The Progress of Sherlock Holmes

Маленькие (дешёвые), обеденные стулья; разболтанные столбики давят и врезаются в спину. Стулья стоят неровно, пошатываясь из стороны в сторону; левая ножка отстукивает стаккато. Ножки стульев (концы голые, не покрыты кусочками фетра) скребут, рисуя вертикальные линии (голое дерево, подставленное прямо под непрекращающееся движение) на полу столовой. Оставляя улики этого неловкого обеденного собрания.  Вынеси мебель и по-прежнему можно легко прочесть эту сцену; любящая пара (Джон во главе стола, Мэри по правую руку от него) льнет друг к другу. Они улыбаются, счастливы, светятся. И их нервный гость (некомфортно, готов вскочить сию же секунду, сплошное напряжение внутри) справа. Можно прочитать эту историю по полу: два человека без сожалений и один, сделанный из них.   — Я открыла, а внутри был презерватив. Со скрепкой. Со скрепкой! — Мэри рассказывает забавные истории из библиотеки. Она умеет это делать, нагнетать драму. Типичные умения патологического лжеца. (Чтобы быть честным: так же типичные умения для тех, кого считают социально успешным и очаровательным.)  — На следующий день он вернулся и попросил свою закладку.  Джон смеется. Дотрагивается до ее руки.  Его волосы слегка взъерошены; ее недавно уложены заново (свежий лак для волос, дешёвый). Заново нанесённая помада (очень дешёвая) чуть выходит за контур верхней губы. Немного этой же помады растерто по челюсти Джона. Их кровать (за закрытыми дверьми, словно они пытаются спрятать от меня присутствие брачного ложа, будто это неприлично, чтобы я его видел) совсем недавно по-быстрому застелена заново. Пахнет потом, любрикантом (дешёвым) и семенем. Они занимались сексом перед тем, как я пришел. Практически вижу окситоцин, текущий по венам Джона. Тяжесть вокруг его глаз, тихий вес удовлетворения. Доверия. Привязанности. (Любви. Нужно называть вещи своими именами.) Его лицо не кривится от раздражения (злости, боли?), когда он с ней (как это часто бывает со мной). Она сглаживает выражение его лица (его плечи, длинные мускулы его спины, короткие в его руках, сложности его послевоенной жизни). Она говорит; он смеётся. Полноценный, уверенный, не ограничивающий себя, не страшащийся ничего.  (Отсутствие страха: его тело не любит это. Оно чувствует напряжение там, где его мозг не видит ничего, изобретает травму, компенсируя стабильно отсутствующее ранение. Война сломала Джона. Все, чего он хочет (счастье, стабильность, комфорт, любовь), и есть то, что калечит его.) Мой ценный вклад в это безмятежное соглашение: опасность и страх. Угроза. Неопределенность. (Горечь. Сожаление.) Укол совести.  (Действительная оценка. Точная. Я следую за опасностью, как за чем-то естественным. Проблемы и преступления, улики и тщательное обдумывание, наблюдения и дедукция: это помогает мне оставаться вменяемым. Неужели я, в широком смысле слова, не способен обеспечить комфортное, простое, незапятнанное удовольствие, которое я могу прочитать на лице Джона, когда он обнимает (правой) рукой Мэри? Тело, отяжеленное полным доверием и окситоцином? Джон думал, что я возненавижу это все? Монотонность разделенных на двоих простыней и взъерошенных волос, знакомое тело под моими пальцами, реагирующее предсказуемым образом? (Мои собственные ненакрашенные губы на его челюсти?) Я бы ненавидел это? Он ошибся? Я не знаю. Я думаю, что да. Думаю, что я ошибся тоже. Сожаление. Отмотать назад: начать заново.) — Ещё картофеля? — у Мэри в руке ложка (эмаль на ручке облупилась; она порежется, если повернет руку чуть левее). Улыбается мне. Абсолютно дружелюбно.  