Зелье Придуманных Сновидений

За несовершенность меня прости, И я всё прощу тебе.

Шли дни, а позже и недели, благолепие и относительная безмятежность, которых заставляла меня поверить, что рано или поздно мечта и действительность сливаются в любви. Мой Гарри внешне казался мне совершенно невозмутимым, демонстрируя, что моё общество для него не только комфортно, но даже приятно, в самом невиннейшем смысле этого обещающего слова. Обычно он приходил за полчаса до назначенного времени, начиная беседу без приветствия, словно она велась, но была лишь ненадолго прервана. Проводя пальцами по корешкам книг, взглядом исследовал мои книжные полки, изредка выбирая ту или иную, чтобы пролистать, а иногда и зависнуть с какой-нибудь из них на одном месте, не глядя, присесть на парту, пока я его не окликну для занятия. Сексуальность, с которой я прежде думал о своём Гарри подернулась дымкой, и отступила на второй план, лишь изредка давая о себе знать, но я не жалел ни об одном разрушенном о нём мифе! Благоразумие советовало мне сосредоточиться на трезвой оценке действий и слов этого мальчика, но временами меня снова захлестывал его нежнейший шарм, от которого я млел, словно от судорожного звучания рояля. «Сумрачное обаяние» моих черт,  «загадочность летящего образа» и прочая чушь в исполнении Люциуса, в моей голове приносила раскатистых ноток, и картинка складывалась. Складывалась, черт бы её побрал, иначе я безвозвратно сошел с ума и не способен различить реального положения вещей! В свободные минуты мы занимали наши, требующие отдыха, головы незатейливыми разговорами. Не сговариваясь, мы стороной обходили ярлычное положение дел «учитель-ученик»: не обсуждали уроков, профессоров и студентов, домашних заданий и тему наших возрастов, словно одно упоминание разрушит эту игру, которая итак велась с его благосклонностью и моей осторожностью. Так он спрашивал у меня значения слов или просил помочь отточить заклинание (что смешного в том, что я хочу гладить свои вещи сам?), рассказывал, что его альбом полон моментальных снимков природы и друзей (на каникулах надо будет купить новый, нет, тебе я его не покажу), а поля пергаментов корявыми карандашными скетчами (нет, это мужская рука, а не женская, моя, между прочим). А я пытался забыть о его присутствии в комнате, пока занимался рабочими вопросами (ты можешь не дергать ногой, у тебя проблемы с нервами?), старался не курить в его присутствии (нет, я не брошу «эту мерзкую привычку», кем ты себя возомнил?) и объяснял, объяснял, объяснял. Я рассказывал ему, как, ребёнком, грезил над картой холодной, полной колдовских премудростей, России, которую мы с Регулусом посетили сразу после выпуска из школы. Мой Гарри, будучи человеком далёким от науки и всяких скрупулёзных процессов, слушал со снисходительным интересом, не понимая наших юношеских восторгов от рецептов зелий самой Великой Йогини (Бабы Яги) и силы магии Перуна, что мог повелевать погодой и даже природными процессами, которые с течением времени превратились у русских в богов, наподобие Мерлина и Мордреда для нас. С позиции своего порывистого возраста он не понимал моей любви к зельеварению и только удивлялся тому, какое удовольствие доставляет мне неделями или даже месяцами варить один и тот же состав, экспериментировать и разрабатывать новые модификации, усиливая эффекты и приглушая издержки. Обычно во время того, как я орудовал в лаборатории, он сидел на одном из столов с очередной книгой, болтая ногой, и изредка вскидывал взгляд, потревоженный каким-нибудь шумом. - Что будет, если пепел попадёт в котёл? – философски спросил Гарри однажды. - Зависит от того, какое в нём зелье, - ответил я, не отвлекаясь от помешивания с сигаретой в зубах. – Если это пепел от табака, то - ничего. А вот если табак, то можно ожидать от потери или изменения свойств до взрыва. - Ну, вот и представь, - спрыгнул он со стола и направился ко мне, - как тебя окатывает каким-нибудь твоим смертельным ядом и прекрати уже курить, когда стоишь над котлом, - строго закончил он, выхватывая у меня изо рта сигарету. - Так, ну, во-первых, - начал я, закатив глаза от драматичности его речи и жеста, - такого никогда не случалось. Во-вторых, все опасные зелья я варю в зачарованном фартуке, предотвращающем случайные ожоги и воздействия. В-третьих, вот эти твои выходки намного больше увеличивают риск, чем мои выверенные годами движения, - закончил