The Progress of Sherlock Holmes

Пальцы наготове, смычок (новый, немного хуже прежнего) занесен. Ноты уже где-то там, ждут, чтобы зазвучать. Ближайшее будущее предопределено, предсказуемо: параметры уже заданы. Не может быть другого будущего, кроме того, что предусмотрено ключевыми факторами: мои пальцы замерли, находятся на нужных местах, ждут. Провожу смычком по струнам. Вступительные ноты звучат идеально, как и ожидалось. Музыка (понятная, незамысловатая) это результат незначительного насилия волоска над сталью, моей мышечной памяти и давления моих пальцев. Неизменно. Эти данные всегда указывают на ясный и очевидный финал. Просто нужно распознать тенденцию.  Чайковский (разумеется): Souvenir d’un Lieu Cher. Безвкусно, сентиментально, ещё немного и могло бы быть банальным (как минимум). Для Джона это не имеет значения. (Никогда.) По прошествии всех этих часов, когда мне приходилось играть для него Чайковского, вынужден признать субъективизм вкуса: наблюдая за его удовольствием, слышу эту музыку иначе, так, как он слышит ее. И это несмотря на то, что мои пальцы извлекают звуки из инструмента, повинуясь все той же хорошо знакомой тенденции. С одной стороны, показная сверхэмоциональность, с другой — непретенциозная, голая правда.  Джон сидит в своем кресле, глаза закрыты, лицо расслабленно (наконец-то). Острая боль, которую причинила Мэри, так и не исчезла. (Она прислала ему четыре сообщения. Каждый раз он бросал взгляд на имя на экране и вздрагивал. Ответил только на последнее. Коротко.) Его руки расслабленно лежат на подлокотниках ладонями вниз. Аккуратные, чистые ногти. Джинсы: немного грязные после коробок (все упаковано и возвращено в полицию; садовая пила опознана; застарелая кровь все еще между зубцами. Просто). Грудь Джона ритмично поднимается и опадает. Под его рубашкой видно футболку: пуговицы расстегнуты. Адамово яблоко подернуто легкой щетиной. Правая нога согнута под странным углом (она болит). Отражение лампы блестит в пряжке его ремня. (Вспоминаю: звук, когда пряжка ударилась об пол в моей комнате. Ощущение его кожи на моей, его колена на моем бедре, его губ на моих.) Эти интимные моменты кристально ясно всплывают в моей памяти в самое неподходящее время. В такси или когда я стою над трупами, посреди разговора с Лестрейдом или в очереди в банк. Внезапно мне вспоминается его запах, и за этим следуют все предсказуемые физические реакции. Сердце колотится, я краснею, мне не к месту становится жарко. Никогда и ничто не отвлекало меня так сильно. Никогда я так отчаянно не жаждал быть отвлеченным.  Это безумие. Глубокий вдох: сосредоточиться на музыке. Остатки доставки (из китайского ресторана) на столе. Джон вздыхает и садится немного иначе. Если немного украсить пассаж, он улыбнется. Его лицо: эта улыбка только для меня. Мои веки тяжелеют от удовольствия. Он любит слушать, как я играю. Приближаюсь к финалу. Поворачиваюсь к окну, как будто все это время я рассматривал пустую улицу, а не его. Последняя нота: позволяю ей звучать, пока она не растворится в тишине. Стою со скрипкой под подбородком, пальцы свободно держат деку, легко поглаживают струны. Необычное волнение (почему?). Смычок прижат к шву на моих брюках. Тишина. Дыхание Джона. Сердце заполошно колотится у меня в ушах.  Слышу, что он вот-вот заговорит; меняет положение, проводит ногтями по обивке, губы разделяются:  — Красиво. Очень красиво.  Мне нравятся комплименты Джона. Что-теплое разливается в груди. Переставляет ноги; наклоняется вперёд. Медлит.  — Ты… — Джон всегда начинает предложения, которые не собирается заканчивать. — Когда ты встречался с кем-нибудь, был с кем-то… Ты ведь играл для... — пауза. — Конечно. Конечно, играл.  Он опять отклоняется к спинке (тихий шорох стоп по ковру).  Сначала это прозвучало как что-то, что подразумевает «да» или «нет» в качестве ответа. И это было бы несколько неловко, учитывая конструкцию предложения. Но вторая часть фразы делает это скорее риторическим вопросом. Думаю, что ответ тут вовсе не требуется. Странно, что он спрашивает подобные вещи; я думал, что по поводу отношений выразился предельно ясно (или относительно секса, ведь, очевидно, что он спрашивает именно об этом). Это не моя сфера деятельности. В конце-концов, все свидетельства указывают на это.  — Это… — он начинает снова, и когда я уже думаю, что он не закончит и это предложение, он все таки это делает: — знаешь, это очень соблазнительно. Было бы очень… Действенно.  — Хм.  Уклончивый ответ. Я крайне доволен тем, что он считает мою игру соблазнительной. Он вспоминает то же, что и я? (Мои руки на его затылке, в его волосах, спускаются все ниже и ниже по его спине?) Он хочет этого? От этого мне хочется сыграть для него что-нибудь еще. Поднимаю смычок.  — Так ты играл? Или… Играешь? — все таки не риторический вопрос.  Я поворачиваюсь и смотрю на него. Его глаза открыты, взгляд голодный, он немного напряжен. Больная нога позабыта (пока что). Его дыхание слегка участилось (как и мое). Возбуждение. Джон спрашивает одно, а имеет ввиду совсем другое. Это не та игра, в которую я хорошо играю. Что он имеет ввиду? Сплю ли я с кем-то? Есть ли у меня кто-нибудь так же, как у него — Мэри? Играю ли я для кого-то, пока он сидит в Клэптопе и смотрит с ней Икс-фактор? — Ты играл для… — пауза — для… Он пытается подобрать слово и не может. Я знаю, вокруг чего он танцует: женщины, мужчины. Не уверен, которое из них использовать. К этому моменту он вообще-то должен знать о моих предпочтениях. Не может представить меня ни с мужчиной, ни с женщиной, и не знает, как это сформулировать? Или он может представить меня с обоими, и не знает, что выбрать? Не хочет задеть, делая какие-то неверные выводы. (Ошибочные предположения: то, что мы делаем лучше всего). Наконец, он выбирает: — Ты играл для своих… Бывших? — гендерно нейтрально. Один — ноль в пользу политической корректности. Браво, Джон.   Взмахиваю смычком и опять заношу его над струнами. Еще не решил, что сыграть. Мои пальцы: не готовы; ничего не предопределено. Неловкое предположение Джона так и висит между нами. Нужно ответить, прояснить. (Это то, что он хочет знать? Моя позиция по этому поводу была более, чем однозначной.) — У меня их нет.  Снова Чайковский? Или что-то другое? Чайковский всегда ему нравится, это всегда соблазнительно. — Нет бывших? — короткий смешок. — Значит, ты все еще спишь с ними?  Какой странный вывод. Если Джон считает это правдой, то он и в самом деле не способен собрать обо мне хоть какие-то данные. Может быть, это подтема нашего разговора: Джон ревнует к людям, которых не существует? — Нет, у меня никогда не было любовников. Концерт Ре мажор? Ему нравится абсолютно весь Чайковский или только некоторые вещи? Пальцы на местах; почти готов. — Что? — неподдельное удивление. — Совсем ни… Еще одно предложение, которое он не закончит. Совсем ни одного. Верно, Джон. Полагаю, это странно. Неожиданно. На самом деле, мне все равно.  — Ох, — он выдыхает, — Я.  Вероятно, это самое короткое предложение из когда-либо существовавших. Длинная пауза. Я поглаживаю струны, жду, когда он договорит.  