The Progress of Sherlock Holmes

Солнце уже встало. Сейчас семь утра или даже семь двадцать. Просыпаюсь. (Почему?) Матрас прогнулся с правой стороны, вот почему. Я сонный и хочу спать дальше. Мне тепло, удобно и хорошо. Кто-то сидит рядом на кровати, положив руку мне на грудь.   Джон.  (Вспоминаю: его руки внизу моего живота, его голое бедро прижимается к моему, его язык (боже). Его губы. Пальцы. Засыпаем расслабленные, сплетаясь друг с другом. Приглушенный стук его сердца как музыка для моих ушей. Потом просыпаюсь снова в жуткую рань. Я дезориентирован и лежу между его ног, провожу его влажной головкой по своим губам. Он (тоже полуспящий) стонет, поддаваясь бедрами мне навстречу. Никаких границ, никаких правил. Тело берет свое даже во сне. Месяцы сексуальных фантазий становятся реальностью всего за одну ночь: его крайняя плоть у моих губ, направляю его в свой рот, сдерживая рвотный рефлекс. Он запускает руку в мои волосы, и тело дрожит от напряжения и невысказанных слов. Лучше, чем в фантазиях. Мое желание сводит меня с ума. Вскрикивая, он эякулирует в мой рот, а после этого я привлекаю его к себе, дрожащего, укладываю на грудь и глажу по спине. Он твердо целует меня, обхватывая ладонью мой пенис. Всего три грубых движения, и под моими веками взрываются огни. Удовольствие наполняет меня до кончиков пальцев, и его физическое свидетельство на животе Джона. Я что-то сказал ему, а потом — забвение.)  Середина ночи. Туман. Детали растворяются в импрессионистской посторгазменной дымке. Безудержный разврат. Спальня пахнет сексом.  Матрас снова прогибается: губы касаются моих. Он сильно пахнет мылом и шампунем (моим): принял душ. Открываю глаза, и все плывет. Взгляд фокусируется на нем. Он сидит на кровати, рассматривая меня: волосы влажные. Одет. Сверху пальто. Уходит. (Не уходи, Джон.) Ладонь ложится мне на шею, большим пальцем он поглаживает щеку. (Не уходи.) — С добрым утром.  Мычу в ответ, потому что слишком устал. Замечаю, что немного наклонил голову, прильнув к его руке. Тело само тянется к нему.  — Мне нужно открыть отделение. Сегодня утром кроме меня никого нет.  Скольким людям нужен доктор в воскресенье сразу после рассвета? Уж точно они могут подождать. Уж точно они могут катиться к черту.  — Ты хочешь… — пауза.  (Почему?) Немного неловко. Дневной свет все усложняет. Задернем шторы, и пусть он держится от нас подальше.  — Ты хочешь встретиться со мной на ланч? Или… Поужинать вместе? Что скажешь?  Обед? Что ж, значит до позднего вечера обойдемся без слезливых примирений в Клэптоне.  — Напиши мне, — мой голос нечто среднее между сонным и хриплым.  — Чем займешься сегодня? Расследование? — тянет время.  Приятно, конечно, но он все равно уйдет. Ему придется. Ответственность. Приоритеты. (Зарплата.) Больные и пожилые, нуждающиеся в помощи. Нужно поумерить свою досаду на них.  — Пока нет, — перекатываюсь, поворачиваясь к нему спиной. Не хочу смотреть, как он уходит. — Устал.  — Тогда спи, — он целует мою лопатку, зарывается носом в шею, садится обратно. Медлит. Смотрит на меня, перебирая пальцами мои волосы. — Я напишу тебе.  Мычу в ответ. Чувствую, как пружинит матрас, когда он встает.  Не хочу смотреть, как он уходит, но слышу его шаги так же хорошо. Ступает на ковер. Останавливается, застегивая пальто. Дверь открывается и закрывается (тихонько, сейчас рано, он не хочет разбудить миссис Хадсон и мешать мне). Шаги на ступеньках, один за другим. Медленно идет вниз. (Никакой хромоты, даже намека на нее.) Он останавливается на полпути, левая нога замирает на шестой ступеньке. Тихий шорох ткани. Пауза. (Что он делает?) Передумал?  Прикидывает, думает о том, чтобы вернуться, снова сбросить пальто, свернуться вместе со мной в постели, прижимаясь щекой сзади к моей шее? Он бы поцеловал меня туда, и я бы перекатился, целуя его в ответ, положил бы голову ему на грудь, чтобы слушать приятный и обнадеживающий стук его сердца. Допамин. Окситоцин. Серотонин. Вазопрессин: прокладывают пути, укрепляя эту невозможную парную связь. Заставляют глупеть от любви. Биологическое обоснование человеческой привязанности. Я привязан к нему. (Не уходи, Джон.)  Снова шаги на лестнице. Левая нога, правая, и теперь быстрее. Он спускается, внизу ковер. Звук шагов по плитке. Джон не останется. (Разочарование; как шагнуть вниз с утеса. Желудок ухает вниз.) Слышу, как он открывает дверь.  Вибрация; мой телефон. Передняя дверь закрывается, и тихонько звенит стекло. Он ушел.  Глубокий вдох. Я чуть приподнимаюсь, чтобы достать телефон из кармана брюк. Мышцы на внутренней стороне бедер ноют. Забираюсь обратно в постель. (Простыни просто ужасны). Смотрю на экран. Джон. (Конечно). Улыбка.  