Малый сборник

Не то чтобы Ватикан был таким скучным местом, нет. И в рафинированной Инквизиции найдутся свои забавы, если быть внимательным. Там, где всё подстроено под четкие границы, где правила играют едва ли не первейшую роль - еще острее требуется находить несовпадения. Дьявол в мелочах, и мелочи рушат полновесные конструкции одним своим присутствием. Делают серьезное комичным. Важное - бесполезным. Опасных соперников - заинтересованными союзниками. Матвей собирает осколки, высматривает мелочи. День за днём, час за часом, шаг за шагом по коридорам Ватикана и залитым кровью площадям, ступая за людьми, несущими Божью волю. Каждая деталь по-своему интересна - и Матвей присматривается, замечая, запечатлевая. Паола переступает через тела, высоко поднимая ноги, стараясь не стать каблуком в кровь. Не брезгливо - уважительно, и лицо её серьезно, словно каждая смерть её трогает и задевает. Словно ей есть дело до умерших, а умершим - до её отношения к их бренным останкам. Занимательно и забавно - но никуда не годится. Как и то, что Андрей судорожно тянет себя за тугие от крахмала манжеты, и что от волнения проступает пот у него над верхней губой, когда с ним говорит Петр. Как и то, что Петр прихватывает губами кончик пера, когда задумывается над составлением очередного отчета. Бесполезное и полезное; странное и неожиданное. Интересное и - порой - самую малость важное. Как Паола выстукивает носком сапожка - три удара к двум, два к трем, - бесшумно и почти незаметно, если ей приходится ждать у дверей кабинета, когда её примут. Как Андрей кусает костяшки пальцев правой руки, пока левой увлеченно выводит ровные буквы на принесенных для рассмотрения бумагах. Как Петр меряет шагами собственный кабинет и бормочет «Pater Noster», изнывая от скуки. На двадцатый раз Петр сбивается, мямлит «Amen», поводит плечами и усаживается за стол. Если Матвей войдет, когда Паола стучит ножкой, или Андрей кусает пальцы, или Петр шарахается из стороны в сторону от скуки - они замирают, словно их застали в неловкий момент. Три удара к двум, два к трём. Матвей знает эту мелодию - старая песенка про малышку Полли, которая ушла на войну. Про храбрую малышку Полли. Он говорит Паоле после непродолжительной схватки, когда Паола оттирает со щек кровь, а вокруг них остывающее поле боя, и дыхания едва хватает на слова: - Храбрая Полли била врагов, - и улыбается. Паола молчит, стиснув побелевшие губы - но больше с ним не здоровается, будто он сказал ей что-то плохое. Потому что Полли - повстанка и, возможно, зубастая, и боится солнца. Потому что Паола - Леди Смерть, карающая длань Ватикана, и она ненавидит зубастых и выжигает их страшнее, чем небесное светило. Андрей смотрит на него, широко открыв светлые свои глаза, весь молочно-белый и, кажется, испуганный. - Ох, прошу прощения, не хотел вас отвлекать от такого важного занятия, - улыбается Матвей, а Андрей трет о рукав только что вытащенный изо рта палец с еще не сошедшими розовыми отпечатками зубов. «Забавно и преглупо», — думает Матвей, а Андрей хмурится и раздувает гневно ноздри, сталкиваясь с ним в коридорах. И ускоряет шаг. - Имя Божье всуе, - втискивается в просторный кабинет Матвей без стука, и Петр сбивается с шага, грузно припадая на правую ногу. Будет смешно, - думает Матвей, - если и Глава перестанет с ним здороваться из-за такой мелочи. Но Петр смотрит на него без тени смущения, расправляет плечи, и щурит глаза опасно и внимательно. - Что? - делает шаг вперед он. - В праздном ничегонеделанье поминать имя Божье, - начинает Матвей, улыбаясь привычно. - Выйди и постучи, как подобает, - ровно говорит Петр, и Матвей дергает уголком губ, почувствовав чужой