я, слыша, как он упрямо фыркает, размолов сигарету в пепельнице. Как и все остальное, подобные мелкие споры доставляли мне немалое удовольствие. Иногда он удостаивал меня своим звонким весенним смехом, за непродолжительность которого я успевал забыться в трепете его длинных ресниц до следующей его реплики. Меня всё так же каждый раз прошибало разрядом электричества, стоило его руке мимолетно меня коснуться в каком-нибудь совершенно прозаическом контексте. Его успехи в окклюменции росли, умения крепли, чему он не переставал радоваться, отмечая маленькие победы надо мной аплодисментами самому себе, прелестно складывая свои узкие ладони. В какой-то момент мне пришлось задуматься о возможности его случайного проникновения уже в мой разум. Тогда я извлек те отрывки, что могут представить меня в не очень выгодном свете, или смогут как-то сильно впечатлить его нежную натуру, и слил в Омут Памяти, в котором хранил моменты с его участием, которые, к слову, запечатал по фиалам и убрал подальше. В последний день учёбы, мой Гарри пришёл ко мне на последнее в этом году занятие, перед тем как уехать на каникулы в дом крестного. Буквально через два упражнения послышался стук в дверь. Предупрежденный Дамблдором о тайности наших тренировок, Гарри понятливо скользнул в лабораторию, закрыв за собой дверь, и только после этого я открыл визитёру. - Господин декан срочно нужен в гостиной факультета, между Угхартом и Пьюси произошла потасовка, требующая вашего вмешательства, - с изрядной фальшивостью официоза оповестил меня Драко через порог, ухмыльнувшись. - Идём, - вздохнул я, пряча палочку в рукав. - Кстати, в последнем письме отец велел передать тебе его просьбу о встрече, - произнес крестник, задержав меня в проёме. – Отчего-то он сам никак не может с тобой связаться, Северус. Вы снова повздорили? – спросил он, привыкший к природе наших отношений. - Не беспокойся об этом, Драко, - положив ему руку на плечо, я потеснил его, наконец, закрывая дверь. Короткая прогулка до факультетской гостиной, сопровождалась пространными размышлениями Драко вроде: «Ты же знаешь папу, вечно ляпнет что-нибудь, а потом сам же жалеет, не мучай ты его». Отцовская высокомерная манера изъясняться, в обществе «своих» у Драко превращалась в светскую, с неуловимым капризно-французским флером, как и у его матери. Влетев в гостиную, я в своём грозном амплуа декана, которое мне так нравилось, сурово отчитал нарушителей правил и, осмотрев их несерьёзные повреждения, назначил наказание. Сделав внушение остальным, я отбыл восвояси. Несмотря на общепринятое мнение, своих змеек я любил. С семьями многих из них я был знаком лично и весьма близко, другими же я интересовался, стараясь быть в курсе того, что творится в их жизнях, чтобы при случае поддержать. В общешкольной жизни они стояли друг за друга стеной и в своих проказах почти не доставляли мне проблем, как наставнику, ибо на горячем не попадались. Внутри факультета же периодически случались «конфликты интересов», которые часто перерастали в дуэли или же драки, как это бывает в коллективах, в которых слишком большая концентрация сильных личностей.  Вернувшись в кабинет, я окликнул Гарри, но ответом мне послужила лишь тишина. Уже решив, что он под своей волшебной мантией ушел к себе в башню, ничем не выдав наше пересечение в маршрутах, я на всякий случай, открыл дверь лаборатории, сквозь которую прошел в свои покои, где воочию увидел крушение всех своих надежд. Мой Гарри стоял, склонившись над Омутом Памяти, вероломно ворвавшись в мои секреты, от которых я так старался его оградить. Подавив первое желание схватить его за предплечье и грубо отшвырнуть от Омута прочь, я прошел через всю комнату и сел в кресло. Нервно пощелкав суставами пальцев, я призвал пачку сигарет, оставшуюся в кабинете. В полной тишине ощущая лишь жар обиды в груди, я закурил, откинувшись в кресле, и закинул ногу на ногу. Право, Северус, чего ты ожидал? Уж не безнаказанности ли? Правила ж ясны, как в любом человеческом взаимодействии, каким бы волнением оно не сопровождалось: бери, сколько надо, отдай, сколько просят – разницу оставляй себе. И если отбросить чувства, то всё это просто и понятно, вот только, как их отбросить? Давай, убей себя логикой, а потом с собой же посмейся над собой же. Я досконально знаю каждый миг каждого отрывка, что сейчас смотрит мой Гарри, разумеется, это же мои воспоминания. Кровавые