Уже жутко по тебе скучаю.  Прилив удовольствия. Облегчение. Обожание. Желание. Грудь сдавливает, как будто внутри есть что-то живое.  Возвращайся. ШХ Боже, если бы только мог.  Что ответить? Правда будет выглядеть как биологическая формулировка или надпись на поздравительной открытке (либо одно, либо другое). Страсть, любовь и тоска, индивидуально или разом, это все жутко избитое клише. И так обывательски.  Хочу, чтобы ты был здесь.  Ты значительно повышаешь мой уровень серотонина.  Без тебя я потерян и несчастен.  Засыпаю, думая о том, что ответить.  Меня будит звон тарелок. Каблуки стучат по полу кухни. Миссис Хадсон. Уже поздно, примерно десять тридцать утра. Тру глаза, потягиваясь (бедра все еще ноют; напоминание: Джон.) Проверяю телефон. Шесть сообщений, и все от него. Глажу экран пальцем.  Не могу перестать думать о тебе.  Нужно было сделать это сто лет назад. До того, как все стало так сложно.  Может быть, тогда было еще слишком рано.  Для меня, по крайней мере. Для тебя — не знаю. Что скажешь? Хотел улизнуть перед ланчем и вернуться назад, но не выйдет, по всей видимости. График забит.  Боже, я люблю тебя, ты ведь знаешь это, да?  Неприкрытые эмоции Джона, обличенные в дигитальные символы. Тепло, привязанность, страсть и любовь снова расцветают в груди. Это ошеломляет. Его сердце словно на ладони. Все настолько ярко, будто смотришь на солнце. Нужно отвернуться: слишком много. Сохранить все это, чтобы просматривать маленькими порциями и вспоминать. Я в экстазе, что он так беззастенчиво пишет мне это; и в ужасе, что не знаю, как ответить.  Болезненное желание. Его отсутствие и моя тяга к нему транслируются практически физической болью. Я очарован. Должен провести этот день, валяясь на диване в обморочном состоянии.  Ты превратил меня в викторианскую барышню. ШХ Во рту неприятно: нужно почистить зубы. И кофе. Простыни: вполне очевидно, какой деятельностью тут занимались. Я помню: стройное тело Джона, полуприкрытое простыней; голова на подушке. Запах его кожи. Засовываю ноги в тапки, набрасываю халат, а потом стаскиваю все покрывала с кровати и кидаю в корзину для белья.  Телефон снова вибрирует.  Правда? У тебя обморок?   Боюсь, хотя бы одного мне не избежать. ШХ — Шерлок?  Миссис Хадсон. Ее маленькие каблучки стучат по плитке и звучат глуше, когда она ступает на ковер в гостиной. Дверь в спальню наполовину открыта (она уже заглянула? Видела меня спящим? Голым и развратным, и абсолютно выжатым?) Нужно удостовериться, что халат запахнут, и пригладить волосы. Бедра ноют, и свидетельство нескольких эякуляцих (его, моих) на моем животе, на груди, на ногах. Мне нужно в душ. Телефон вибрирует в руке.  Я должен увидеть тебя сегодня. Ужин? У Анджело?  — Доброе утро, миссис Хадсон, — я пытаюсь звучать так приятно, как только могу.  Она действительно мне нравится. В руках две чашки, одна для нее, одна для меня, и она делает мне жест присесть. Я медлю на мгновение. Предпочел бы душ, правда. И кофе.  — Действительно, доброе, — она смеряет меня многозначительным взглядом.  На секунду я удивлен: откуда она знает? Спохватываюсь: конечно. Наверняка все слышала. Было не слишком поздно, когда Джон раздел меня; она вполне могла стоять на ступеньках или нести тарелку с печеньем мимо двери, как делает это сейчас, и слышать голоса. Мы оба были не в состоянии контролировать свою громкость, а стены тонкие. И, разумеется, миссис Хадсон всегда была любопытна. Конечно же, она все слышала. Очевидно.  Поразительно, как легко я могу забыть о существовании всего остального мира, когда губы Джона касаются моих. Мгновение солипсического высокомерия: представить, что этой ночью не существовало больше никого.  Я принимаю решение и двигаюсь к своему креслу (она занимает кресло Джона). Передает мне мой чай. Беру его.  — Не слышала, как твой молодой человек уходил сегодня утром, но он ведь ушел, не так ли? — Подмигивает мне, — я так рада, что ты наконец двинулся дальше после последнего.  Последний. Джон. Ох.  — Я не могла поверить, когда он просто взял и женился на той женщине. — Она скорбно покачала головой, сжав губы. — Как это все ужасно. Я думала о нем гораздо лучше. Он казался таким приятным молодым человеком.  — Ах. — это кажется немного нечестным.  — А потом он продолжил увиваться за тобой все эти месяцы, как будто это не ранит тебя! То, что он продолжает сюда приходить! Несколько раз я чуть было не отчитала его! — Она цыкнула в чашку и покачала головой, — пей свой чай, дорогой.  Чай слишком горячий и немного слаще, чем обычно делает Джон. Обжигает язык.  Да, обед. У Анджело. Увидимся там. ШХ