Окно напротив

Дом наш старый, построенный в конце 50-ых годов, «сталинка», с раздельными комнатами, большой кухней на несколько хозяев, с отдельным санузлом, только вместо ванной душ со сливом в полу. Раньше в нашей квартире жили три семьи: Гущины – это мы, семья Куприяновых – это дядя Костя, тетя Клава и их сын Димка. Мы с ним ровесники, родились в одном месяце, разница в двадцать дней, и поэтому Димка считает, что это весомое основание надо мной командовать. И третий житель нашей квартиры - старуха Чимкина. Чимкина в нашем дворе фигурировала под кличкой Сухая Таранка, потом что была очень высокая и такая худая, что удивительно, как еще держалась на ногах. Обычно Чимкина сидела на лавочке перед подъездом, подставив солнышку морщинистое лицо, жмурясь от удовольствия, улыбаясь своим мыслям, кивая головой, как бы соглашаясь заранее со всеми и со всем. Соседи ее жалели, угощали пирожками и блинами, норовили дать печенье или «сосучую» конфету. Потом Чимкина заболела, перестала выходить на улицу, лежала у себя в комнате, открыв дверь. Мама и тетя Клава за ней ухаживали, кормили ужином, стирали ее белье и убирали в комнате. Мы с Таськой бегали для Чимкиной в аптеку и в магазин, кормили обедом и поили из чайничка. Чимкина даже не понимала, что происходит вокруг, на всех смотрела безразлично, полностью погрузившись в свои размышления. Ночью мама шептала папе: - Так ты сходи, похлопочи… У нас две девки, нас четыре человека, нам по всем законам полагается три комнаты. Костя умный мужик, давно уже сбегал, все узнал, хотя у них только один ребенок. - Схожу, - обещал папа вяло. Идти ему никуда не хотелось, он надеялся, что все обустроится само собой, без его участия. - Когда? – не верила ему мама. – Прозеваешь, вселят кого-нибудь, а мы так и будем ютиться в одной комнате вчетвером, жить на головах друг у друга. - Зато потом дадут три комнаты с балконом, ванной и горячей водой, - мечтал с улыбкой папа. – Мы сотые на очереди. - Да мы который год сотые стоим, и еще сколько лет простоим! А девки растут, при них уже стыдно в одну кровать ложиться. - Видя, что папа оставался равнодушен к ее стенаниям, прибегала к последнему аргументу, - Дадут квартиру на другом конце города, здесь у тебя сарай с мопедом, а там сарая не будет, мопед некуда ставить, придется продавать… - Мопед продавать?! Да ты что, сбрендила совсем? – ругался папа. Не знаю, ходил ли он, разговаривал ли с начальством, но как только Чимкина умерла, нам тут же отдали ее комнату. И так у нас теперь стало две комнаты, в одной спали мы с сестрой, в другой, что больше, родители. У них в комнате на полированной тумбочке стоял телевизор, рядом с ним проигрыватель, на котором папа «крутил» пластинки. Вместо старого круглого стола поставили «обеденный» полированный, за которым никто никогда не обедал, на нем лежала кружевная салфетка и стояла стеклянная ваза… Я скучала по оранжевому абажуру, что свешивался раньше, теперь папа повесил стеклянную люстру с «висюльками». Заменили старый двухстворчатый шкаф на трехстворчатый, блестевшего сквозь темный полироль золотом… Родители сделали в новой комнате ремонт, мама навела окончательный порядок и стала приглашать соседей, чтобы те оценили ее старания. Первой пришла тетя Клава, восторженно осмотрела обои, пощупала шторы, посидела на новом диване, полюбовалась на люстру, как та переливается радужным светом, и восторженно изрекла: - Красота, да и только! Куприяновы жили в пятнадцатиметровой комнате, так красиво и уютно обставленной, что попадая туда, не хотелось из нее уходить. Главное место здесь занимали книги – они стояли на полках вдоль стены в два ряда под потолком. В серванте стоял сервиз на 12 персон – свадебный подарок тети Клавы и дяди Кости. Днем на диваны клались расшитые подушки, на окнах висели воздушные шторы с ламбрекенами, и пахло в комнате духами. Тетя Клава и дядя Костя были дружной семьей, и в работе, и на отдыхе всегда вместе - отзывчивые к чужой беде, в компании первыми становились инициаторами веселья. Тетя Клава работала медсестрой в больнице, приходя домой, приносила с собой запах лекарств. Если кто во доре, тем более в подъезде болел, сразу шли к тете Клаве: кому укол надо было сделать, кому давление померить, посоветоваться, чем лечить ту или иную болячку. Дядя Костя работал на заводе мастером участка и потому был предметом уважения и тайной зависти моей мамы, она всегда его ставила в пример папе. Никогда не слышала, чтобы Куприяновы ругались между собой, зато сколько раз видела, как дядя Костя целовал жену в затылок, за ушком. Тетя Клава тихо и смущенно смеялась, глаза ее блестели таинственным светом, смотрела на мужа как-то по-особому. Для меня их отношения были странными, непривычными, мои родители, даже в шутку никогда не целовались при нас. А дядя Костя как-то раз, дождавшись жену с вечерней смены, снимая с нее сапоги, растирая ступни, грел их в ладонях: - Совсем холодные, заледенелые. Маме нравился дядя Костя, тайно вздыхала, сетуя, что такой мужчина достался не ей. А папе нравилась тетя Клава. Время от времени  заигрывал с ней грубовато, хватая в охапку, заглядывая в глаза, требуя ответного чувства, но не получая, разочарованно отпускал. Мама, наблюдая за папиным заигрыванием, сурово поджимала губы. На его заверения, что это всего лишь шутка, грозила: - Дождешься когда-нибудь, Костя разозлится и бока намнет! - Да ладно тебе, - отмахивался обиженно папа, но на лице была написана досада, словно мама ему в чем-то мешала. Я бы хотела иметь такую маму, как тетя Клава. Старалась ей подражать и даже хотела стать доктором, чтобы от меня пахло лекарствами, и чтобы ходить в белом халате. Сожалела, что мама не медработник. Правда, мама тоже приносила с работы халат, но он пах по-другому, резкой едкой кислотой, неприятно. Мама работала в химлаборатории