Неожиданно: Мэри прячет все зацепки. Я почти не могу её прочитать (в этом случае, по меньшей мере. В этом конкретном случае). Все ее тело нейтрально: ее поведение выглядит натурально, но все совсем наоборот. Урок: есть вероятность, что у нее будет секс (с Джоном, с кем угодно), и я не смогу понять, что она это делала. Ее взгляд ясный и дружелюбный, она смотрит открыто. Выглядит как кто-то, кто наслаждается моментом, полон уверенности. А все остальное скрывает выражение ее лица, ее глаза, ее рот. Я смотрю на Джона и знаю, что произошло за несколько минут до моего прибытия сюда, но ее глаза (тело, лицо) не говорят мне ничего. Напрягает.  Мэри развила мастерское умение прятать все свои улики, или ей повезло, и это врожденное. (Социопат? Нет. Я так не думаю.) Будь она хоть немного менее осторожна, или менее недоверчива, или чувствовала бы себя в большей безопасности, или меньше сосредотачивалась на том, чтобы контролировать себя и свою ситуацию, я бы увидел свидетельства ее сексуальной активности в ее лице, в ее теле.  Она более опасна, чем я предполагал. Когда ее ловят (три развода и расторгнутая помолвка: очевидно, ее ловят), она делает это специально. (Наказать себя? Возможно. Вина. Стыд. Желание измениться, стать лучше. Начать заново? Ее собственные ошибки пятнают тех, кого она предаёт? Ее способность обманывать делает их менее привлекательными в ее глазах, менее интересными? Они напоминают ей об ошибках своим тотальным неведением?) Джон и Мэри находятся в очень разных местах, сидя здесь, в Клэптоне, склонившись друг к другу словно тряпичные куклы, смеясь над отрепетированными историями. Она полностью контролирует себя и изображает беспечность; он расслаблен и уязвим, спокоен. Открытый и простой. Джон по природе честен с теми, кого любит; она от природы нечестна. Несовпадение. Она приставила к его голове пистолет. Он льнет к нему. Катастрофа.  Он в такой же опасности, под угрозой страданий и боли, как и со мной. И, судя по всему, он не знает об этом. Мэри тоже могла бы спугнуть его хромоту. Я ему даже не нужен.  — Ауч! — Ох, ты порезала свой... — Оу!  — Позволь мне…  — Просто…  — Я возьму свой... Она повернула руку чуть левее. Порез на ее ладони обильно кровоточит. Кровь на картофеле.  — Так что завтра никакого плавания, — Джон перевязывает ее руку.  — Думаю, что нет, — говорит Мэри, — но завтра у меня мой… — легчайшая пауза, —  книжный клуб, помнишь?  Ее тон еле-еле другой. Ее рука (левая, та, которую не перевязывает Джон) неосознанно дергается к лицу. Она бросает взгляд на меня, потом опять на Джона.  — «Сентименталисты». — снова меняется голос. Запланировано, намеренно. Нарочито обыденный тон. Спокойный. Она смотрит в глаза. Она одергивает руку. Улыбается.  — Жду не дождусь. Это замечательная книга. Канадская. Победитель на конкурсе. Вы читали?   Она лжет. Боль от пореза выбила ее на мгновение из колеи? Неожиданность? Кровь? Она лжёт о книжном клубе. Это первый раз? Первое рандеву после свадьбы? Не может быть. Джон не имеет никакого понятия. Он позволяет ей сменить тему, он никогда не слышал о «Сентименталистах» или о призе Гиллера. Она рассказывает ему и про первое, и про второе. Провела исследование. Читала книгу. (Она библиотекарь.) Так. Книжный клуб существует (разумеется), но я бы поставил на кон свою жизнь (ее жизнь, его жизнь?), что завтра вечером нет никакой встречи, это ложь. (Может назначить свидание на завтрашний вечер, чтобы ложь была минимальной. Так близко к правде, как только возможно. Это даёт ей несколько часов алиби для чего-то, о чем она не хочет сообщать Джону. Хочет скрыть. Острые ощущения.) Умело. Отработано. Сейчас не чувствует никакой вины, пока нет. Сейчас это всё заговор, игра, кайф; сегодняшний секс перед моим приходом —  способ отвести подозрения. У нее тоже зависимость. Опасность. Избегать ее. Подходить к черте так близко, что ее вот-вот поймают. Но ее не ловят. До тех пор, пока она сама этого не захочет.  — Вы двое должны чем-нибудь заняться, да? — ее глаза лучезарно улыбаются. — Разгадать преступление или посмотреть телевизор. Ты ведь сводишь его сначала на ужин, Шерлок?  — Разумеется, — я улыбаюсь в ответ.   Тоже могу играть в эту игру. Добро и естественность во плоти. Пытается сбить со следа, занять чем-то меня, пока она занимает себя? Если я буду развлекать Джона (ужин, телевизор, может быть, расследование), это удержит мое внимание в стороне от ее ночных похождений. (Она настолько расчетлива? Знает, что я подозреваю? Что я выслежу ее, буду заглядывать в окно, наблюдать и делать выводы?)  — Что за джентльмен! — она смеётся. —  Вы двое на свидании, пока я буду сидеть с девочками в книжном клубе. Я должна ревновать!  Переводит стрелки. Классика. Предполагает, что Джон будет изменять ей, когда свидание с любовником, скорее всего, и есть ее план. Очевидно. Она смеётся над своей собственной шуткой. Считает себя такой смешной.  Джон бросает на нее болезненный взгляд. Всплеск гнева на его лице быстро подавлен. Она пересекла какую-то черту. (Какого рода?) Все его лицо напряжено, его ладонь сжимается и разжимается снова, усиленно пытаясь вернуть контроль. Он очень зол; я никогда не видел его таким. Он натянуто улыбается мне (извинение: почему?) и делает глоток вина (дешёвое: ужасное). Он был предан, одно из тысячи маленьких предательств между любовниками. Соскочило с языка. Дотронулась до больного места. Ему стыдно передо мной. (Почему? Джон что-то скрывает от меня?)  Почему это заявление так волнует Джона? Камень в огород его гетеросексуальности, его мужского начала? Скорее всего, нет. Он говорит вещи, которые явно демонстрируют, что у него нет с этим проблем. Его сестра лесбиянка. Он поцеловал меня (в губы), он лежал, обняв меня в своей кровати. Признал, что хочет (хоть это и нетипично для него) мужчину (меня). Не вижу, как его может обидеть шутка (очевидно же, что шутка) про то, что он спит со мной.  Ох.  Это не шутка, независимо от того, как бы мило не смеялась Мэри.  В темноте, холодной ночью, однажды прошлой зимой, лёжа в постели в объятьях Мэри (ночная темнота делает любые признания не такими страшными), он признал свои необычные, но (намеренно) нереализованные стремления к близости (со мной). Конечно! Между супругами нет секретов; Джон достаточно романтичен, чтобы верить в это. Тотальная честность. Он был предельно честен. Она знает, что было что-то (неопределенное, наверняка безобидное; она не чувствует реальной угрозы) между Джоном и мной.  (Она знает о поцелуе? Этот поцелуй вообще имеет значение, невесомое спасибо между друзьями, невинное и сладкое прикосновение губ к губам? Я даже не ответил на него. Было не время. Был пойман врасплох. Поэтому это ничего не значит? Они думают, что я не хотел этого? Поэтому идея о ревности кажется ей такой смешной?) Он хотел (заняться со мной сексом). (Хочет до сих пор?) И не сделал этого. (Не потому, что не мог бы. Потому, что не стал бы. Потому что мы решили, что это сломает нас. И ранит его. Она не знает этого? Конечно, знает. Он не помнит этого? Он интерпретировал это иначе?) Все это время я проецировал отказ и нежелание?  