The Progress of Sherlock Holmes

Орудие убийства: нож. (Простой, старый кухонный нож, чуть более интересный тем, что на нижней части ручки чернилами выведены две аккуратные буквы, а затем покрыты слоем прозрачного лака для ногтей. Кому-то, кто пользовался коммунальной кухней, не хотел потерять свои вещи (женщина, очевидно), этот нож был дорог. Кухонный нож, чтобы готовить обеды и салаты, а не закалывать четырнадцатилетних мальчиков в темных переулках. Этот нож принадлежит женщине, которая пользовалась общей кухней; жила в приюте. В убежище. В убежище для женщин, пострадавших от насилия. Принесла вещи с собой. Но это было давно. Сейчас в своем отдельном жилье. Лак отслаивается, и его не заменили. Ее сын; ему шестнадцать. История жестокости. Кто-то схватился в гневе за этот нож. Следы от ногтей, которые врезались в деревянную ручку. Мужские. Ее сына? Мужа?) На экране проигрывается видеозапись с камер наблюдения; два мальчика заходят в переулок; первому четырнадцать (жертва, сейчас в больнице, колотые раны, критическое состояние), второму шестнадцать (запутанная история о высоком мужчине в пальто, который выкрикивал угрозы; слишком детализировано, слишком сложно. Кто, кроме меня, помнит пальто?). Больше никого на улице не было. Один мальчик выбежал (старший). Покушение. Явное. Только что ухватил на экране. Безмолвная улица, свидетельство. Останавливаю запись, пишу Лестрейду.  Арестуйте 16-летнего. Ещё должен проверить записи разговоров, чтобы выявить мотив. ШХ Звук, как кто-то прочищает горло. Джон. (Явно. Я слышу оттенок его тембра, даже когда он прочищает горло. Невозможно ошибиться.) Оборачиваюсь и вижу его в дверях. Пытается спрятаться за вешалкой для одежды. Хочет казаться меньше. Выглядит немного пристыженным. Прячется, но неосознанно. Почему? Джон. (Сколько ты уже стоишь там?) Поворачиваюсь, чтобы рассмотреть его. Улыбаюсь. Не видел его три недели. Он скакал вокруг Мэри. Я скучал по нему. Теперь, когда наконец вижу его, то чувствую, как сильно скучал. (Шокирующие сильно). Что-то не так.  Он постригся. (Не то.) Ему идёт.  — Ты опоздал, — протягиваю орудие убийства, все ещё в пакете для улик.  — Ушло какое-то время, чтобы добраться сюда, — неуверенно говорит Джон и идёт ко мне. Хромая. Ужасно хромая, опираясь на трость. (У него новая: деревянная. Подарок. Ох. Подарок от Мэри. Ей пришлось купить ее, потому что его хромота вернулась, пока они были в поездке. Она выбрала для него эту, думает, что ему нравится. Он ненавидит эту трость. Она заставляет его чувствовать себя стариком. У его дедушки была такая же. Уродливая металлическая была лучше, менее гериатрическая, более медицинская. С надеждой на то, что хромота временна. А эта трость предполагает, что ему придется жить с этой хромотой, украшая ее куском кривого и буржуазно-отполированного дерева. Нет. Так не пойдет.) Конечно, это заняло у него так много времени, чтобы добраться сюда. На пятый этаж старого здания полиции. Без лифта. Ох, Джон.  Так вот, в чём дело, вот, что не так. Знает, что это все в его голове. Думает, что я начну дразнить его? Издеваться? Смотреть свысока за то, что он позволил этому вернуться? (Может быть, однажды. Но не сейчас.) Хмурюсь. Не могу ничего сделать. Озабочен. Почему хромота вернулась? Думал, что я излечил его от нее. Выгнал из его организма с помощью шока. Его ум упрямый и настойчивый. Хочет как-то наказать Джона. Заставить страдать.  — Вижу.  Он тяжело хромает ко мне через всю комнату. Хромота такая же сильная, как когда-то, а, возможно, и хуже. Три недели без расследований (без опасности, без беготни в страхе, когда он вынужден хвататься за свой нелегальный пистолет) — это слишком долго. Но, если задуматься: пять недель без расследований, жизнь со мной, не возвращают его хромоту. Даже шесть недель. Его нормальная рабочая жизнь, ужины в ресторанах, просмотр телевизора, кошмары по ночам: шесть недель, никакой хромоты. Сейчас: три недели порознь. Ужасная хромота. Итак: лечение — не просто опасность. Это потенциально возможная опасность. Просыпаться каждое утро, не зная, будет ли сегодня тот день, когда его снова подстрелят, когда придется прыгать с крыш, прятаться от убийц или вламываться в дома в поисках улик. Не просто опасность. Я. Три недели без меня возвращают его хромоту.  (Самочувствие Джона полностью зависит от того, со мной ли он. Удовлетворительно. Горько-сладкое чувство. Но приятное. Он знает?)  — Мальчик сделал это.  — Ты уже во всем разобрался? — Джон звучит разочарованно. Я чувствую себя немного довольным. Да, я уже во всем разобрался.  — Камеры видеонаблюдения, — взмах рукой. Не хочу быть слишком надменным, когда Джон так плохо себя чувствует. — Мы знаем, кто сделал это, но не знаем, почему. Ещё нужно пересмотреть записи разговоров.  Указываю на ноутбук, который лежит на столе. Он прислоняет свою (ужасную) трость к стулу и садится. Заглядывает в экран. Рассеянно трёт ногу, пока просматривает файлы. Не видел, чтобы она причиняла ему столько боли, с того момента, как встретил его. Не потерплю этого.  Решение: простое. (Отправить несколько сообщений, организовать встречу. Легко, серьезно.) Провели полночи, убегая от мужчины, который, по моему предположению, был наемным убийцей (не самым опытным). Была стрельба; пули попадали в стены, а не в нас. Арестован (после того, как Джон повалил его на землю и вырубил, разумеется). Джон тяжело дышит, его нога в порядке (все нормально, это все в его голове, просто нужно напомнить). Он тщательно щупает меня, внезапно опасаясь, что я был ранен, и он не заметил. Хватает мой подбородок и вынуждает повернуть голову. Дотрагивается пальцами до моей шеи, до уха. Чувствую легкое жжение. Он убирает пальцы и показывает мне. Кровь. Меня задело. Я даже не почувствовал. Сейчас: чуть щиплет.  — Ауч, — говорю я, дотрагиваясь до шеи. Кровь течет с мочки моего уха.  — Это было глупо, — говорит он, — если бы ты был на дюйм ниже, то получил бы пулю прямо в голову. О чем ты думал?  Я думал о тебе. О тебе, Джон. Очевидно. Его хромота исчезла. Двадцать один день порознь — это слишком много. Одна опасная вылазка (напоминание о том, какой была его жизнь, каково это, жить со мной, быть со мной), и этого достаточно.   Надолго ли?  * Голова в огне, горло пересохло и першит. Мне так холодно, словно меня продувает насквозь ветер; потом так жарко, что приходится сбросить с себя все одеяла. Сильнее желания кашлять только страх выкашлять наружу все мои внутренности. Я потный. Мне больно. Влажная повязка, которую Джон положил мне на лоб, успокаивает, непонятно почему. (Потому что именно он положил ее? Возможно.) — Это ясно, что ты чувствуешь себя плохо уже какое-то время. Нужно было позвонить мне. — Джон переносит телевизор из гостиной в мою спальню. Без понятия, зачем.  — Я предпочитаю сообщения. — Мой голос звучит странно, напряженно. Совсем не как мой голос. Чужеродные звуки, которые звучат из моего рта.  — Значит нужно было написать мне. А теперь у тебя пневмония.  — Все будет нормально. — стоит признать, что я совсем не звучу нормально. Я звучу ужасно. Слабый вкус антибиотиков до сих пор стоит у меня во рту. Кашляю. (Ауч.) Он ставит телевизор на комод, вставляет шнур в розетку. Включает. Звук слишком громкий, и он хватается за пульт (засунул его в карман). Жмëт кнопку, пока громкость не падает. Выравнивает его так, чтобы у меня не оставалось иного выбора, кроме как смотреть; в лучшем случае, мигающий свет раздражает. Хочу спросить, зачем он перенес чёртов телевизор, но попытка говорить опять заставляет меня кашлять. Неприятно.  Он скачет вокруг как нервный кролик. (Заметка: хромоты нет. Прошло четыре дня, с тех пор как я видел его последний раз. Нет даже намека на хромоту. Четыре дня порознь — это нормально; если учитывать мнение ноги Джона. Мои легкие считают иначе.) Берет стакан и несёт на кухню; наполняет водой. Заставляет меня выпить ее. (Кашляю от этого.) Наполняет его водой снова и оставляет на тумбочке у кровати. Идет на кухню; возвращается с тремя апельсинами в одной руке. Залезает в кровать рядом со мной, берет пульт, щелкает каналы, пока не находит что-то, что ему нравится. Садится поудобнее, его плечо прижимается к моему. (Может быть, перенести сюда телевизор все таки было хорошей идеей.) Чистит апельсин и кладет одну дольку себе в рот, потом указывает другой на меня.  — Ешь.  Я пытаюсь сесть повыше, ворчу, кашляю. Он кладет ее мне в рот, несмотря на протесты. Взрыв сладости. Его палец касается моих губ, на секунду задерживается на моем подбородке. Он отделяет ещё одну дольку и держит ее у моего рта, пока я не высовываю язык, чтобы взять ее.  — Хорошо.  Четыре дня — это нормально.  * Тело в водорослях распухло и воняет. Донован и Лестрейд держатся в стороне. Мне все равно. Разлагающееся человеческое тело точно такое же, как живое; немного измененный набор химических веществ внутри очень эластичного контейнера. По-прежнему человек, по-прежнему полон деталей. Отметины на шее (пальцы), отметины на запястьях (пальцы), отметины на бедрах (пальцы). Сколько рук было задействовано? Пять разных наборов. Замешана банда. Этот человек был сильным и дал отпор. Забрал с собой парочку зубов.  Замечаю краем глаза движение. Прошло чуть меньше двух недель с тех пор, как я видел его. (Навещал друзей Мэри в Берик-апон-Туид; отпуск и гольф, помимо всего остального.) Джон. Снова хромает. Поднимаю взгляд.  — Все нормально, Джон? — он спускается по крутому склону; никто не помогает ему. Опирается на трость (деревянную; бедный Джон. Она ужасна и слегка короткая для него).  — Нормально, — ворчит он, — нормально.  — Как гольф?  — Скучнее, чем ты можешь себе вообразить.  — Учитывая, как хорошо ты понимаешь глубины, до которых может простираться мое воображение, это поистине пугающее утверждение.  К счастью, в Лондоне всегда есть возможность заняться чем-то опасным. Одиннадцать дней: слишком долго для меня и Джона, чтобы быть в разлуке.  — Отправь за меня сообщение, — он поднимает встревоженный на мгновение взгляд. Ещё не спустился со склона. Останавливается, достает из кармана телефон, смотрит на меня.  Называю Джону номер телефона. Это будет долгая ночь.  * Тело было найдено арендодателем. (Задуматься: что бы сделала миссис Хадсон, если бы нашла мой торс отделенным от моих конечностей и убранным в чехол для клюшек на чердаке? Закричала бы, убежала, заплакала и позвонила в полицию? Или закричала, убежала, позвонила в полицию, а потом заплакала? Она до мозга костей практичная женщина.) Я слышу на лестнице Джона. Уже знаю, о чем свидетельствует звук: прошло девять дней. Девять — это слишком много. Его хромота снова появилась. Пока не слишком сильно, не так, чтобы он медлил перед каждой ступенькой и кривился бы от боли, когда садился, но заметно. Стук его трости по ступенькам.  Я не поворачиваюсь к нему, когда он заходит. Наклоняюсь к сумке для клюшек, ищу улики, прежде чем перевернуть ее. (Валяются по углам помещения: грабли, топор, пила, мачете, бензопила. Ничто из этого не является орудием убийства. Следы на горле, как раз под тем местом, где была отделена голова. Удушение. Что-то мягкое: шарф? Наволочка? Не веревка. Ткань.) — Джон, — он сейчас в дверях, останавливается. Мне не нужно смотреть на него, чтобы знать, что он возится с этим деревянно претенциозным монстром. — Дай мне свою трость.  Он хромает ко мне. Я протягиваю назад руку, не оборачиваясь. Мне не нужно видеть; я знаю, как он выглядит прямо сейчас. Немного пристыженный из-за хромоты, смущенный, раздраженный. Надеется вопреки всему, что я не упомяну ее. (Я не буду. Никогда не говорю об этом.) Пытается скрыться за своей длинноватой челкой (как будто может сделать это). Он кладет ее в мою ладонь.  — Спасибо.  Момент нерешительности; топор? Пила? Пила будет проще всего. Иду к ней, беру, отвратительная трость Джона в моей левой руке.  — Шерлок?  Держу трость подмышкой, дергаю шнур бензопилы. Она заводится с первой попытки. Держу ее в правой руке, роняю трость в левую. Одно единственное движение, прямо по середине. Нижняя часть трости падает на пол. (Безвкусный золотой наконечник, уродливый и побитый. Выглядит так, словно его жевали. Этим пользовались слишком долго.) Выключаю бензопилу.  Смотрю на Джона. Он ошеломлен, не понимает, что происходит.  — Это ужасно, — говорю я, — трагическая случайность, твоя дорогая трость. Какая жалость.  Он начинает смеяться.  