Малый сборник

В поместье темно, тихо и пыльно. Элвис открывает двери, и из покинутых комнат в лицо вырывается затхлый запах нагретого дерева, кислого винного варева. В городе такой переполох, что вряд ли скоро кто-то вспомнит об этом месте, где должны были обнаружить, но не обнаружили группу людей. И поэтому тяжелый дух, пахнувший в лицо, пахнет спокойствием и безопасностью. Элвис скрупулезно обходит комнату за комнатой с арбалетом наизготовку, серьезный и сосредоточенный, а потом бегом спускается и летит в гараж – машина его стала больше похожа на дырявый таз, и здесь, в безопасности, к ее починке сводятся все мысли. - Дом чист, - кричит он, давая отмашку арбалетом, - сами разберетесь, а я к детке, ей я нужнее! Дверь за ним со скрипом закрывается, и открывается вновь, качаясь на ржавых петлях. Одри окидывает запустение мутным тяжелым взглядом человека, уставшего от жизни, и грузно оседает на низкий табурет у лестницы в полуподвалы. Она не смотрит, когда Эдвард, едва переставляя ноги, утягивает наверх тело брата, опасно оступаясь и качаясь, наступая на самые края ступеней. Устало прикрыв глаза, Одри думает, что надо собраться с силами и оттащить Эдварда от привезенного за тридевять земель трупа, пусть это и его родной брат. Надо только сначала дать время Эдварду проститься. Побыть им наедине в последний раз. Уже засыпая от усталости, Одри думает о дереве за домом; старая яблоня, в сени ветвей которой как раз найдется место для могилы. Разодрана грудная клетка, распахнута шея, вспороты вены на руках, под коленями, паховые артерии разорваны. Эдвард укладывает брата на кровать, и простыни не становятся красными. Крови потеряно столько, что течь уже просто нечему. Сил хватает только еще раз коснуться лба и век, провести пальцами по глазам, которые так же пальцами закрыл, укладывая брата на заднее сиденье машины; Элвис даже промолчал о том, что кровь запачкает чехлы. И все затихает, дом погружается в безмолвие. Уснувшая у лестницы, прислонившись спиной к стене Одри дышит ровно и глубоко, провалившись в благословенную исполненную спокойствия тьму. Усталый Элвис засыпает у нагретого солнцем колеса машины, выпустив из ослабевших пальцев инструменты и привалившись спиной к нагретому металлу. Эдвард роняет голову на сложенные руки и силы оставляют его, резко и глубоко утягивая в сон. После едва ли не суток в пути ночь, в которую наконец нет адреналина в крови и не нужно спешить и бояться, и можно спать, проходит быстро. Эдвард просыпается от прикосновения к виску, и память, еще не вернувшаяся окончательно, медленно дает определение ощущению. - Френки, - еле ворочает языком Эдвард и неловко, не поднимая головы, касается чужих мозолистых, горячих пальцев. Слышит в ответ сдавленный, близкий, тихий смех. И вскидывается, словно ошпаренный, словно попал под прямые солнечные лучи. Так резко, что взрывается болью голова, и слезятся глаза, и перехватывает остро горло. Френки смотрит насилу открытыми глазами, светлыми, как у самого Эдварда. Такими привычными, цвет которых едва ли не забыт, переставший быть обыденным долбанных десять лет назад. Дыхание поверхностное и тяжелое, но открытые раны под пленкой ссохшейся крови кажутся не такими страшными. Френки выдыхает надсадно, сквозь стиснутые зубы, и вдыхает, морщась, так тяжело, словно это последний его вздох и воздух сжигает его изнутри. А потом набирает полную грудь воздуха, мягко поднимающуюся под тонкой тканью накинутой поверх простыни, еще раз. И еще. Эдвард так и держит его лихорадочно горячие пальцы в своих, глядя и не моргая. Разум, испуганный и смущенный происходящим, ищет варианты решения, и Эдвард не двигается, пока не понимает сути и не вздыхает, давясь воздухом и припадая в неловком объятии к слабо улыбающемуся Френки. - Я вроде даже жив, - усмехается тот, и тут же хрипит, пытаясь вздохнуть. Эдвард отстраняется, но понимает, что дело не в его внезапных нежностях; Френки просто слишком слаб, и даже дыхание дается ему с большим трудом, что уж говорить о речи. - Превращение не происходит сразу, - сбивчиво начинает Эдвард, поднимаясь и со смутной мыслью о воде и тряпках начинает метания по комнате, - я пока не знаю, как на самом деле долго, но не меньше трех суток. Пока не изучил до конца… Он виновато оглядывается, и Френки закрывает глаза. - Бог с ним, - шипит он, чуть качая головой, и облизывает ссохшиеся в бурой корки крови губы. – Больно адски. И Эдвард, проглотив ненужные слова, слетает по лестнице, припоминая, как считанные часы назад, когда мир еще только начинал меняться, в этом доме, полном людей, Одри показывала ему кухню. А в ней целый ящик разномастных лекарств, большинство из которых было либо антибиотиками, либо болеутоляющими и жаропонижающими. Одри просыпается сама, и тут же морщится от боли в затекшем от сна в неудобной позе теле. Смотрит на лестницу наверх, и решает все же пока не мешать Эдварду. В гараже она будит уснувшего Элвиса, и сидит с ним недолго, глядя на утреннее солнце и поглаживая ладонью прохладный металл автомобильного бока. Наверх они идут вместе. Элвис держится на шаг позади, явно уже предчувствуя необходимость физического труда – стащить тело вниз, закопать его. В комнате, где закрылся Эдвард, распахнуты