Она смеётся: потому, что я настолько непригоден? Он не будет спать со мной, потому что я не пойду на это? Потому что я какой-то монстр, который играет с его чувствами ради забавы? (Или наоборот? Джон — монстр, который играет со мной? Невозможно. Невообразимо. Не смешно, как ни посмотри.) Или она верит (они оба?), что я какое-то асексуальное создание, которое не понимает, что означает близость (поцелуи, рука на моем бедре, лоб, прижатый к моей спине, пальцы в моих волосах), и поэтому не может рассматриваться, как реальная угроза их браку? Во мне невозможно увидеть законного партнера, компаньона, любовника?  Ох.  Это шутка про меня? Или про Джона? Неспособный ни на что девственник, пребывающий в ужасе от того, чтобы быть и не быть с Джоном (невозможно: они ведь не знают ни одну из этих вещей. Откуда им знать?). И сломанный бывший солдат, влюбленный (безответно?) в своего асексуально безэмоционального, недостижимого соседа по квартире и лучшего друга. Или про нас обоих, запертых в этом дурацком тупике? Спотыкающихся о предположения и недоразумения. Я был таким глупцом.  Гнев Джона проходит, но дискомфорт остаётся. Он изо всех сил пытается простить ее, сидя здесь, на ужасном обеденном стуле со спинкой, которая врезается ему в спину. Она выпила слишком много; он любит ее; списывает это на низкую самооценку, на ее страх. Правда: у него есть чувства ко мне, от которых он не откажется. Он признал это и не изолирует себя от меня, несмотря ни на что. Ее переживания оправданы. Он принимает это. Прощает ее. Заставляет себя улыбнуться, слабо усмехнуться. Фальшивый смех, который даже она должна заметить. Она не замечает.  Я помню, что Майкрофт читал вслух: в первую очередь Мэри привлекают эмоционально скомпрометированные мужчины. Мужчины, которые эмоционально нестабильны, или не могут полюбить ее в ответ, или влюблены в кого-то другого. Мэри достаточно трезво относится к себе, чтобы знать это; Джон достаточно честен, чтобы признать свои двоякие эмоции. Они достигли компромисса. Она издевается над ним. Издевается над тем, что он влюблен в асексуального социопата. Его гнев (спрятанный за фальшивым смехом) можно потрогать.  Прошло всего несколько мгновений, как она произнесла это (хотя кажется, что гораздо больше: мой мир изменился навсегда, мне нужно пространство и время, чтобы приспособиться заново). Она все ещё смеется. Глаза закрыты. Вспышка гнева Джона осталась не замечена ею и всего за несколько секунд превратилась в неловкость. Я говорю:  — Может, тебе бы следовало.   Ревновать, я имею ввиду. Все, что она думает, что знает обо мне, неверно.  Она снова смеется ещё громче, как будто я только что сказал самую нелепую вещь. Выглядит так, словно я подыгрываю. Джон пытается улыбаться, выдавливает из себя фальшивый смех, но его глаза: унижен; пристыжен; ему больно. В них вопрос, списанный со счетов. В глубине есть что-то еще. Больше, чем я могу проанализировать сегодня вечером. Как я могу объяснить, сидя на этом кошмарном стуле, склонившись над передержанным мясом, недопеченой картошкой и водянистой подливой?  Я не ухожу сразу же; они решат, что я ушел впопыхах, обидевшись. Все будут злиться. Джон будет переживать. Я выжидаю ещё час и сорок пять минут, терплю скучные разговоры о местных преступлениях и плохом телевидении. Безобидно. Скучно. Просто. Атмосфера поглощает это осторожное откровение, внутреннее напряжение в комнате. Оно исчезает, словно его и не было. Сила, с которой давили ложь и намеки, растворяется, и Джон снова расслаблен. Он смеётся. Рассказывает истории о расследованиях, большинству которых Мэри верит с трудом. Она смотрит на меня, словно ждёт, что я поправлю его и опровергну, но я не делаю этого.  