The Progress of Sherlock Holmes

Просыпаюсь. (Почему?) Вокруг темно. (Середина ночи, что-то около двух или трёх.) Я в кровати, и мне жарко. (Кто-то лежит рядом. Джон. Он пышет жаром.) Практически слетает с кровати, приподнимаясь на руках. Одна нога вообще уже на полу. Он кричал? Возможно. Задыхается так, словно тонет. (Бассейн. Взрыв. Джон, не умирай.) Еле соображаю и не могу никак не проснуться. Никто не тонет. Это кошмар. Осторожно сажусь (голова такая тяжелая) и готовлюсь к худшему. (Кошмары бывают очень жестоки.) Реакция на сон выглядит как паническая атака. При свете дня Джон Ватсон, бывший солдат, убийца и мой защитник, у которого перед лицом опасности на дрогнет ни один мускул, к такому не склонен. (Он относится к сновидениям как к смертельной угрозе, а смертельную угрозу расценивает как сон. Мой парадоксальный мужчина.) — Джон, — шепчу я. Он поворачивается ко мне, и мои руки естественно и просто обнимают его. Он прижимается лицом к моей груди, пытаясь перевести дыхание. Как будто давится чем-то. Его трясет, но на ощупь он обжигающе горячий. Дышит носом. (Знает, что и как нужно делать в таких ситуациях. Не решение проблемы, но механизм ее преодоления.) А я не уверен, как быть мне. Утешать? (Что делает в таких случаях Мэри?) Я глажу его по голове, по спине. Слушаю, как он перестает судорожно хватать ртом воздух и начинает дышать, хоть и неровно, но осознанно отмеряя вдохи и выдохи. Целую его висок. (Демонстрирую привязанность.) Это помогло? Необходимы какие-то другие действия? Зарываюсь носом в его шею. — Хочешь поговорить об этом? (Это ведь то, что нужно говорить в таких ситуациях?) Он протяжно выдыхает через нос и хрипит: — Нет. (Хвала небесам.) Его голос дрожит, и это не похоже на него. Признак того, что что-то идёт не так. — Извини, но… — Все нормально, — я глажу его плечо, а потом откидываюсь назад и тяну его за собой. Он падает на свою подушку, и мы лежим лицами друг к другу. Его глаза скрыты от меня игрой тени и слабого света, падающего из окна. (Не знаю, закрыты ли они.) Слушаю его дыхание, чувствую теплый воздух на своей щеке. Все постепенно приходит в норму, но его сердце по-прежнему бьется слишком быстро. Пробегаю пальцами по его коже. То, как его потряхивает, не должно казаться мне таким соблазнительным. (Это заводит.) Дрожь выглядит так же, как и сильное возбуждение. Он горячий и обнаженный. (Правая) рука на его шее, провожу пальцами по линии челюсти и спускаюсь ниже. На плече я очерчиваю границы его ранения. Наклоняюсь и целую шрам. Это не причина его кошмаров, это причина, которая привела его ко мне. И я благодарен за это. Он поднимает руку на мое плечо, потом запускает в мои волосы. (Мне нравится, когда он играет с ними.) Провожу ладонью по его ребрам, задеваю косточку на бедре. Его живот чуть влажный. Он вспотел от приснившегося кошмара. Жёсткие волосы в его паху и мягкий пенис в моей руке. Я никогда вот так не дотрагивался до него. Нам обоим всегда не терпится. Даже невозможно представить нас в таком заурядном состоянии, если мы вдвоем и полностью раздеты. Мельком украденные моменты. Месяцы фантазий, заключённые в ограниченное (временное) пространство. Фейерверк желаний. Эротические фантазии, наверняка, последнее, что сейчас приходит ему в голову. Скорее, он думает о кошмарах и панических атаках. Не самые сексуальные вещи. Он лениво перебирает мои волосы (какое блаженство). Джон доверяет мне. Мои пальцы продолжают двигаться. Очень нежная кожа: мягкая и эластичная. Она легко поддается манипуляциям. Я продолжаю ласкать этот (безобидный во всех смыслах) пенис. Без сомнения, это самая интимная вещь, которую я когда-либо делал. Очень незначительное действие: просто немного уязвимой человеческой плоти в моей руке. Я чувствую, как что-то во мне, скрытое и неизвестное, рвется на свободу. (Джон: я люблю тебя.) Глажу его пальцами, мягко сжимаю (я в восторге от уникальных свойств эрегированных тканей нашего тела). Он целует уголок моего рта и выдыхает мне прямо в губы. Его дыхание нормализовалось. (Все в порядке. Мое ортодоксальное средство против панических атак сработало. Нужно это запомнить.) Рука выскальзывает из моих волос и ложится на плечо. Он проводит ей вниз до самого запястья и обратно. (Молчаливое поощрение.) Я ласкаю его более явно, и плоть в моей руке начинает меняться. Мягкие