гнев. Он выходит, оставляет принесенную бархатную папку с бумагами от Его Светлости ди Медичи у неплотно закрытой двери кабинета, разворачивается на каблуках и идет прочь, чеканя шаг, так, чтобы слышно было как можно лучше. Мимолетные слабости и невзрачные привычки - не ахти какая информация, но чтобы недолго повеселить себя хватает и её. Эффект почти всегда предсказуем и одинаков - будь то рядовой, кабинетная мышка-помощница, местный доктор с ученой степенью или суровые высшие чины Инквизиции. Паола старается не находиться с ним в одном помещении, в поле его зрения дольше, чем того требуется. Когда они рядом - Паола спокойна и собрана, движения её скупы, а светлый взгляд пуст. И придраться не к чему. Андрей делает вид, что он взрослый и деревянный - да ещё и не говорящий. А вот Петр его вовсе не замечает и не старается одернуть себя. Грызет порой губы и - что забавнее - ногти. Пётр теребит волосы, рассеянно глядя в окно, и капает чернилами на отчеты, задумавшись и наморщив нос. Матвей улыбается особенно приторно и невзначай шепчет ему, наклонившись положить на стол бумаги, о том, как это по-девичьи мило - тискать волосы. Потом добавляет, уже прихватив пальцами ручку двери, что кусать ногти тоже не следует - не пристало такое взрослому и серьезному человеку. И Петр плавно, но быстро поднимается, в два шага оказавшись рядом. Нависает над ним, и пряди его волос почти касаются щёк Матвея. - Не пристало человеку, мнящему о себе так много, постоянно трогать старые шрамы, - говорит Петр и на миг переводит взгляд на скрытый челкой лоб Матвея. Матвей теряется лишь на миг, пытаясь понять, когда мог показать этот шрам, когда был так невнимателен. Но Пётр ухмыляется почти весело: - А когда ты не улыбаешься, соблазн дать тебе по лицу уже не так велик. В числе тех людей с нетипичным мышлением, которые реагирует отлично от остальных, оказывается Петр. И не то чтобы Матвей был удивлён или уязвлен - скорее заинтересован. Следит еще внимательнее, зная, что теперь ему ответят той же монетой. Петр знает, что Матвей любит сесть на стол в одиночестве и размахивать ногами; знает даже, что иногда, глубоко задумываясь, Матвей срывает запонки с рукавов неосторожным движением. Что он чай не пьёт - а выливает по возможности в оказавшиеся рядом цветочные горшки, а потом старательно держит у лица пустую чашку. Петр знает, что Матвей делает много глупостей. Много того, чего сам Матвей почти не замечает. Петр видел его абсолютно серьёзным - и это удивляет Матвея каждый раз, когда Петр колет его увиденным. Петр говорит, что он спадает с лица, когда в бою удар даже вскользь приходится по голове и на несколько секунд перед глазами развертывается абсолютная темнота. Или когда он не может заснуть и, привалившись задницей к боку танка, теребит почти докуренный бычок от самокрутки. Когда он порой смотрит на небо, и мутная поволока звезд задерживает его взгляд на несколько секунд. Когда на улице идет дождь, и коридоры пустые и гулкие, а стекла окон запотевают, и Матвей не удерживается от того, чтобы коснуться сухими кончиками пальцев и оставить несколько неосторожных линий. Когда он прислушивается к чужим шагам, замерев, подняв неизменную тонконосую "Беретту" к плечу. - А ещё ты не улыбаешься, когда спишь, - хмыкает Петр, и Матвей отворачивается, сдерживая смех. Они смотрят друг за другом так же пристально, Петр - так же недоверчиво вслед каждому его шагу; но про себя Матвей признает, что в наблюдательности уже проиграл. Он давно уверен, что улыбка на его лице существует столько же, сколько само его лицо. Петр знает, что это не так. Петр знает каждый момент, когда это не так. И ни разу не забывает об этом напомнить.