бани с участием Милорда, жаркие игры в любовь с участием Люциуса, ожесточенные споры с участием Альбуса и его подлинной жестокости, тяжелая болезнь Драко в раннем детстве и моральное падение родителей, начавшееся ещё до моего рождения, но продолжавшееся уже при моем присутствии в их жизнях. Всё, что бельмом стоит в моем глазу, не давая увидеть в своей жизни личное счастье, одно из проявлений которого сейчас увлеченно смотрит всё то, за что меня точно никак не полюбишь. Спустя выкуренную сигарету калейдоскоп моих воспоминаний остановился, и Гарри выпал обратно в реальность, в которой поджидала его самая моя сиюминутная версия, уложив руки на подлокотники. - А… - выдохнул он от неожиданности, глядя на меня широко распахнутыми глазами и отступая на несколько шагов. Этой наиболее подходящей литерой, он обозначил всю неоднозначность этой сильной сцены, без сомнений, стоящей слива в тот же Омут Памяти, где ей самое место. - Насладился? – ровно произнес я. Он вздрогнул так, будто я закричал. Опустив голову, Гарри, всё ещё тяжело дыша после «дальней» прогулки, начал теребить дрожащими пальцами край толстовки. - Прости, - тихо сказал он, наконец, подняв взгляд полный сожаления. Я едва не расхохотался. Какая же прелесть! Как точно (и несомненно заранее, на такой случай разоблачения) он выбрал этот образ, точно зная, что это его амплуа пай-мальчика сводит меня в нем с ума сильнее других. Насколько филигранно выдержана каждая деталь этой звенящей виной картинки. Мой Гарри изучил меня достаточно, пока я мечтательно считал наше общение, своей пропитанной слабостью головой, «развитием отношений». Изучил меня всего, окончательно поставив точку в моей главе последними ремарками из Омута Памяти. Месть, она холодной подаётся. Было бы мне настолько больно, если бы я узрел подобную сцену в начале нашего сближения? Конечно же, нет. Конечно же. Совершенно-прекрасным образом залившись румянцем стыда, он неуверенно смотрел на меня, посыпающего пеплом голову и плечи. Развратнейшим образом облизав пересохшие губы, он сделал ко мне шаг, снова подбирая слова. - Я знаю, что не должен был, пожалуйста, прости, - звенящим голосом начал он. – Ты же был в моей голове, видел мои воспоминания, мою жизнь. Мне стало любопытно… - Ты мог бы попросить меня, я бы согласился, Гарри, - бесцветно ответил я. – Ты сделал это специально. Предал моё доверие, чтобы наказать за то, что я предал твоё. И, возможно, ты прав в своём поступке, и я не имею сейчас права на возражение, но я чувствую себя обманутым. Так что если ты хотел сделать мне больно, у тебя получилось. - Нет, я не хотел… - с жаром отозвался Гарри, и искренность во всем этом просто зашкаливала. - Послушай, - мне резко захотелось остаться одному. – Я отдал тебе свои чувства, свою душу, свою гордость, саму свою суть. Я не прошу от тебя любви, не прошу надежды, конкретики, я от тебя готов стерпеть всё, что никогда не терплю от других, но, пожалуйста, не нужно мне лгать. Пусть ты и моя зависимость, от которой я никуда не могу деться, но я хочу быть с тобой честным и получить от тебя правду в ответ. - Хорошо, я хотел, чтобы ты понял, как тяжело ошибаться в человеке. Хотел отомстить, хотел обнулить счет! – признался Гарри, отчаянно краснея. – Всё очень сложно. Мне было обидно, но я не думал, что настолько глубоко зайду, Северус. Я не думал, что увижу что-то настолько личное. И я виноват в том, что не сдержал этих порывов, но я не притворялся, мне действительно хорошо с тобой, поверь. И я не хочу, чтобы всё это прекращалось. Я не могу дать тебе того, что может Люциус Малфой, - он взмахнул рукой в сторону кровати, на которой он видел обнаженного Люциуса самозабвенно мне отдававшегося. – Ну… может… дай мне немного времени, что ли… - Ты не виноват в том, что чувствуешь, Гарри. И заставлять себя ради того, чтобы загладить передо мной вину уж точно не надо. Ты хотел поквитаться, ты это сделал. Мы обнулили счёт, - спокойно заверил я его, невербальным заставляя дверь из комнаты резко открыться. - И тебе пора. Застигнутый врасплох внезапным приглашением на выход Гарри еще несколько мгновений продолжал смотреть мне в лицо, растерянно и беспомощно. После чего повернулся к двери и нерешительно вышел из комнаты. Такой пустой, как в этот вечер моя голова ещё никогда не была. Закурив сигарету, я заполнил её хотя бы дымом. Говорят, мудрость приходит с возрастом, но иногда возраст приходит один.