Что значит это внезапное для него открытие? Ничего. Это не значит ничего. Секс не делит жизнь на до и после, не определяет человека. Нет никакого секретного знания, которое внезапно являет себя миру. Это не влияет ни на что, за исключением того, что, видимо, для Джона все таки разница есть. Напряжение между нами буквально можно потрогать, и я не знаю, как это трактовать. Не хочу стоять у окна со скрипкой под подбородком. Хочу быть в своей постели вместе с Джоном, и его руки на мне, губы — на моих губах. Не знаю, как переместиться отсюда туда. Нет прямого пути или карты. Поворачиваюсь еще, чтобы видеть его самого, видеть его лицо. Отнимаю скрипку от подбородка. Жду. Смотрю.  — Я думал, что… — Джон вздыхает. Он выглядит беспокойно. Странно нервным. Он волнуется? Или это что-то другое?  Видимо, это более значимое откровение, чем я предполагал. Почему? Еще одна область, которую Джон может добавить к своему списку сфер, где у меня не хватает знаний? Все поменяло свое значение (снова)? Он трет губы указательным пальцем. — Что ж, поначалу я вроде как думал об этом. Ты сказал, что это не твоя специализация. Я помню это. То есть, я подумал… Может, ты не был тогда заинтересован в... Отношениях. Болезненное расставание или что-то еще. Потом я подумал, что может быть ты… У тебя… Эм, у тебя нет… Нет чего? Если бы у меня был бесполезный психоаналитик, как у Джона, я бы точно уже прошел через этот разговор несколько раз, но большинство людей не делятся со мной своим мнением о моей сексуальной жизни (или ее отсутствии). Я заметил, что многие считают, будто у меня полностью отсутствует желание в этой области. И это почему-то позволяет им вздохнуть спокойно и расслабиться в моем присутствии. Асексуальный мужчина: не совсем мужчина, но и не женщина. Нет проблем ни тех, ни других. Абсурдная идея, но полезный вымысел. Не думал, что Джон приписал себя к этому, частично или полностью. Поэтому он был (и продолжает быть) таким нерешительным со мной?  Джон облизывает губы. Нервничает. Странно притягательно; язык Джона. Вспышка сенсорной памяти: языка Джона на моих губах, у меня во рту и (чуть-чуть) у моей (правой) мочки уха. Свидетельство физического влечения (его у моего бедра, моего у его) очевидно. Явно. Он точно это заметил. До этого он считал, что у меня нет потребности в сексе? (Потребности могут существовать без их удовлетворения.) Или он думал, что я просто не хочу? (Что меня ранили, и я эмоционально нестабилен. И в результате болезненного расставания, не хочу никого. Или его конкретно?) Поцелуи и поглаживания, касания, которые были бесконечными и никогда не вели к сексу: эксперимент над моей сексуальностью длиною в год? (Отлично сыграно, Джон!) Или, может быть, он думал, что я не способен возбудиться физически? (Представляю его, в темноте, наедине со своей эрекцией и рукой. Он и его руки, его рот — мое чудодейственное лекарство. Пьянящая фантазия.) Джон еще даже не закончил говорить, а я уже вычислил как минимум две его сексуальные фантазии и разгадал одну собственную загадку.  Нужно помочь ему. Нет нужды нагнетать еще больше. Подсказать. — Ты думал, что у меня отсутствует либидо? — Я задавался этим вопросом. — Джон краснеет. Я засмущал его. Сложное признание? — Ах. Ну, что ж, у меня есть.  — Да, — Джон трет шею ладонью, — да, я думаю, я… Уже обнаружил это.  Он меняет положение. В джинсах ему становится неудобно. Этот разговор возбуждает его. Не могу сказать, что это не относится и ко мне. Хотя, вероятно, по другим причинам.  — Итак, — он смотрит мне прямо в глаза, — ты чувствуешь влечение, но провел всю жизнь, предпочитая не идти у него на поводу? Так?  