с реактивами на заводе, у нее часто были пожженные руки, следы от ожогов болели, и она не могла стирать порошком. Несмотря ни на что, даже ревнуя и завидуя, мама тетю Клаву всегда уважала, отзывалась о ней с теплом, и, когда требовалось утешение, шла к соседке «на исповедь», облегчая душу и совесть. - Клава умная женщина, - говорила мама соседям, - всегда даст дельный совет. – Про дядю Костю отзывалась, - Золотой мужик, руки золотые. Со всех сторон положительный. Если дядя Костя за что-то брался, то можно быть уверенным - все сделает качественно, добротно. Однажды задумал сделать буфет для кухни, куда лишнюю посуду ставить, с полочками для специй, с подвесными шкафчиками. Каждую дощечку в отдельности вручную выпиливал, строгал, шкурил, все вечера, все выходные. Потом приступил к сборке, и квартира пропахла клеем и лаком… Когда поставил буфет, развесил ящики, позвал соседей, те пришли, поахали восторженно, поохали завистливо – да такого буфета в магазине не увидишь, ему не на кухне, а на выставке стоять. Папа, слушая хвалу соседей, ревниво хмурился, у него всегда все вкривь и вкось, тяп-ляп, некрасиво, зато надежно и крепко. Успех соседа задевал за живое, чтобы поднять свой статус в глазах мамы, усмехаясь, говорил небрежно: - За такой срок можно было два буфета сделать. - Ну, так сделал бы! – сердилась мама. - У девок полки которой год сделать не можешь, книги на полу стоят. - Сделаю, - обещал неохотно папа. Полки мне сделал Димка… Димка мой первый друг, товарищ во всех играх, защитник от дворовых мальчишек: - Ты чего к ней пристаешь? Она моя сестра! Еще раз увижу, что обижаешь, дам по шее… Любка, куда лезешь, не зная броду? Стой здесь, пока не проверю обстановку… Мы с ним ходили в одну группу детского сада, сидели за одним столом, в обед он за меня выпивал ложку рыбьего жира, отдавая свой компот. Наши кровати стояли рядом, и мы засыпали в тихий час, взявшись за руки… Потом мы пошли в школу, в один класс, сели за одну парту. Когда после школы приходили домой, нас обоих кормили за общим столом в кухне, либо моя мама, если была во вторую смену, либо тетя Клава, если была выходная. Если у меня что-то не получалось, Димка давал списывать со своих тетрадок, на контрольных решал не только свой, но и мой вариант. Я принимала его подсказки, как должное, не думая поблагодарить за помощь, ведь мы с ним друзья, а какие счеты могут быть между друзьями? Я настолько привыкла, что Димка все время рядом со мной, что перестала его замечать… Только на лето мы разлучались – я уезжала в лагерь на три месяца, а Диму отправляли в деревню. Но не всегда мы были дружны с Димой, иногда ругались, даже дрались. Еще разные были игры – он гонял с мальчишками мяч, я с подружками сидела в зарослях вишни, нянча кукол. Но когда играли в прятки, вышибалы, казаки разбойники, тут объединялись, в любой команде стояли рядом плечом к плечу… Димка, мой первый верный друг… Мама, высунувшись в форточку, звала на весь двор: - Тася, Любя, Дима! Домой! - Мам! – Возмущалась я, что позвала в самый разгар игры. - Иду, - отзывалась покладисто Тася. - Сейчас, - кричал в ответ Дима, с сожалением останавливая игру. Звал меня, - Малая, пошли, давай, пока ругать не стали. В долгие зимние вечера семьями собирались на кухне. Мама с тетей Клавой готовили, что-нибудь новое, обмениваясь рецептами. Папа с дядей Костей на табурете играли в домино, громко стуча костяшками, время от времени вопя: «рыба!». А мы с Димой играли в семью, я его жена, он мой муж, медведи и куклы наши дети. Тася сидела в уголочке, высокомерно с усмешкой наблюдая за нами. Она бы и хотела принять участие в наших играх, но в силу своего убеждения, что слишком взрослая для игр в куклы, делала вид, что ей безразлично. - Жена, - говорил Дима, садясь на трехколесный велосипед, - я уезжаю на работу, чтобы обед был готов вовремя. – Уезжал в другой конец коридора. Я становилась покорной и кроткой (какой и должна быть "настоящая жена"), готовила обед в кукольной посуде, выпрашивая у мамы то полкотлеты, то картофельного пюре, наливая в кастрюльку суп тети Клавы. Дима гудел, дудел, разгоняясь на велосипеде, несся по коридору, сбивая сапоги в стороны, врезаясь в одежду на вешалках. Мама начинала нервничать, ворчать о беспорядке, но открыто ругать Диму стеснялась - ее власть распространялась только на нас с Тасей. Тетя Клава, слыша ворчание, делала сыну замечание: - Димка, умерь свою активность и поставь на место сапоги. В играх ведущая роль была с моей стороны, Димка соглашался с любым предложением, лишь бы было интересно и весело. Я никого не боялась, ничего не смущалась – отчаянная, резкая. Если во дворе драка, без меня не обходится, либо разнимаю дерущихся, либо спешу на помощь еще до того, как крикнут "наших бьют!". В школу маму вызывали стабильно, раз в неделю – опять Гущина замешана в драке, или кто-то стекло разбил, а Гущина стояла рядом… Мама приходила из школы уставшей, садилась на табурет на кухне, обреченно свешивала руки меж разведенных ног, тупо глядя в угол, спрашивала саму себя: - Зачем я ее рожала? Была бы одна Тася и хватит, а я дура, сестричку захотела ей родить… Вот тебе и сестричка… Соседки сочувствовали маме: - Ой, Вера, наплачешься ты с Любкой. Тася тихая, мухи не обидит, а Любка, как черт неугомонная. Вот увидишь, принесет тебе в подоле. - И что мне с ней делать? – Спрашивала мама обреченно. Меня наказывали, ставили в угол. Отец, проходя мимо, спрашивал равнодушно, не интересуясь, за что наказали в этот раз: - Стоишь? Ну, стой дальше. Димка кружил по коридору, взволнованно спрашивал у мамы: - Теть Вера, когда вы Любе разрешите выйти из угла? Я в это время продумывала очередной роман, уносясь мысленно в загадочную даль. Мама надоедало держать меня в углу, спрашивала строго: - Ну, говори, будешь слушаться и хорошо себя