ткани твердеют. Кровь наполняет corpora cavernosa . Границы расширяются, эластичная кожа растягивается. Я чувствую эти изменение своей ладонью, и больше не могу полностью уместить его в своей руке. Мои пальцы двигаются настойчивее, и дыхание Джона ускоряется. Тело адаптируется. С позиции наблюдателя эта метаморфоза, этот биологический процесс ощущается совсем иначе. Мягкая уязвимая плоть, которая явно и настойчиво требует внимания. Знакомо, предсказуемо, но совершенно иначе. Он стонет, его пальцы скользят по моей спине, хватаются за плечи. Целует меня: его язык на моих губах. У него влажное лицо: панические атаки часто связаны со слезами, слезы не ассоциируются с Джоном. Диссонанс. Мои пальцы кружат по его уздечке, и он стонет, уткнувшись мне в шею. Руки опускаются ниже и стискивают мое бедро. Просьба. (Быстрее, сильнее.) Я знаю, чего он хочет. Желание такое сильное, что оно заглушает все остальное. (О, отлично понимаю, каково это.) Если дойти до конца, нахлынет удовольствие, а за ним сразу же — облегчение. (Он так близко.) Но я поступаю ровно наоборот и замедляюсь, наслаждаясь измененной текстурой его кожи, звуками, которые он издает. (Не так быстро, Джон.) Чувствую, как он смеётся мне в губы. — Решил подразнить меня? — Он спрашивает это тяжело дыша, и в его голосе слышится улыбка. (Ему нравится.) Я переворачиваюсь и беру маленькую бутылочку, которую оставил на тумбочке как раз для такого случая. (Стараюсь не обращать внимания на кольцо Джона, которое лежит рядом.) Он лежит на спине, и его освещает тусклый свет из окна. Закрывает глаза рукой, сдерживаясь, чтобы не довести себя до оргазма самостоятельно. Джон прекрасен. Его стройное, поджарое тело. И такое явное, твердое желание. Я целую его губы, шею. Его руки расслабляются, прижимаясь ко мне. (Он измучен, а я неумолим, но он не возражает.) Соскальзываю ниже по кровати, устраиваясь между его ног. — Мы ведь никуда не торопимся, правда? Он издает звук, который означает что-то вроде «да уж, не торопимся, особенно — ты». А вот он в отчаянии. Он очень близок. Но ещё ему любопытно, что же я буду делать дальше. Я делаю две вещи сразу: обхватываю губами его головку (он стонет, толкаясь бедрами навстречу) и открываю бутылочку, выдавливая содержимое себе в руку (немного перебор, но в таком деле лучше много, чем мало). Ногти я тоже заранее коротко подстриг. (На случай, если представится такая возможность.) Я провожу скользкими пальцами между его ног (ему не терпится), а языком — по уздечке, и аккуратно целую чуть пониже. Кончик пальца прижимается и кружит вокруг анального отверстия. Я жду минутку, будут ли возражения. (Их нет.) — Да? — должен удостовериться. Он отвечает быстро, и его голос напряжен. Задержал дыхание? — Да. Левой рукой обхватываю его у основания, языком подхватываю выступившую капельку предэякулята. Он вздрагивает и мычит от нетерпения. Уже на одни его звуки я могу подсесть не хуже, чем на кокаин. (Наркоман никогда не может исправиться полностью. Что-то должно заменить все эти вещества и растворы — для меня это Джон. Моя зависимость поменяла свою форму. Теперь она более социально приемлема. Моногамия: кто бы знал, что в этом весь секрет?) Я надавливаю, чувствуя, как сопротивляются мышцы. (Ожидаемо. Естественно. Мои предварительные исследования предсказали это.) Феноменально упругая мышечная ткань. Нужно отступить и подождать (отсчитываю тридцать секунд), перед тем, как идти дальше. Поразительно, какие нежные ткани! Какой контраст с упругой мышцей, которая сопротивляется моим действиям! Мои опыты не показали, что кожный покров в этом месте будет таким мягким, хотя такие мысли были. (Можно легко навредить, поэтому действовать нужно осторожно.) Мертвая плоть совсем не то же самое, что мягкие, живые ткани Джона. И уж точно она не такая отзывчивая. Мертвецы не стонут, не задыхаются от удовольствия, не зажмуриваются, продолжая еле слышно повторять мое имя. (Преимущество: Джон.) Уже только идея происходящего (не говоря о самом процессе), даже просто мысль о том, что часть меня внутри него… Прекрасно. Восхитительно. Это как когда он играет с моими волосами, и дрожь пробирает все мое тело. Ещё одно маленькое движение, примерно два дюйма внутрь, чуть вверх и… Вот так. Джон выдает целый набор очень красочных ругательств. А вот и подтверждение: простата