На момент раздумываю, как ответить. Факт: я (пятнадцатилетний) запустил руки под рубашку девочке в гардеробе деревенской церкви. Она согласилась, мне было любопытно. Мягкое тело, прикрытое хлопком. Быстрое, клиническое исследование. С тех пор: никаких контактов (кроме Джона), которые можно было бы отнести к интимным. Мои предпочтения, на самом деле, не вопрос (скорее мужчины, чем женщины), но я никогда не удосуживался протестировать эту теорию. Нет смысла. Не хотел всех этих усложнений, которые приносят отношения, мелких издевательств. Никогда не планировал превращать это в глобальный выбор, скорее результат маленьких решений день ото дня, неделю за неделей. Думаю, ответ просто «да». Джон выжидательно смотрит на меня. Ждет. Он хочет, чтобы на это была какая-то причина, когда, на самом деле, ее нет. Просто я не тот человек. (Или, как сказала моя мама: «Ты решил, что слишком независим для того, чтобы тебя любили». Она считала это признаком моей эмоциональной незрелости. Вероятно, так и было. В ретроспективе.) — Возможности, которые подворачивались, никогда не были… — раздумываю над следующим словом, пытаюсь найти верное и не могу. Не были привлекательными? Не совсем. Доступными? Иногда. В достаточной степени, вообще-то. Это правда, но слишком откровенная, чтобы озвучить. Выбираю: — Приемлемыми. — не ложь, вовсе нет.   Всегда были возможности и предложения. Но они никогда не были настолько соблазнительными, чтобы стоить моих усилий или времени. Или социальных маневров. Или: были более важные дела. Всегда было что-то важнее. Расследования или кокаин. В большинстве случаев расследования.  — Ты не думаешь, что упускаешь что-то? — меня осеняет, что в одно и то же время мы ведем два разговора, хотя тема второго не совсем понятна.  — Я имею в виду, разве это не одна из человеческих реалий, о которой ты должен иметь представление?  Медлю. Не уверен, как ответить на этот вопрос на всех уровнях нашей беседы. Уверен только в первом значении. — Я знаю, как работает совокупление. — приходится констатировать очевидное. Джон улыбается. Это добрая улыбка, за которой кроется что-то еще. Снова облизывает губы. Понимаю, что только что предоставил третью, ранее неучтенную сексуальную фантазию Джона. Его взгляд практически хищный (а добыча — это я). По позвоночнику пробегают мурашки. Приходится отложить скрипку, пока я не уронил ее. Мои руки дрожат. Его взгляд не покидает моего.  — Ты думаешь, этого достаточно?  — Достаточно? Для чего? Для работы? Да. — это кажется неправильным ответом.  Правильный был бы «нет»? Нет, этого недостаточно. Недостаточно, когда это касается тебя, Джон. Недостаточно никогда. Иногда слишком много, но даже тогда — мало. Сложно. Парадокс, как и все, что относится к тебе.  Он весело смотрит на меня пару мгновений. До финального шага всего секунда. Словно я — это пазл, который он решает (может, так и есть). Ответ найден.  Встает, идет ко мне. Открывает скрипичный футляр и указывает на него. Хочет, чтобы я положил скрипку. Не могу пошевелить трясущимися руками. Джон берет мое запястье большим и указательным пальцами, направляет его. Стаскиваю мостик прежде, чем Джон забирает у меня скрипку и аккуратно укладывает на мягкий бархат.  Захлопывает футляр. — Каждый заслуживает немного ласки, Шерлок.   Собираюсь сказать, что это не вопрос заслуги, но выражение его лица останавливает меня. Откровенное желание. Страсть. Любовь. Я снова на крыше, как почти год назад. И опять эта новизна его близости, ощущения его дыхания, запаха его кожи...  Маленький приступ паники. Неизведанная территория. Он кладет руку мне на шею и притягивает к себе.  Джон целует меня.