вести? - Буду, - отвечала обреченно, слабо веря в собственные обещания. Как только меня выпустят из угла, тут же побегу спасать друзей. - Ладно, - соглашалась мама, делая вид, что верит обещаниям, - тогда иди, играй. Едва выходила из угла, тишину квартиры прорезывали наши с Димкой счастливые голоса. Мы неслись по подъезду вниз по ступеням, на ходу придумывая очередное баловство… Димка всегда разный, то тихий, задумчивый, то вдруг срывался, становился «неуправляемым» – дрался, шумел, от него одного гомона больше, чем от нас двоих. Потом вновь затихал, предпочитая полежать с книгой в руках, читая о путешествиях, чем играть с ребятами во дворе. Дима мечтал стать капитаном дальнего плаванья, любил строить корабли из бумаги, вырезать из коры и другого подручного материала, заставляя ими шкафы и антресоли. Откроешь шкаф, а тебе не голову падает один из кораблей. Одна из наших с ним любимых игр – налить в ванную воду и устроить морской бой. - Окончу школу, - говорил Дима в минуту откровения, - поступлю в мореходку. Привезу тебе из Сингапура красивое синее блестящее платье. – Взгляд его становился мечтательным и счастливым. - А я в артистки пойду, - мечтала я. Мама и Тася всегда смеялись над моими мечтами о будущем, называя "ненормальной": что это за мечта для двенадцатилетней девочки? Вот если бы я мечтала после школы пойти на завод, где работали мои родители, или мечтала работать продавцом в овощном магазине, что стоял в соседнем дворе, да хотя бы мечтала стать штукатуром-маляром – это просто и понятно. А то АРТИСТКА! Но Димка никогда не смеялся. «Как хорошо, что у меня есть такой друг», - думала я с благодарностью, проникаясь к нему каким-то особым чувством. Мне исполнилось 15 лет, Тасе 17, и у нас наступило сложное время – одновременно в школе сдавали экзамены, только у меня на три предмета меньше, чем у сестры. Для того, чтобы я не отвлекала Тасю от подготовки к экзаменам и дальнейшему поступлению в институт, решено было отправить меня с папой в Симеиз, где жила мамина сестра тетя Шура. На праздники они присылали друг другу открытки, изредка писали письма, без надежды получит ответ, а виделись последний раз лет двенадцать назад. Своих двоюродных братьев и сестер я видела только на фото, и то не всех. Эту зиму я часто болела, худо-бедно сдала экзамены, и меня (к сожалению для некоторых учителей) перевели в 10 класс, тетя Клава посоветовала маме отправить меня к морю дышать йодом… Мы долго ехали на поезде, я лежала на верхней полке на животе, наблюдая, как мимо проносятся поля, леса и луга. Потом ехали на автобусе по спирали вверх в горы, брели по узким улочкам без единого человека, разыскивая нужный адрес… Наконец, вошли во двор, выложенный булыжником со скошенным вниз домом. Навстречу нам из дома вышла женщина, настороженно окинула взглядом, сказала не совсем дружелюбно: - У нас нет мест, идите в другой двор. - Шур, не узнала? – Папа однобоко улыбнулся, поставил чемодан у ног. – Это ж я, Михаил. А это наша младшая пацанка, Любка. Тетя Шура всплеснула руками, бросилась обниматься, рассматривать, как постарел папа, как подросла я, сделала вывод: - Люба на мать не похожа, не в нашу родню пошла. - В брата моего, Ивана, - засмущался папа, и с непривычной для него нежностью погладил меня по голове… Днем во дворе было сонно и тихо. Но наступал вечер, собирались во дворе квартиранты с детьми, возникала суета, кто-то из детей играл под навесом из винограда, кого-то «вразумляли» родители, кто-то из подростков отстаивал права на свою свободную жизнь. Взрослые садились за один длинный стол, играли в домино, карты, вели неторопливую беседу, недоумевая, что происходит в стране. Раньше одно целое, все друг другу братья и сестры, никаких границ между республиками не было, ездили свободно куда хотели. А теперь выдумали какой-то контроль, разделили карты по границам. Говорили о выводе войск из Германии, о разрушенной стене, разделяющей ГДР и ФРГ… Я от всего этого была настолько далека, что события страны проходили мимо, не оставляя в душе никакого следа, я жила будущим – жизнь прекрасна, и мое счастье впереди. Вместе с тетей жил ее сын с женой и внуком Вовкой, противным мальчишкой десяти лет, дразнящим всех квартирантов, обзывая их матерными словами. Особенно почему-то доставалось мне. Однажды не выдержала его оскорбления и дала ему хорошего звонкого подзатыльника, думала, заревет, а он отскочил в сторону, задумчиво почесал макушку, пригрозил обиженно: - Вот матери расскажу, что дерешься. Но ничего не сказал, не пожаловался, но именно после этого подзатыльника мы с ним сдружились и стали исчезать из дома с утра, целый день проводя у моря… Первая встреча с морем была полным разочарованием! Дима показывал его на открытках – с белыми парусниками, желтым песком, голубой водой… А когда пришла на пляж, увидела грязный берег с пятнами засохшей тиной, под ногами перекатывались булыжники, вода сине-зеленая с серой пеной. Но это ладно, с этим можно стерпеться. Когда я уезжала, Димка наказал привезти ему красивых камушков, и, каждый раз приходя на пляж, я разыскивала интересные, с рисунком. Вовка долго наблюдал за моими поисками, не утерпел, спросил небрежно: зачем я их набираю? Я попыталась объяснить: - Хочу привезти с моря одному другу привет. - Это твой парень? – Осведомился деловито Вовка. - Не совсем «мой», - кокетливо и загадочно опустила взгляд, наблюдая за собой со стороны. Вовкины глаза вспыхнули жадным восторгом, он вырвал из моих рук целлофановый пакет, высыпал в одну кучу набранные мною камушки, разбросав их ногой. Я от возмущения хотела отвесить ему подзатыльник, но он отскочил в сторону, крикнув: - Всю дрянь с берега собрала! Я тебе лучше соберу. Вернулся через час с пакетом, полным камушков. Каких тут только ни было: полосатых, в крапинку, с замысловатым рисунком, но