оба окна. Свежий, еще холодный по-утреннему воздух пахнет влажной землей, и Одри ненадолго замирает на пороге, думая, как лучше отнять Эдварда от тела брата, и разглядывая комнату. На полу в стальном тазу, увешанном по краям тряпками, блестит зеркально мутная от кровавых хлопьев вода. Пол кое-где у кровати тоже залит водой; лежат темным кулем окровавленные и затвердевшие тряпки с тела Френки. Одри передергивает плечами, когда переводит взгляд на кровать и чуть поворачивает голову, чтобы посмотреть на нахмурившегося Элвиса. Эдвард лежит спиной к двери, и видно, что руками он обнимает того, кто лежит рядом. - Ну тяжело парню, - пытается равнодушно пожать плечами Элвис, но тут же качает головой. – Как бы он башней не двинулся, бедолага. Первой входит Одри, и ей становится еще более дурно, когда она замечает, что через талию Эдварда тоже перекинута рука. Отмытая от крови, в синяках и с рваными ранами от укусов. Элвис не успевает выдать комментарий; Эдвард ворочается, прижимая Френки во сне ближе, и к вящему ужасу вошедших, Френки повторяет это движение, обнимая брата крепче. Шумный вздох Одри, едва не замешанный на стоне, будит обоих. Время требуется не для объяснений, которые укладываются едва ли в пару минут, а для осознания. Элвис так и замирает у дверей, подперев косяк и скрестив руки на груди, а Одри садится рядом с кроватью, но оба смотрят только на Френки, с трудом приподнявшегося и полусевшего на кровати. - Удивительно, - наконец поджимает губы Элвис. – Обалдеть как удивительно и охренеть как неожиданно. Френки хмурится, а Эдвард, так и сидящий на краю кровати, смеется, потирая пальцами лоб. - Жизнь не так плоха, - улыбается в пол он, и в складках простыней нащупывает непривычно горячую руку брата. Сжимает легко пальцы и чувствует ответное пожатие, слабое, но явное. Элвис и Одри уходят, и Одри обнимает себя за плечи, словно озябла. А Эдвард вдруг думает, придавленный сонной слабостью, потирая костяшки пальцев расслабленной руки Френки, что уже не помнит таких прикосновений. Десять лет жизни в холодном, полуживом теле стерли почти все воспоминания о другой жизни, когда тепло было привычной нормой. Френки тоже настороженно внимает, впитывая почти забытые ощущения, закрыв глаза. Тонкие ноздри подрагивают от глубокого дыхания. - Я уже забыл, как это, - шепчет Эдвард, касаясь ладони брата двумя руками, - когда так тепло от прикосновений. - Я тоже. – Хрипло шепчет Френки, отворачивая голову. – Но не жалею. Слова даются ему тяжело, но он вздыхает снова и собирается с силами, продолжая. - Это вполне приемлемая плата за то, чтобы ты мог жить. - Я бы итак жил, - качает головой Эдвард и замолкает, чувствуя, как Френки хочет возразить, снова сказать все то, что Эдвард знает и без того. Как во всей этой канители с вампиризмом Френки предчувствовал скорую охоту на людей, как на ценное зверье, и не хотел, чтобы так охотились на его брата. Как хотел поделиться всем тем, что ему казалось таким ценным, таким невозможно прекрасным. Как боялся потерять в волнах быстро меняющегося мира, когда вампиризм был далеко не единственной эпидемией. И с самого начала Эдвард знал и понимал, что выбора у него нет. Чувствовал и осознавал, что Френки долго не выдержит; он итак находился рядом постоянно, ходил по пятам, словно на цепь рядом с Эдвардом посаженный и как заведенный твердил одно и то же. Поэтому когда Эдвард проснулся ночью и ощутил на открытой шее дыхание, он даже глаз открывать не стал. Просто положил ладонь на затылок Френки и принял неизбежное, ощущая, как брат сжимает его в руках, холодными, мокрыми от крови губами прижимаясь к виску. И сбивчиво, почти истерично шепчет извинения. Это был последний раз, когда Эдвард вообще чувствовал чьи-то объятия. Бесцветная, безвкусная, серая и бесконечная, жизнь потекла медленно, омерзительно медленно. И со стороны это могло выглядеть подъемом, когда Эдвард делал огромные деньги на своих исследованиях крови и мог позволить себе такое, о чем никогда и не мечтал. Но реально видел его только брат, и Френки заболевал комплексом вины все сильнее, зная, как ломает, погружает единственного любимого им человека его безрассудный, эгоистичный поступок в бездну отчаяния и непроходящую депрессию. Решение, принятое им одним, и выбор, сделанный за двоих, оказались неверными. Он ушел служить, но Эдвард прекрасно знал, что гнала его в эти кровавее бойни отнюдь не жажда наживы или стремление служить родине. Френки прятался, пытаясь забыться, но раз за разом возвращаясь к Эдварду и просиживая вечера после скандалов у его кровати. Не извиняясь, но жалея. И Эдвард сжимает руку брата в своей, теплую, живую, ощущая, как дрожит под порозовевшей кожей, кажется, в каждой клетке ровный пульс. - Давай забудем, - наклоняется Эдвард, завороженный теплом и движением жизни по венам, и прижимается лбом к груди брата под ключицей, где он не ранен, где нет быстро затягивающихся следов произошедшего. – Просто забудем и все. Внизу Одри и Элвис разговаривают, гремят посудой. Френки, повернув голову, смотрит на золоченые солнцем ветви низких деревьев, видных из окна и рассаженных, кажется, до самого горизонта за домом. - Было бы здорово, - захлебываясь вздохом, улыбается Френки.