The Progress of Sherlock Holmes

Распахнуть глаза. На ступеньках шаги: не миссис Хадсон. Мужские. (Опасность? Враг?) Голова не соображает, словно прервали на полуслове, дёрнули посреди размышлений; категорически несобран; застан врасплох спящим. Странный сон. (Огонь? Много снега и что-то про револьвер, кусок гипса и кирпич?) Все исчезло. Шаги на ступеньках; звуки ботинок; один шаг за раз и пауза. Осторожничает в темноте. Пытается не шуметь. Мужчина. Обувь на резиновой подошве. Хромота. Джон. (Вывод сделан меньше, чем за три секунды; я помню характер его походки со всеми деталями и вариациями психосоматического увечья. Несмотря ни на что, могу узнать Джона по звуку шагов. И едва проснувшись, и когда он идёт, и когда поднимается по лестнице, и при любой стадии развития его хромоты.) Сейчас чуть больше двух часов ночи. Ближе к трем. (Почему он хромает? Всего три дня назад мы были в опасной ситуации (расследование, сбежавший подозреваемый, нож). Три дня — недостаточный срок для того, чтобы хромота вернулась естественным образом.) Сегодня нет луны. Только резкий жёлтый свет от натриевых ламп за окном. Сажусь; ноги на холодном досчатом полу. Встаю. Нет времени натягивать халат. (Джон ранен?) Выброс адреналина. Рука как раз на дверной ручке, когда дверь открывается. Чувствую в лёгких холодный воздух, как будто задержал дыхание. (Я задержал его?) Джон. Плечи поникшие, хромота ярко выражена, но не так сильно, как бывает. Никакой трости. Он ковылял по городу, усугубляя ее. Не ожидал, что я встречу его вот так; он едва может видеть меня в этом свете. Испуганный взгляд; часто моргает (признак сильных эмоций, волнения, переживаний). Его лицо выглядит желтоватым в свете натриевых ламп.  Он не зажимает рану, не хватается за сломанный нос или разбитое лицо, не пытается остановить кровь из пулевого ранения или колотой раны, не сжимает сломанное ребро руками, не сплевывает кровь вместе с зубами, не демонстрирует как-то иначе признаки недавно пережитого насилия. Не ранен. Часто моргает, кожа вокруг глаз немного влажная. Ему больно, но по-другому. Сложно. Мэри. (Он узнал ее секрет?) Мое сердце бьется слишком быстро.  — Я разбудил тебя, — не вопрос, конечно же.  Джон жил со мной достаточно долго, чтобы распознать мою заторможенность, когда я только что проснулся.  Пижамные штаны. Футболка (его). Никакого халата. Босые ноги.  — Прости. Я не хотел… Я... Он хочет войти (очевидно). Распахиваю дверь и отхожу в сторону, пропуская его. Прихрамывая, он заходит внутрь.  Хромота. Любопытно. Обнаружение неверности Мэри вызвало ее (мгновенно)? Эмоциональная опасность, эмоциональные травмы; эти вещи тоже провоцируют выброс адреналина (должны, по крайней мере). Риск эмоционального урона не дает тот заряд бодрости и уверенности, что и физическая опасность. Эмоции и их влияние: не та тема, в который я когда-нибудь буду чувствовать себя настолько уверенно, чтобы писать монографию. Сигаретный пепел: да. Влияние интенсивного эмоционального состояния на человеческое тело и человеческую мотивацию: нет. Слишком много вариаций. Слишком много переменных. Непредсказуемо. Сугубо лично. (И все таки интересный вызов. Абсолютная уверенность это скучно.) — Все в порядке? — мой голос хриплый ото сна.  Слышу в нем собственное волнение; уязвимость (полусонный). Что-то вроде пещерного эхо, слышать собственные чувства вот так, как отражения в зеркальном коридоре, который усиливает их и придает форму. Боль на его лице читается легко. Я чувствую себя беспомощным. Мне не нравится смотреть на то, как ему больно. По ощущениям это как что-то тяжелое и горячее пульсирует, лежит на моей груди, не давая вдохнуть.  Смотрит на меня. Его глаза покраснели, они влажные. Выглядит подавленным. Я кладу ладонь ему на грудь, пальцы ложатся на его плечо. Он улыбается.  — Все в порядке, — кладет свою руку поверх моей, — я никогда не видел тебя таким… Обеспокоенным. — его улыбка выглядит странно в сравнении с его загнанным взглядом. — Примеряешь на себя мою роль сентиментального идиота?  — На часах почти три часа ночи, — моментально защищаюсь, испытывая жгучий стыд, — думал, что ты ранен.  Бросаю взгляд на его ногу.  — Ты… Собираюсь сказать, что он хромает, но меняю решение. Эти вербальные танцы, когда пытаешься не сделать ещё хуже... Странно, но странно необходимо. Джон. Он смотрит вниз. Знает, что я хотел сказать. Его рука падает вдоль его тела. Убираю свою, скрещиваю руки на груди. Прохладно. Чуть дрожу. Меня разбудили странные звуки, потенциальная опасность, и тело на взводе. Джон трёт глаза пальцами. Я тянусь и прикрываю за ним дверь. Удержать его здесь. Удержать его.   — Ты не в порядке. — Это не вопрос.  Он вздыхает. Повисает пауза. Может, он и не ответит. Аккуратно прячет рукой глаза: они всегда очень явно демонстрируют его переживания. Не хочет рассказывать мне (почему?). Его рот: напряжен, сжат, как будто сдерживается от чего-то. Часть его хочет произнести это, но он сопротивляется. — Поругались.  Ах. Не (просто) обнаружение (если это было оно), не просто факты и улики. Ссора. Он узнал про Джеймса Карстаирса, про мужчину с женой и двумя дочерьми-школьницами и дорогим домом? Или он узнал о том, что Мэри (один раз, два?) была не там, где сказала, что будет: поймана на другой, меньшей лжи? Ее ложь паталогична; она врёт независимо от того, нужно это или нет. Книжные клубы и вечера для игры в бридж, и ночные смены, и волонтерство, и что бы ещё она ни придумала, чтобы играть с жизнью Джона в наперстки. Это могло быть что угодно, любой незначительный обман. (Из-за денег: те синие туфли не были дешёвыми. Из-за духов: подарок, но признается ли она в этом Джону?) Эти жалкие склоки, которые приходят вместе с браком и провоцируют хромоту так же, как и дистанция между мной и ним. Не трудно догадаться, что послужило поводом для их ссоры. Лучше не спрашивать (если он не хочет говорить). Секреты женатых пар (или они думают, что секреты).  Ему так больно только потому, что он любит ее.  Он указывает на диван:  — Не против?  Хочет остаться на ночь. Хочет лечь на диване (не в моей постели, не рядом со мной; его волосы у моей щеки, на моей (его) футболке его теплое дыхание, успокаивающее и явное, настоящее). Маленький болезненный укол; это ощущается как отказ. Встряхиваю головой, чтобы прочистить ее.  — Разумеется, нет, — я бы не сказал нет. Джону? Никогда. Он больше не платит половину ренты, но я по-прежнему считаю его своим соседом по квартире.  — Оставайся.  Он медлит. Я тоже. Балансирую у края. Поздно. Дрожу от прерванного сна. Его глаза: воспалённые и красные, и полные печали. Злости. Боли. Беру его за руку. Веду сквозь темноту. Откидываю покрывало на своей кровати (на левой половине; левая сторона для Джона) и указываю ему, чтобы он сел. Подчиняется. Снимает ботинки, пиджак, свитер, бросает их на пол. Он так устал, что его руки дрожат (как и мои). Встаёт: пальцы задерживаются на пряжке ремня. Смотрит на меня. В глазах вопрос, который я до конца не понимаю. (Мы делали это раньше. Много раз. К чему этот вопрос сейчас?) Внезапно понимаю, что стою прямо перед ним и смотрю (пялюсь). Что-то транслируя. Что? Желание? Привязанность? Заботу? (Любовь? Это было бы неожиданностью? Думаю, да. Показываю ему свою руку, ту, которую не знал, что спрятал.) Двигаюсь к другой половине кровати и забираюсь на нее. Холодные ноги. Джон снял свои джинсы и укладывается на мою кровать. Он лежит на спине: напряжен. (Почему? Я предлагаю ему что-то? Ничем не отличается от любой другой ночи, когда мы лежали вдвоем, обнявшись. Он, спящий на моей груди. Невинно. (По большей части.) Ведь так?) Он перекатывается ко мне, кладет свою (левую) руку на мое плечо, потом на шею (холодные пальцы). Придвигается ближе и целует меня.  