самый интересный - янтарного цвета с мушкой внутри, с дырочкой скраю. Вовка заглянул в дырку в сторону моря, гордо сказал: - Знаешь, что это? Куриный Бог. Ты не думай, он настоящий, я его сам нашел. Если его постоянно носить при себе, тебя никогда не покинет удача, что задумаешь, все исполнится. Дарю! Я была сражена наповал! Это же надо, какой-то камушек, а благодаря ему ты можешь стать счастливым и везучим. Мистика! А в мистику я всегда верила. - И тебе не жалко? – Спросила робко (я бы ни за что с таким сокровищем не рассталась). - Не, не жалко, - ответил легко. - У меня дома еще несколько штук есть, хочу из них бусы сделать, как у папуасов. А если сделать бусы из «зуба дракона», такую цену можно заломить! Машину запросто куплю… или дом… Держи! – протянул на ладони камень, но едва я хотела взять, хитро добавил, - Только если камень даришь, одариваемый должен поцеловать, иначе волшебство не действует. – Увидев, как я растерялась, рассмеялся, - Ладно, можешь поцеловать меня в щеку. Еще мы с Вовкой ходили в бывший колхозный сад, собирали опавшие абрикосы и сливы. Здесь я впервые попробовала инжир. Я всегда думала, что инжир – это куст, а оказался деревом, и он на нем растет, как какие-то яблоки. Наевшись фруктов, бежали к морю, через аллею из кипарисов, по деревянному мосту, перекинутому через журчащую речушку, на ходу сбрасывая с себя одежду, не раздумывая бросались в соленые брызги волн. Вовка воды не боялся, делая широкие махи руками, уплывал так далеко, что не было видно головы. А я плавала плохо, потому держалась ближе к берегу. Часто к нам присоединялись Вовкин друг со своим старшим братом. Брату было 18 лет, он учился в мореходке и потому казался мне очень взрослым, я его стеснялась, почему-то чувствовала в нем для себя скрытую угрозу. Между нами не было сказано и двух слов, но он так откровенно меня рассматривал, с такой жадностью, что начинала комплексовать: что ему надо от меня? Его накаченное тело невольно притягивало мое внимание, я рассматривала его исподтишка, отмечая достоинства – широкие плечи, накаченные руки и ноги, но был у него один недостаток – то, что все время выпирало в плавках. Достаточно одного взгляда ТУДА, чтобы покраснеть до корней волос, испытав отвращение и такую брезгливость, что хотелось вымыться с мылом в кипятке. Однажды мы затеяли возню с малышней, Брат схватил меня в охапку, вроде бы как в шутку прижался телом к спине, с силой протолкнув свое колено между моих ног, раздвигая их. Я с вигом отпрыгнула от него в сторону, взглянула с таким ужасом и отвращением, что он в первую минуту растерялся. - Я думал, ты уже взрослая, а ты такая же маленькая, как и они, - кивнул в сторону Вовки и брата. Поднял свою одежду с камней, пошел за скалы, где слышался девчачий смех и голоса. Больше он к нам не присоединялся, в заплывах не участвовал, предпочитая отдыхать в соседних компаниях. Я не испытала какого-либо сожаления, наоборот, показалось, что стало свободнее. …У папы закончился отпуск, он стал собираться домой. Тетя Шура настаивала оставить меня у них до конца лета, но я соскучилась по маме, по подружке Таньке, по Димке, я знала, что он меня ждет, мне ему столько всего надо было рассказать! Утром нагладила свое любимое платье в синий горох, собрала высоко волосы в хвост, с удовольствием глядела в зеркало – в отражении на меня смотрела незнакомая девушка с красивым бронзовым загаром, стройная и с дерзкой грудью. Тетя Шура, как увидела, улыбнулась удивленно: - Люба, да какая же ты красавица! Хоть и не нашей породы. Мы пришли на остановку рейсового автобуса. Народу никого, если не считать двух парней, лениво рассматривающих нас, вслух обсуждая наше появление, не понижая голосов: - Ничего телочка, да? - Да, нормальная такая. Чья будет?… - Квартирантка… А сиськи у нее классные. Я смущенно спряталась за отца, который, услышав их слова, недоуменно огляделся по сторонам. Не увидев «телку с сиськами», с удивлением посмотрел на меня, приподняв вопросительно брови, словно желая спросить: это про тебя? Тетя Шура, услышав высказывание парня, вместо того, чтобы одернуть хама, сделать замечание, взглянула на него кокетливо, словно тот сказал невинный комплимент, ехидненько хихикнув. Оставшуюся дорогу, в автобусе и самолете, думала о происшедшем на остановке, вновь ощущая, как щеки горят стыдливым огнем. Последнее время я стала замечать на себе любопытные взгляды парней, но не придавала раньше значения, они меня не волновали, ведь я по-прежнему ждала своего рыцаря. Теперь во мне что-то изменилось, и я поняла, что ТО, что так долго ждала, близко-близко. В самолете передо мной сидела влюбленная пара, мужчина все время обнимал девушку, время от времени оглядываясь на меня в щель между кресел, на его губах скользила загадочная улыбка… Мама встретила нас с отцом с недоумением, словно не ждала: - О, приехали уже! – Набросилась на меня, - Ты-то куда рвалась, не могла остаться? Ладно у отца отпуск закончился, тебя гнали, что ли? Сидела б на море! – Принялась жаловаться папе, - Таська в институт не поступила, двух баллов не добрала! – Закричала в сторону Таси, - А я говорили тебе: занимайся! А ты все с Юркой у подъезда стояла обжималась! Вот теперь другие с портфелями ходить будут, а ты локти кусать. – Заплакала обиженно, - Думала, хоть одна дочь путевая, нет, обе беспутные! Я посмотрела на Тасю, мне показалось, что она не слышит упреки мамы, потому что сидела на диване с довольным отрешенным видом. На ее губах скользила улыбка, взгляд  переползал с одного окна на другое. Ночью, когда через стену раздался храп папы, Тася шепнула: - Люб, спишь? Юра сказал, когда мне исполнится восемнадцать, сразу подадим заявление. Он накопил немного, осталось еще чуть-чуть, чтобы настоящую свадьбу сыграть, с рестораном и лимузином. Я маме сказала про свадьбу, она