Я иду к двери и беру простую черную металлическую трость, которую принес с собой. Протягиваю ее Джону ручкой вперёд.  — Подойдет вместо нее.  Она идеального размера для него. Я сделал ее на заказ. (Разумеется, то, что я знаю точную длину его рук и ног, хореографию его походки, пришлось весьма кстати. Я сумел назвать точный размер, который необходим. Позже он обнаружит гравировку с его инициалами как раз под рукоятью. Маленькие буквы ДХВ расположены как раз так, чтобы он мог проводить по ним пальцами, когда ему скучно. Сейчас он не заметит. Потом, когда будет дома и пробежится пальцами по матовому металлу.)  Не такая заурядная, как его предыдущая (без сомнения, выданная ему в госпитале, со следами использования предыдущих владельцев), но крепкая, неприхотливая и, (самое главное) очевидно временная.  — Ничего нельзя было сделать.  — Спасибо, — он улыбается мне. На его лице написано удивление. Благодарность. Привязанность.  Киваю и снова возвращаюсь к сумке для клюшек.  * Джон должен встретиться со мной у Анджело, чтобы поужинать. Мэри работает сегодня ночью (правда работает? Кто знает), поэтому у нас есть вечер для нас двоих. Никаких планов; посмотрим, что выйдет. Я сижу у окна и смотрю, как он идёт. Его уверенная походка чуть косит влево; он снова предпочитает одну ногу. Пока сам не знает этого, но уже делает. Его тело сражается с ним, его мозг настаивает, что нужно реагировать на травму, которой нет. Ещё не полноценная хромота, но уже на пути к этому. Шесть дней с тех пор, как я видел его.  Шесть дней. Слишком долго.  * — Ты должен видеть меня дважды в неделю.  Я говорю это Джону, когда он сидит в своем кресле напротив меня. Он читает журнал по медицине. (Его подписки продолжают приходить на Бейкер Стрит, хотя он больше не платит половину ренты.) Сегодня вторник, и у Мэри встреча с книжным клубом. У него в руке чашка чая. Ему пора стричься. Смотрит на меня сквозь челку.  — Что?  — Я отслеживал прогресс твоей хромоты.  Он немного бледнеет. Я ни разу не упоминал это, вопреки постоянному появлению и исчезновению на протяжении нескольких последних месяцев. Он предпочитает делать вид, что ничего не происходит, но это будет единственный разговор об этом. Я быстро сделаю это и сменю тему.  — Тебе нужно подвергаться опасности или подвергаться потенциальной опасности. Я предоставляю эту возможность. Примерно четыре — шесть дней без потенциальной опасности возвращают хромоту. Если ты будешь видеть меня как минимум дважды в неделю, она не вернётся.  Пауза. Он выглядит напуганным. Смотрю на газету у себя на коленях. Просматриваю новости. Ищу преступления, включающие в себя шариковые подшипники (важно). — Конечно, если ты будешь в отпуске или по каким-то другим причинам не сможешь видеть меня, полагаю, ты просто мог бы подвергать себя опасности раз в неделю. Это может сработать, но это неточно. Подозреваю, что проще просто видеться со мной.  — Я… — видимо, Джон не знает, что сказать.  — У Мэри минимум одна ночная смена в неделю, и она проводит со своими друзьями хотя бы один вечер после работы. Если ты будешь эти вечера со мной, тебе не придется использовать трость.  Не поднимаю взгляд. Слышу, как он расслабляется в кресле. Выдыхает, смеясь.  — Я… вижу, — говорит он. Смотрю на его. Он ухмыляется мне. Впечатлен. Польщён. Выглядит слегка смущённым. Я решил ещё одну проблему для него. (Он осознает это?)  — Потрясающе. Ты просто отследил это вплоть до часа. — он трясет головой. — Это… Потрясающе.  — Ну, — смотрю обратно на газету.  Капилляры на моей коже никогда не перестанут жарко цвести от комплиментов Джона. — Сколько времени у тебя ушло, чтобы выяснить это?  Прикидываю.  — Примерно четыре месяца.  Он встает и идёт ко мне. Садится рядом. Кладет ладонь на мою щёку, поглаживая большим пальцем. Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него, все ещё держа газету. Он широко улыбается мне. Наклоняется и целует меня в губы (легко).  — Это отличный план. Спасибо тебе.  Я не знаю, что сказать, поэтому не говорю ничего.  Он остаётся рядом со мной, сидит, читая свои журналы. Я чувствую тень его губ на своих до конца вечера.