Его губы, язык. Моя ладонь на его щеке (лёгкая щетина); гладкая кожа на его шее сзади. Жар. Его тело: так близко. Прижато к моему. Твердое. Настоящее. До боли хочу его; это почти ошеломляет. Холодные руки, тепло, исходящее от него, от его живота, его поясницы, копчика. Моя (правая) рука неутомима. Его (левое) колено на моем бедре. (Левая) рука запуталась в моих волосах. Джон.  Он отстраняется от меня, отодвигается (почему?). Выдыхает:  — Прости.  Почему он извиняется? (За то, что остановился? Или за то, что начал это?) Хочу спросить. Вместо этого:  — Все в порядке.  Я кладу свою ладонь на его живот (теплый). Чувствую его дыхание. Внезапно нужно больше воздуха (в комнате его недостаточно).  — Я просто… — он вдыхает. Выдыхает. — Запутался. Расстроен. Устал.  Кладет свою руку поверх моей. Дрожит.  — Тогда спи.  Когда я просыпаюсь, его уже нет. Как ему удалось уйти, не разбудив меня? (Тело так привыкло к нему.) * Нужна твоя помощь. Приходи, если свободен. И если нет. ШХ.  Джон приводит с собой Мэри. Никакой хромоты. Конфликт исчерпан за прошедшие несколько дней? Видимо, да. Бытовое счастье (воплоти): восстановлено. Гостиная заставлена большими и маленькими пластиковыми коробками, и во всех садовые инструменты с трёх разных участков (все с одной и той же улицы в Лутоне.) Работаю над крайне тупиковым делом, и есть только несколько фотографий и череп с трещиной. Убийство есть убийство: любое, даже десятилетней давности, сгодится.  Я хочу отвлечься.  Субботнее утро. Безмятежно счастливая пара занималась шоппингом. Джон несёт пакеты, которые определенно принадлежат Мэри. Мэри выглядит очень свежо с ярко-красной помадой. (Ярко-красная помада в субботу утром? Как целенаправленно. Как открыто. Своего рода заявление: какое именно? Предостережение? Приглашение? Красный: сложно.) Осторожное примирение. Ее лицо (как обычно) дружелюбное, приятное, участливое и решительно пустое, включая глаза. Как фарфоровая кукла на полке; одно единственное, замершее выражение лица и ничего больше. Джон выглядит уверенно. Не несчастно, не напряженно. Плечи: расслаблены. Он не планирует снова возвращаться к предмету их ссоры; ждёт того же от Мэри. Затишье после неистовой бури. Его глаза: проблемы со сном. Он оставляет пакеты (Одежда? Вероятно, туфли) у двери.  — Что у нас на сегодня? — Джон рассматривает ящики.  — Мы ищем орудие убийства, которым была нанесена эта рана. — показываю Джону фотографию. Замеры написаны ручкой. — Я уже знаю, что это точно был садовый инструмент. И он в одном из этих ящиков.  — Вижу, — Джон трёт лоб, — хорошо, что ты решил заняться этим с утра пораньше. — Боже, — Мэри замерла на пороге кухни, — это место опасно для жизни.  — Не заглядывай в холодильник, — весело говорит Джон, — а то будешь в ужасе.  — И избегай микроволновки, если ты впечатлительная, — лучше предостеречь ее. Крик всегда выбивает из колеи, и миссис Хадсон будет не в восторге.  — ...Это… — начало вопроса.  На что она может там смотреть? Голуби (законсервированные в формальдегиде; не настолько интересно)? Куски асфальта? Ох, конечно, ногти.  — Да, — лучше пресечь это на корню. — Да, это человеческие ногти. Не переживай, они были изъяты посмертно.  Джон, открывая ящик, пытается сдержать смех. — Так как мы сделаем это?  — Серьезно, Джеймс, ты ешь то, что готовится на этой кухне? — каблуки Мэри (туфли, не синие) цокают по плитке, пока она ходит вокруг кухонного стола.  Она не заметила. Джеймс. Ошибка дилетанта. Перепутать имена. Имена, которые принадлежат к одной ментальной категории: имена любимых, детей, животных, коллег, друзей. Любовников, которых обманываешь.  Она ничего не заметила.  — Тебе нужно принимать пенициллин регулярно.  Джон: выражение его лица от веселого, довольного, уставшего, но умиротворенного, скатилось к абсолютной агонии за считанные секунды. Все тело напряглось. Руки сжались в кулаки, губы в тонкую белую линию. Кровь отлила от лица. Даже колени напряжены. Это как физический удар; Джон не был готов, не успел защитить себя. Мэри не может его видеть, между ними как раз стопка коробок. Она бродит по кухне как будто это отдел магазина, а Джон рассыпается на части.  