говорит, что денег нет, а я видела, у нее сберкнижка в сумке с документами лежит. Я вдохнула тяжело – если мы перейдем на экономию, не видать мне обновок в этом году. Мама всегда говорила: новое побереги, вначале доноси старое. Вот и получалось, что я всегда донашивала за Тасей из того, что ей стало мало. А сейчас Тася стала «невестой», ее следовало одевать лучше, чтобы «от людей не было стыдно», а мне: «тебе еще рано невеститься, не выросла». Но после юга я начала стремительно развиваться и в рост, и вширь, то, что вчера было как раз, теперь с трудом налезало и было «до стыда» коротким. Оказалось, что за три месяца я переросла маму, потом Тасю и догнала папу. Пришлось маме открывать свою кубышку, мы поехали на рынок и купили обновки, а главное, плащ на осень, и не какой-нибудь там детский, а «под кожу». Тася, как увидела обновки, подняла вой: - У меня свадьба на носу, а вы Любку одеваете, как барыню. У меня никогда не было таких вещей, а Любке пожалуйста! У меня разве в пятнадцать лет были туфли на каблуке? А Любке купили! - Тася, и тебе купим, - оправдывалась мама. – У Любы нога взрослая, с ее размером все туфли с каблуками. В конце концов Тася смирилась, стала ждать лета. Мама клятвенно заверила, что к этому времени обязательно накопит нужную сумму. …И так мы перешли на жесткую экономию во всем. Тася поступила на курсы операторов котельной, ходила на занятия каждый день. Я как-то заглянула в ее тетради, там про какие-то провода, трубы, задвижки. Не представляя, что это за работа, но думаю, что намного лучше, чем сидеть за партой в школе. Мама раньше нас пугала: «Пойдете работать, узнаете кок с соком». Что такое кок, почему с соком, непонятно, но Тася смеялась: «Лучше месяц перед котлом простоять, чем неделю в школе учиться». Мама тоже была довольна, что Тася выбрала такую удобную профессию, рассказывала соседям: - Работа непыльная, сиди книжки читай, да за приборами смотри. Замужней женщине самая лучшая работа – сутки отработала, трое дома. И зарплата не меньше, чем у нас на заводе. Для меня 1 сентября был всегда особым днем – летняя, беззаботная пора прошла, наступают серые тоскливые будни! И в сознании того, что впереди ждет нудятина, состоящая из учебы, впадала в уныние, впереди меня ждали 9 месяцев адовых мук. Утром 1 сентября встретилась с Димкой в коридоре. Оба нарядные – он в костюме, при галстуке, я – в обтягивающей юбке–"карандаш" и кружевной блузке. Таська, как увидела нас вместе, сразу начала: - Ой, ну прям жених с невестой. В арке ее ждал Юра, с нами поздоровался весело, меня окинул взглядом, медленно втянув в себя воздух: - Рыжая, хорошеешь день ото дня. – И Димке, - Присмотрись к ней, потом жалеть будешь. - Присмотрюсь, - пообещал Дима весело. - Сам рыжий, - огрызнулась я привычно. Выйдя из арки, разошлись в разные стороны. Тася с Юрой пошли в сторону остановки, а мы с Димой в сторону школы, хотя раньше каждый из нас доходил до школы отдельно, стесняясь приходить одновременно – вдруг кто увидит, начнут дразнить. А теперь Дима шел рядом, смотрел на меня как-то удивленно и настороженно. - Ты сегодня необычно красивая, - сказал вдруг. Мы оба покраснели от его слов, я смутилась, не зная, что сказать в ответ, только успела подумать лихорадочно: «Он тоже заметил, как я повзрослела». А еще в голове мелькнула бредовая мысль: «А вдруг Димка и есть мой рыцарь, которого жду столько лет?» - Тебе бы еще букет, и настоящая невеста получилась, - продолжал Дима. - Ты такая незнакомая сейчас, но близкая и родная… Я прям обалдела от его слов – это было похоже на признание в любви. Неуверенно подняла взгляд, он смотрел напряженно, словно пытался проверить действие своих слов. Я поблагодарила его слабой улыбкой, не зная, что ответить. И хорошо, что мы подошли к школе, где уже собрались ученики, учителя встречали нас радостными улыбками. Можно было подумать, что они нас действительно рады видеть! Я прекрасно помню, как наш классный руководитель Историчка–истеричка сказала однажды брезгливо: «Как же я вас порой ненавижу», мы ей ответили радостно: «А мы вас любим!» Нашу Истеричку волновал только один вопрос, чтобы в ее классе было как можно меньше «двоечников». Под любым предлогом она пыталась сплавить их в другие учебные заведения, а вот от меня ей никак не удавалось избавиться, я упорно, цепляясь за любую возможность, переползала из класса в класс на своих тройках, и потому была бельмом в ее глазу. Историю я знала хорошо, делала прекрасные доклады, но ни разу не получила у нее оценку выше тройки, т.к. она считала: троечник больше тройки ничего не заслуживает. А к Диме Историчка относилась нормально, ставила ему четверки, чтобы «не портить мальчику аттестат». Однажды спросила Диму, что его связывает с «этой шелупонью» Гущиной, то есть со мной. Я стояла позади Димы, он меня не видел, а Истеричка видела прекрасно, и у меня зародилось подозрение, что она не случайно задала ему такой вопрос, когда я находилась за его спиной и все слышала. Мне показалось, что она ХОТЕЛА, чтобы я услышала его мнение о себе… и я услышала: - Мы с Гущиной соседи по коммунальной квартире. Я привык, что Люба всегда рядом со мной, и она не шелупонь, она классная девчонка. Обидно слышать от взрослого человека, тем более учителя, который должен нас учить добру, подобные высказывания. Вот если бы я сказала Истеричке подобное, мне не жить! А Димка отделался тройкой в четверти… …Мы с Димой нашли наш класс, я подошла к девчонкам, он к ребятам, стоящими отдельной группой. Моя подружка Танька, с которой раньше игрались в куклы под вишнями, а теперь виделись редко (на лето она переехала к бабке, ухаживать за ней), сходу принялась расписывать свою невеселую жизнь: вредная, противная бабка каждый день доводила ее до слез… Линейка давно началась, директор говорил поздравительную речь, а