула. — С дядей Чаком ему будет лучше, — сказала она, посмотрев на Рэйчел. — Это ведь его собака.       Ночной, уже почти утренний, как заметил Тайлер, Нью-Йорк поражал своими огромными силуэтами, погруженными в молочный туман. Отовсюду на Рэйчел словно смотрели каменные великаны. Их глаза — широкие окна с пластиковыми рамами, рты — стеклянные, крутящиеся двери с развешанными сверху фонарями, лапы — огромные балконы с ажурными перилами. Рэйчел зажмурилась, когда над головой заискрилась неоновая вывеска — ночной клуб. Элли, дремавшая на руках Тайлера, приоткрыла глаза, удивленно ими хлопнула и снова заснула — долгий перелет и ожидания в аэропортах утомили ее. Тайлер вызвал такси (мама, неужели я покатаюсь на такой желтой машинке из фильмов), и Рэйчел, заметив его взгляд, направленный на Чарльза, отошла к телефонной будке с разрисованными стеклами. Подслушать хотелось, но еще больше хотелось остаться в глазах Чарльза хорошей младшей сестрой. — Она сожалеет, — сказал Тайлер и посмотрел на уставшую Рэйчел. Оперевшись плечом о телефонную будку, она прикрыла глаза. — Я знаю. — Чарльз качнул головой. — Но я не виню ее. Никогда не винил. Она сделала для меня столько, что целой жизни не хватит, чтобы расплатиться. Я люблю ее, она ведь моя младшая сестренка.       Чарльз улыбнулся. Улыбнулся и Тайлер. — Нью-Йорк тебе неинтересен? — спросил он и погладил дремавшую Элли по волосам. — С чего это? — Чарльз посмотрел на него. В его глазах отразились все яркие огни. — Я проживу здесь свою оставшуюся жизнь и рассмотрю все в мельчайших деталях. А ты мне эти детали и покажешь.       Тайлер усмехнулся. Потом, словно осознав все сказанное Чарльзом, покраснел и отвернулся. Чарльз рассмеялся. — Не смущай меня, — сказал Тайлер и фыркнул, когда Чарльз ущипнул его. Кресло плавно двинулось под его ладонями, и он ближе подкатил к Тайлеру. — Кто бы говорил, — хмыкнул Чарльз. В следующую секунду он застыл — Тайлер, осмотревшись по сторонам и не увидев никого вокруг, быстро склонился к Чарльзу и поцеловал его. — Теперь мы квиты, — сказал Тайлер и рассмеялся. — Засранец, — буркнул Чарльз.       Квартира, которую Тайлер снял три месяца назад, была двухкомнатной — с округлой спальней, половину которой занимала широкая кровать, и маленькой гостиной, где из мебели был только раскладной диван. Тайлер, уложив Элли на постель, бросил спортивную сумку куда-то на пол (он еще не знает, что через пару месяцев Чарльз припомнит ему все разбросанные вещи уже в новой, их общей квартире) и раздвинул тонкие, в каких-то мелких пятнах шторы. Приоткрыл окно и ощутил, как по полу скользнули прорезиненные колеса. Чарльз несмело коснулся его руки, и Тайлер сплел его пальцы со своими. Потом поднес его ладонь к губам и поцеловал ее. Чарльз улыбнулся. — Ну, — сказал он, — и как мне теперь тебя называть?       Тайлер нахмурился. Потом, осознав, усмехнулся. — А что, «мелкий засранец» уже кем-то занято?       Чарльз фыркнул. — Как пожелаешь, — сказал он, и Тайлер рассмеялся. Тихо, потому что Рэйчел и Элли уже легли спать в соседней комнате. — Чарльз? — Да? — Ты ведь понимаешь, что теперь будешь жить со мной? — Тайлер внимательно посмотрел на него. — Только со мной. Здесь не будет ни Рэйчел, ни Элли. Только ты, я и Бадди. Ты готов? — Он присел на край постели и сжал руку Чарльза. — Если ты боишься или еще что, то я пойму. Я не стану держать тебя силой или уговаривать истериками. Я приму любое твое решение.       Чарльз опустил взгляд и выдохнул. Потом погладил Тайлера по волосам и скользнул рукой ниже, к шее. Очертил ее и остановил ладонь на груди. В том месте, где заполошно билось чужое сердце. Тайлер задержал дыхание. — Ты прав, — сказал Чарльз, и Тайлер сглотнул. — Сначала, когда ты только появился рядом со мной, я боялся тебя. Я не показывал этого, потому что не хотел беспокоить Рэйчел или Элли, но ты жутко пугал меня. С твоим ростом я приписывал тебе задатки наемного убийцы, не меньше. — Тайлер усмехнулся. — После того, как ты уходил, у меня всегда дрожали руки. От страха, Тайлер, потому что я тот еще трус. Потому что даже по прошествии двух лет я видел в каждом угрозу. Я боялся всех тех, кто появлялся в нашем доме. И я правда хотел прогнать тебя. Хотел рассказать обо всем Рэйчел. Хотел, но не мог. И не знал, почему. А потом, — Чарльз внимательно посмотрел на него, — потом ты начал делать то, чего я вовсе от тебя не ожидал. Ты заботился обо мне, Тайлер. Ты переживал за меня. Ты сделал это лето самым счастливым временем за всю мою жизнь. Ты сделал это, Тайлер, поэтому я тебе поверил. — Футболка под пальцами Чарльза помялась, и он склонился ниже. — Поэтому я хочу остаться с тобой. Ты делаешь меня счастливым, Тайлер. — Улыбнулся. — И я люблю тебя.