Он знает.  Конечно, знает. (Как я мог думать иначе?)  Он знает про ее измены, и почему ее прошлые браки развалились. Возможно, даже знает про психоаналитика. Он знал все это время. Знал, когда женился на ней; это и есть причина, почему он это сделал? Его привлекает ее базовый дефект? Что-то, о чем он знает не понаслышке? Прошлое изменило их обоих. Он знает: о ее проблемах с самооценкой, о деструктивном влиянии ее отца, о ее вине и про ее стыд. Он даже знает про Джеймса Карстаирса. Включая такие детали, как само имя. Я не говорил ему; Майкрофт точно не сделал бы это. Мэри сама по себе осторожна: это было ее решение? Разумеется. Вина. Она хочет стать лучше. Хочет освободиться. Хочет быть такой же открытой, как открытое лицо Джона. Лицо, которое сейчас искажено в агонии. Быть откровенной с ним так же, как он откровенен с ней (обо мне, о его чувствах ко мне). Зуб за зуб.  Получается, что Джеймс Карстаирс —  ее способ отомстить? Она наказывает его за то, что он проводит время со мной? За тот поцелуй? (Она знает об этом?) За (невинные) ночи в моей постели? За то, что с самого начала он метался между нами? Был то с ней, то (по большей части?) со мной? (Ее устраивает это, но в то же время и раздражает.) Может ли Мэри быть такой мстительной? Сложно сказать. Может, ненамеренно. Подсознательно. Упоминание этого имени сейчас: явно случайность (но не неожиданная, возможно, ожидаемая). Слабость Мэри льется через край и ранит Джона. Она хочет контролировать ее, так же, как Джон контролирует свою. У нее не получается.  Лицо Джона: это даже не первый раз.  Конечно, нет. Они уже женаты чуть больше года, и это не первый раз, когда Мэри призналась в неверности. Это написано на его лице. Первый раз было тяжело; второй (третий?) ещё тяжелее. Его дыхание: вынужденный вдох, выдох. Его трясет. Это единственное, что он может сделать, чтобы не упасть. Агония. Почему именно это? Именно назвать его этим (Джеймса) именем. Джон: стёрт, закрашен, удален. (Мэри, что ты сделала?) Она все ещё не заметила. И не заметит. Смотрит сейчас в раковину.  — Вы моете посуду в этой выгребной яме?  Открываю ящик и достаю совок (точно не орудие убийства). Показываю Джону. Его глаза (потемнели от гнева, стыда, боли) фиксируются на моих. Он не двигается.  Он даже знает о том, что я все знаю. (Конечно, он знает; как я мог не знать?) Не прячет свой гнев от меня, даже не пытается. Какая это была ювелирная работа. Даже в большей степени, чем я осознавал. Тянусь и беру один из его дрожащих кулаков. Он не сопротивляется.  — Один из краев, может быть? Что ты думаешь? Возможно?  Он просто смотрит на меня. Не может ответить.  — Согласен, — с лязгом роняю совок обратно в коробку, — не подходит.  Убираю свою руку, и он оседает. Садится на колени, его правая нога внезапно бесполезна. Ему приходится подобрать ее под себя, подогнуть. Он открывает ящик, не поворачивает лицо в сторону кухни. Момент приватности.  — Как вы думаете, сколько это займет времени? — Мэри опирается на стену, глядя в гостиную.  Она умна, но не настолько. Не может прочитать напряжение в его спине. Внезапную потерю функциональности его ноги. Не может слышать его неловкое, форсированное дыхание. Не чувствует напряжения, которое заполняет комнату.  — О, думаю, что точно до самой ночи.  Мой голос: выдержан. Нечитаем. Только это уже должно быть зацепкой. Она не слышит этого. Джон поднимает взгляд на меня. Благодарность.  Она вздыхает: — Тогда я пойду домой, хорошо? — берет свои пакеты, — увидимся позже, Джон?  — Может, это лопата? — я достаю ее из кучи. (Это точно не лопата.) — Да. — выдавливает из себя Джон через силу. Он кашляет, как будто в воздухе пыль (ее нет.) — Конечно. Позже.