Танька все никак не могла выговориться, но вот, наконец, шумно перевела дыхание и засмеялась: - Ну, кажется, отпустило! Как камень с души сбросила. Меня никто слушать не хочет. Матери начну говорить, что бабка достала своими капризами, а у той одна отмазка: «Зато после ее смерти квартира перейдет тебе». А ты летом где была? - Я на юг ездила! – решила похвастаться в ответ, но тут меня с силой дернули за «хвост» на голове так, что он съехал на бок. - Да помолчи же ты! – Зашипела мне в ухо Истеричка. – Сколько можно болтать?! Я задохнулась от несправедливого упрека, от боли, при мысли, что мне испортили прическу, над которой я трудилась все утро, убирая «петухи». На глаза выступили слезы, настроение, и до этого не праздничное, окончательно было испорчено. До конца линейки я простояла молча, рядом стояли одноклассницы, переговариваясь между собой, и им Истеричка не делала ни одного замечания, словно не слыша их смех и разговоры. Наконец нас отпустили с линейки в класс. Не сговариваясь с Димой, подошли к первой парте у окна, за которой сидели все эти годы. Нам обоим нравилось наблюдать, как учителя выставляют отметки в журнал и первым сообщать результаты ответов одноклассникам. Никто не обратил внимания на наш с Димой выбор, давно привыкнув, что мы с ним везде рядом, наоборот, если бы мы с ним сели за разные парты, нас бы спросили: «Ребята, вы поругались? Да вы что, вы же два попугая–неразлучника». Едва мы расселись по местам, в класс вошла Истеричка и следом за ней девушка. В классе сразу стало тихо, все сидели, замерев, с восхищением и удивлением рассматривая незнакомку. - Знакомьтесь, - с язвительной улыбкой сказала Истеричка, - это ваша новая одноклассница, Милена Коваленко. Милена! МИЛЕНА! Все всколыхнулось у меня внутри от ее имени, обдавая тело жаром, от которого перехватило дыхание. «Как красиво звучит ее имя, МИ-ЛЕ-НА!» Она сама была так же красива, как ее имя – на белом личике сияли большие голубые глаза с черными кукольными ресницами. Припухшие розовые губки и аккуратный носик. Белокурый волос, подобранный с боков, распущенный по плечам, крупными локонами спадал за спину, блестя на солнце хрустальными каплями (потом я увидела, что в волосах была необычная заколка). Тоненькая в талии, перетянутая серебряным ремешком, в узкой юбке, настолько короткой, что казалось, наклонись она, и все увидят ее трусики. Сквозь ажурную блузку просвечивался кружевной бюстгальтер. На шее виднелась цепочка, на пальчике перстень с прозрачным камнем, от которого во все стороны брызгали цветные искры, а в ушах серьги пусеты. А ногти были такой длинны, что я удивилась: как же она стирает с такими ногтями? Самые смелые модницы в школе не посмели бы появиться перед нашей директрисой в подобном виде, уж она бы лично проследила, чтобы девчонка смыла с себя косметику и подстригла ногти до «мяса». Она любила говорить нарушителям школьных дресс-кодов: «У нас школа образчик скромности и порядка, здесь вам не подворотня и не публичный дом». - Садись на свободное место, - сказала Истеричка новенькой. Милена, словно делая одолжение, прошла к задним рядам, цокая каблучками туфель. Головы одноклассников поворачивались вслед за ней, парни с завистью смотрели на Баранова, которого распирало от гордости, от волнения он раскраснелся и улыбался Милене глупой улыбкой. - У тебя свободно? – Спросила она, уверенно кладя сумку на парту. От тембра ее голоса парни дружно вздохнули и простонали, каждый захотел поменяться местами с Барановым. Милена села за парту, медленно обвела взглядом присутствующих и улыбнулась, показав белые ровные зубы. Парни со стонами вздохнули второй раз, Милена скромно потупила взгляд и солнце, светившее в окно, сразу потухло, скрывшись за тучи. Со всех сторон раздалось: - Баран, любую цену за твое место! Баран, не уступишь, на большой перемене будет серьезный разговор. - Тихо! – Вскрикнула нервно Истеричка, хлопнув ладонью по столу. – Все замолчали и чтобы я больше таких разговоров не слышала! Кто попытается самовольно пересесть, вызову родителей! Милена приехала из Германии, где жила последние пять лет. Первое время ей будет тяжело учиться по нашей системе, поэтому попрошу помочь, в чем-то подсказать, поддержать в трудную минуту… - Я, я, я! - Раздалось со всех сторон. Больше всего поразило, что Милена жила в Германии, которая была вроде другой планеты, что-то сказочное и недосягаемое для моего сознания. Конечно, я слышала по телевизору о событиях в Германии, что там сломали разделяющую стену, и теперь это была одна страна, оттуда давно вывели наши войска и последних солдат. В Германии оставались работать те, кто работал в посольстве. Неужели Милена дочка посольского работника? Тогда почему они будут жить в нашем городе, а не в Москве? - Я сказала - тихо! - взвизгнула второй раз Истеричка, но тут же стухла, ее голос забубнил монотонно, - Сегодня день знаний, уроков нет… - мы привычно расслабились, погружаясь в дремоту, как от гипноза. Я отвлеклась на то, что резинка на волосах окончательно съехала, и «хвост» перекосился на бок, с сожалением пришлось резинку стянуть, распустив свободно волосы по плечам, решив, что на переменке заплету косу, чтобы не ходить растрепой. Делая вид, что слушаю Истеричку, то и дело оглядывалась на заднюю парту. Милена равнодушно оглядывая каждого, кто проявлял к ней интерес, переводила взгляд на следующего, давая понять, что к восхищенным взглядам давно привыкла и ей все равно. Но вот ее взгляд остановился на мне и замер, глаза ее удивленно распахнулись, на губах появилась недоверчивая улыбка. Она слегка кивнула мне, словно здороваясь, тем самым выделяя из всех, кто здесь находился. Я кивнула в ответ, озадаченная, почему выбор пал именно на меня, чем это я ее сумела удивить? Едва прозвенел звонок на перемену, к парте Милены рванули все