найдена. Вытаскиваю палец, чтобы добавить второй. Во второй раз ее найти еще проще. Второй поток обсценной лексики (тематически связанной с первым вариантом, но не идентичной). Еле ощутимые круговые движения пальцами. Равномерная, постоянная стимуляция. Губами я обхватываю (правое) яичко, рука скользит по его пенису, подушечки пальцев не отрываются от этой любопытной точки внутри него. Я чувствую, как он напрягается (внутри и снаружи). Его дыхание — один сплошной поток звуков, где нет ни единого четко произнесенного слова. Бедра дрожат от напряжения. Вдруг наступает короткая пауза (он на грани), тело практически каменеет, а потом Джон эякулирует, всхлипывая. (Оргазм сотрясает его дольше обычного. Результат стимуляции простаты. Я предполагал, что так и будет. Дополнительные материалы тоже ссылались на это.) — Иисусе Христе, — у него дрожит голос. Мои пальцы выскальзывают из него, и он всхлипывает. (Больно? Нет. Чувствительность повышена.) Я перебираюсь повыше и устраиваюсь у него на груди. Чувствую, как он дрожит, как вздымается его грудь, как стучит сердце. Он пытается отдышаться и прийти в себя. (И после приступа паники, и после оргазма. Интересное сочетание.) Джон кладет руку поперек моих плеч. Слабый и расслабленный. Выдыхает. — Иисусе, — говорит это уже который раз за сегодня, — это было… Пытается подобрать слова. — Черт, откуда ты вообще умеешь... Тишина. — О-о-о, боже... Ну, что на этот раз? — Пожалуйста, скажи мне, что ты не засовывал пальцы трупам в прямую кишку, чтобы научиться это делать. Разумеется, именно так я и делал. Как еще я найду малюсенькую железу, не имея никакого опыта. Да ещё и в месте, где я ничего не могу видеть! Как я быстро и эффективно определю ее точное расположение в такой ответственный момент? Банально, но иногда опыт просто нельзя ничем заменить. (Не могу делать кирпичи без глины.) — Я предчувствую, что мой ответ будет совсем не тем, что ты хочешь услышать. Он смеется. Заливается смехом, так, что сбрасывает меня с груди. И делает это так заразительно, что не присоединиться довольно тяжело. Я ложусь на бок, подпираю подбородок рукой и наблюдаю за ним, ухмыляясь. (Думаю, это может казаться забавным. Для людей, у которых нет доступа к моргу и постоянного, жгучего любопытства.) Он смеется и смеется, хватаясь рукой за мое плечо. — Господи, ты сошел с ума, — пытается поцеловать меня, но при этом не может перестать хихикать. Задыхается от хохота так, словно у него все еще паническая атака. (Такое разнообразие человеческих эмоций. Их гораздо больше, чем физиологических состояний. От агонии до экстаза, от отчаяния до восторга. Все это выглядит и ощущается так похоже.) — Ты просто чокнутый, но я люблю тебя, — он хохочет до тех пор, пока у него по лицу не начинают течь слезы (уже второй раз за ночь). Он вытирает их рукой. — О, боже, боже… — смех на мгновение утихает, а потом все начинается по новой. — Я надеюсь, что после этого ты вымыл руки! — Конечно! Но это было несколько дней назад, — прикидываю я, — и я был в перчатках. Очевидно же. (Разве такое вообще нужно проговаривать?) От этого он смеется еще сильнее и хватается за живот, как будто ему больно. (Вот сейчас он точно разбудит миссис Хадсон. И вряд ли ей будет так же весело, как Джону.) Истерики в три часа ночи. Надо добавить это к списку неприличных мероприятий, которые регулярно проходят в квартире 221Б. Когда его смех наконец-то хоть немного успокаивается, он легко целует меня и вжимается своим мокрым от слез лицом мне в шею, по-прежнему довольно ухмыляясь. — Знаешь… Знаю? (Возможно.) — …если тебя так тянет экспериментировать… Какое-то абсурдное заявление. Как будто мне просто необходимо заниматься этим каждую минуту. — Ты можешь делать это со мной, — он закидывает руку мне на пояс. Эксперименты с живым (и любимым) телом. Это интригует. Меня охватывает эйфория. Какие возможности для проверки моих теорий! (Его отзывчивое тело — это так заманчиво.) Он поворачивается, прижимаясь спиной к моей груди, наши тела тесно прижаты друг к другу. Кладет голову на (мою) подушку. Я закидываю руку ему на бедро. (Удобно. Хочется спать.) — Хорошо, — я прижимаюсь лбом к его затылку, — так и сделаю. — Договорились, — он делает паузу и снова начинает посмеивается, — было бы неловко ревновать к трупам. А потом и вовсе хохочет, уткнувшись в мою подушку.