Я не могу отвести от него взгляд; приходится намеренно одергивать себя, чтобы не пялиться. Я в ужасе и в восхищении. Наблюдаю за ним, ища больше доказательств, больше субтильных подсказок, окончательное подтверждение на его экспрессивном лице, какие-то дополнительные признаки. Размыто. Он подливает вина. Мы заканчиваем основное блюдо; Джон идёт на кухню и приносит тарелку бейквеллских тартов. (Я узнаю их: их делают в пекарне, о которой я очень хорошего мнения.) Джон улыбается мне. Я улыбаюсь в ответ. (Доказательство? Едва ли.) Глаза Мэри сонно слипаются от выпитого вина к тому времени, когда я стою и надеваю свое пальто. Она смотрит на Джона с неприкрытым обожанием. (Любовь. Нужно называть вещи своими именами.) При всех ее недостатках — отсутствие чувств не один из них. Она, по-видимому, так и не заметила, что ранее этим вечером оскорбила и опозорила Джона, предоставив жизненно необходимые доказательства для меня. (Мои заключения должны, абсолютно должны, оставаться осторожными: это главная ошибка, теоретизировать до того, как у тебя есть все доказательства. А мое предубеждение в этом деле очевидно.) В дверях, когда я уже готов спуститься по ступенькам, прочь из этой убогой квартирки, Джон обнимает меня. По-дружески. Объятия на прощание. Звон тарелок и приборов в раковине на кухне: Мэри не видит. Объятия. Извинения. — Спасибо, — голос Джона: чувствую даже сквозь его кожу, вибрация отдается во мне. — Рад, что ты пришел.  Он рад. Что бы ни происходило между нами, мы друзья. Важные друг для друга. Каждый из нас рад, что другой существует. Сложно.  Он немного отстраняется от меня, его рука все ещё на моей спине. Медлит. Я улыбаюсь. Решаю в мгновение ока: не даю себе обдумать. Наклоняюсь и целую его. Позволяю языку пробежать по уголку его верхней губы. (Вино. Жаркое. Подливка. Миндаль. И его собственный молочный вкус.) Он немного озадачен этим, но слегка пьян; его реакции медленнее, его защита опущена. Не сдержан. Он доверчив и расслаблен. (Даже со мной; может, особенно со мной. Почему не со мной?) Легонько посасывает мою нижнюю губу. Хватается за мою спину. Рука скользит мне на шею. Его язык. У меня во рту. Странная текстура, моя, его. Страсть. Вены в огне. Губы. Влажно. Звон приборов на кухне; бежит вода. (Напоминание). Мы отпускаем друг друга. Его рука соскальзывает с моей шеи. Смотрим друг на друга во все глаза. Слегка задыхаясь. (Он; и спустя мгновение я замечаю, что и я тоже.)  — Это было приятно.  Я имею ввиду ужин. Это ясно? Не готов оценивать поцелуй сейчас, не вот так. Приятно это не то слово, которое я бы выбрал. Чувствую себя так неловко. Таким обнаженным.  — Спасибо за приглашение, — все ещё имею ввиду ужин. Надеюсь, это понятно.  (Было ли приглашение, чтобы поцеловать его? Возможно. Он ответил. Наш первый (последний? Точно нет.) целиком и полностью ответный поцелуй.) Мой голос чуть более хриплый, чем я предвидел. Он выглядит немного глупо. Удивлен. (Как он вообще может быть удивлен? Если, если… Нужно больше времени, чтобы обдумать. Сложить все воедино.) Он возбуждён. Это относится и ко мне. Сердце стучит у меня в ушах. И я точно краснею. Румянец. Это должно быть так очевидно. (Списываю все на вино.)  — Увидимся завтра.  Не знаю, что делать.  Я поворачиваюсь, начиная спускаться по ступенькам.  — Завтра, — говорит Джон, подтверждая.  В его голосе тоже хрипотца. Я не слышу, чтобы он закрыл дверь. Он смотрит на меня. Соблазн обернуться, выдержать многозначный взгляд. Признаться, что раньше я понял его неверно (мне так кажется), а теперь понимаю лучше, что он не так понял меня (точно). И сказать что-нибудь нелепое и эмоциональное, о чем тут же пожалею. Но я не оборачиваюсь.  Снаружи льет дождь. Я едва замечаю. Вены пылают. Кожа гудит. Джон.