пацаны, окружив ее тесным кольцом, из-за их плеч выглядывали девчонки, пытаясь рассмотреть макияж и наряд новенькой. В стороне стояла Галка Чернова, давно признанная красавицей нашего класса, но с сегодняшнего дня ее слава стремительно меркла. - Подумаешь, красавица пришла, - говорила Галка, недобро сверкая глазами в сторону Милены, – Если бы я приехала из Германии, на меня бы тоже смотрели, как на инопланетянку. Галка наводила свои порядки в классе, с ней боялись связываться, меня она не задевала только потому, что знала – Димка за меня любого порвет, а его она уважала. Сейчас с ней стояли «шестерки», поддакивали не очень активно, отодвигаясь в сторону, теряя признание ее власти, понимая, что говорит она это от зависти. Второй урок прошел спокойнее, мы свыклись с мыслью, что теперь в нашем классе будет учиться Божество, и все реже оборачивались в ее сторону. Девчонки вынесли свой приговор, Галка готова была рвать и метать от злости, а Милена с каждой минутой поднимала свою планку все выше и выше. На второй перемене мальчишки вновь окружили ее, и она некоторых уже знала по именам, со смехом отвечала на их заигрывания, впрочем, никого особо не выделяя. После третьего урока нас распустили по домам, ко мне подошла Милена и просто, словно сто лет знакома, говорит: - Привет. Мы, кажется, живем с тобой в одном дворе, я видела тебя в августе. Хорошо, что ты еще и моя одноклассница. Как тебя зовут? - Люба, - промямлила я, погружаясь в запах ее духов. Милена живет в моем дворе! Мы можем вместе ходить в школу, встречаться помимо уроков, а удастся подружиться - ходить друг к другу в гости, стать подругами, без стеснения делиться любовными историями… Дорогой мы говорили о наших одноклассниках, об учителях, я давала им краткую характеристику, стараясь быть непредвзятой и честной. За нами пошли наши пацаны, желая проводить Милену до дома, но она, обернувшись, приказала с улыбкой: - Мальчики, я достаточно насладилась вашим обществом, можно мне остаться наедине с подругой? Вы свободны, увидимся завтра. Во мне все гордо заликовало: вот так вот сразу, запросто Милена назвала меня своей подругой! Я стала «избранной» ею! Ребята один за другим отстали от нас, только Дима продолжал идти следом, не желая приближаться. Милена несколько раз обернулась на него, нахмурилась, сдержанно поинтересовалась: - Я непонятно объяснила? Ты свободен и не смей преследовать… - Да нужна ты мне была, - фыркнул Дима, не дав ей договорить. Усмехнулся криво, - Звезда какая! - Дима живет в нашем доме, - поторопилась я оправдать его поступок. - Мы живем в одной квартире по соседству. Милена растерялась, видимо, не ожидая такого ответа, неуверенно пожала плечами, словно разочаровалась, что он преследует ее не как очередной поклонник, а просто идет к себе домой. - Странно, я не заметила тебя в классе, - сказала Милена, внимательно оглядывая Диму, как будто оценивая. - Думала, ты очередной воздыхатель. Ладно, тогда идем. – Пожаловалась мне доверчиво, - Не представляешь, как они мне надоели, прохода от них нет! У тебя парень есть? – Я невольно покосилась на Диму, он, сделав вид, что не замечает моих взглядов, сурово поджал губы. Милена рассмеялась, - Похоже, он еще не в курсе, что ты назначила его своим парнем. А я мечтаю встретить настоящего друга, чтобы он не приставал и не лез целоваться. Надоели признания в любви, которые совершенно мне не нужны. – Взглянула кокетливо на Диму, - Вот ты мог бы стать моим другом, ничего не требуя взамен? Не станешь признаваться в любви? - Нужна ты мне была! – Фыркнул небрежно Дима. - Да вы все одинаковые! Увидите красивую девушку… - А кто тебе сказал, что ты красивая? – Удивился Дима настолько искренне, что я ему поверила, а Милена остолбенела. – На мой взгляд, ничего особенного, так, смазливенько и понтов больше. По мне, так Люба намного интереснее, она настоящая, живая, а не искусственная, как ты. - Говорил он настолько спокойно и уверенно, не желая подбирать слова, что я думала, Милена обидится, а она вдруг рассмеялась, взглянула на него хитро и понимающе: - Молодец, умеешь на место поставить, не уронив достоинства. На короткий миг мне показалось, между ними идет диалог, не совсем для меня понятный. Они не просто переругивались, они нащупывали точки соприкосновения, пробуя характеры, друг друга. - А ты думала! – Заносчиво отозвался Дима, рассматривая ее сбоку. - Я стадному чувству не подчиняюсь, делаю все наоборот. Милена усмехнулась и тут же демонстративно зевнула, прикрывая рот ладошкой, показывая, что разговор ей стал не интересен. Я, желая разрядить обстановку, принялась что-то рассказывать, Милена слушала рассеянно, осматриваясь по сторонам, Дима, наоборот, смотрел себе под ноги. Когда вошли в квадрат двора, Милена оживилась, показала на окна: - Вот мои окна на третьем этаже. - А мои напротив, - обрадовалась я. - Здорово, - усмехнулась Милена вяло. - А твои окна где, Дима? - Мои с обратной стороны, их не видно, - ответил мрачно. - Жаль, - сморщила носик капризно, - ты мог бы каждое утро подходить к окну и приветствовать меня взмахом руки. Но ничего, ты будешь приходить к Любе и тогда… - закусила губку, по которой скользнула улыбка. - А давайте сейчас разбежимся и помашем друг другу из окон. – Она пошла в подъезд, я бросилась бежать домой, желая оказаться у окна первой, а Димка плелся неторопливо где-то позади. Дома, на ходу сбрасывая с ног туфли, подбежала к окну, отдернула шторы, нетерпеливо ждала появление Милены. Она подошла через несколько минут, уже без кофточки, в которой была на улице (значит, успела раздеться, не торопилась к окну), но я радостно замахала руками, от нетерпения прыгая на месте: - Привет, привет! – закричала, словно она могла меня услышать. Милена рассмеялась, махнула один раз рукой и отошла, и больше не подходила. Дима остановился у порога, молча наблюдал мои восторги, не проходя в комнату. Я повернулась к нему: - Все, опоздал, она ушла. - А мне это и не надо. - Она тебе не понравилась? – удивилась я его слепоте: как можно не видеть красоту Милены и не влюбиться в нее с первых минут? - В каком смысле «понравилась»? На внешность – да, понравилась. На характер – нет! Терпеть не могу, когда врут на каждом шагу и думают только о себе и своем удобстве. - В чем она врет, когда? – удивилась, вспоминая, о чем говорили дорогой. Вроде бы вранья не было, девчонка говорила искренне. - Да хотя бы когда говорит, что ей поклонники надоели. Она нарочно про них трещала, чтобы ты ей завидовала. - «Завидовала»?! – Рассмеялась я снисходительно, поняв, что Димка ничего не понимает в женских уловках. – Она тебя дразнила, глупенький, смотрела, на что ты клюнешь, а ты не понял. - Да все я понял, - усмехнулся в ответ загадочно. – Только зря старалась, я в ее сети не попадусь. Не хочу быть одним из многих, а у таких, как Милена, парни каждый день меняются, она непостоянна в своих желаниях. - Ты такой знаток женщин, - продолжала веселиться, но в душе почему-то стало тревожно. Повинуясь инстинкту женщин убирать со своего пути соперниц, пока не поздно, крикнула в спину уходящего к себе Диме, - Но она, по-твоему, красивая? Ты в нее влюбился? Признайся, что ты на нее уже запал! - Пока еще нет, - отозвался из своей комнаты. – А насчет красоты - да, красивая, даже очень! – Захлопнул за собой дверь, и я осталась одна в полной тишине. До самого вечера я бродила по комнатам в оцепенении, изредка подходила к окну, всматриваясь в окна напротив. Все время думала о Милене, вспоминая ее улыбку, голос, как морщит носик. Представляла: если бы я была мужчиной, обязательно влюбилась бы в нее. Ах, отчего я не мужчина? Вечером с курсов пришла Тася, замотав шарфом шею, простонала: - Как я буду работать с котлами, когда подойти к ним боюсь? У меня все время из-за них болит горло, приходится кричать, рядом стоишь и себя не слышишь из-за их гула. Ненавижу железки! Она пошла на кухню готовить себе ужин, я увязалась следом, рассказывая новости дня. Тася, прослушав мои охи, ахи и прочие восторги о несравненной красоте Милены, усмехнулась: - И чему ты радуешься? Если она такая красивая, как описываешь, держись от нее подальше. И Димку к ней не подпускай, а то перебежит и не заметишь как. - Что значит «перебежит»? – Растерялась я. - А то! Маленькая ты еще, не понимаешь многого. - Да нужен он мне! - Нужен-нужен! – хихикнула коварно Таська. – Я давно заметила, как ты на Димку смотришь, ходишь за ним хвостом. – Понизила голос, спросила хитро, - Признайся, влюбилась в Димку? - Я?! – задохнулась от возмущения, не находя слов оправдаться. - Влюбилась-влюбилась! – Расхохоталась торжественно Таська, вовремя пригнувшись, увидев, как в нее летит ложка. В этот момент на кухню пришла мама, увидела, как над Таськой просвистела ложка, сразу поняла, что у нас назревает очередной скандал, строго закричала: - Что здесь происходит? Любка, опять на людей бросаешься? - А что она говорит, что я влюбилась! - Тася, сколько раз говорить, чтобы ты с ней не связывалась?! Ешь и иди к Юрке! А ты, - повернулась ко мне, - садись за уроки. - Нам сегодня ничего не задали. - Как это не задали? Вот я сейчас пойду у Димки спрошу. - Иди-иди, - хихикнула Таська, - спроси у зятька. - Поднялась из-за стола, поставила тарелку в раковину, приказала, - Помоешь потом. - А что это я должна после тебя мыть? – Подбоченилась угрожающе. - Вы разойдетесь сегодня или нет?! – Возмутилась мама. …Я с удивлением думала: как же так, все говорят, что я влюбилась в Димку, а я ничего к нему не чувствую… Или нет, не так! Я всегда выделяла Димку из всех остальных ребят, которые меня окружали, на его месте не представляю другого. Но он для меня любимый брат, товарищ по играм. У нас с ним много общего – любим читать одни и те же книги, вместе смотрим фильмы, залезаем за вишней, понимаем друг-друга по одному только взгляду и всегда приходим на помощь, если наступает трудная минута. А еще у нас с ним одна тайна на двоих - знаю, какие у него горячие и мягкие губы… Однажды я наступила на стекло и оно мне врезалось в пятку. Как только я его ни ковыряла: и ножницами, и пытаясь ухватить пальцами, и пинцетом, который больше скользил по стеклу, чем вытягивал наружу. Дело кончилось тем, что я стояла вся в крови, диван в крови и вокруг все забрызгано кровью, словно в комнате кого-то пытали. Пришел Димка, увидел мою беду, приказал вымыть ногу, а потом зажал пятку в ладонях, наклонился и зубами ухватил за край осколка, потихоньку потянул на себя. Я притихла, чувствуя, как его губы мягко и нежно прикоснулись к пятке, горячо скользнули по ней. Меня будто кипятком внизу обдало от сознания того, что получается, он меня как бы целует, и я сразу прекратила выть, притихла. Он выплюнул себе на ладонь окровавленный кусок стекла, предупредил сурово: - Только попробуй, кому-нибудь растрепаться, что я тебе лизал пятку! Пацаны засмеют, мне такого позорища не надо. В благодарность за спасение я обняла его за шею и чмокнула в губы. Он испуганно дернулся назад, смотрел на меня большими глазами, будто не веря себе, что я способна на такой поворот. Вспоминая этот случай, всегда чувствовала волнение и сладкую истому на сердце. Последнее время сколько раз замечала на себе его изучающий взгляд, наблюдала, как смущенно отводит взгляд, когда оборачиваюсь внезапно и вижу непонятную нежность в его глазах. Почему он сильно покраснел, когда я подарила ему камушек с дырочкой, привезенный с моря? Раньше Димка принимал мои подарки спокойно, без излишних эмоций, а в этот раз взял камушек, долго задумчиво рассматривал, потом положил его в коробку со значками и другими своими «драгоценностями», объяснив: «Не хочу, чтобы он потерялся».