Экспериментальная лоза

      Снаружи было не лучше. От раскалённых каменных улиц поднимался жар. Вечер только начинался, и до заката любителям прохлады оставалось лишь мечтать о свежем ветре с озера. Жадно втянув горячий воздух, Кэйа расстегнул ещё одну пуговицу на рубашке. Последнюю над коротким корсетом, почти не заходящим на живот. Присмотревшись, Дилюк узнал работу мадам Клариссы. Не укрылась от него и бледность Кэйи, почти незаметная из-за смуглости. Вероятно, после месяцев на Драконьем Хребте сразу попасть в такую жару было испытанием даже для каэнрийца.       — Держись, — Дилюк подставил локоть. — Может, найдём тень и присядем?       — Нет, — уцепившись, Кэйа упрямо мотнул головой. — Только время тратить. Мне нужно лечь. А ещё лучше — принять холодную ванну.       Они двинулись в сторону дома, где Кэйа с незапамятных времён снимал комнаты на втором этаже. Дом принадлежал ордену, но среди рыцарей задерживаться там считалось дурным тоном — жалованье позволяло найти варианты получше. Например, рядом с любимой таверной. Или приглянувшейся красавицей. В этом же доме весь первый этаж занимала алхимическая лаборатория Ордо Фавониус, ныне безраздельно принадлежавшая Альбедо, так что кроме Кэйи и астролога Моны иных квартирантов там не водилось.       Дилюк, привыкший к быстрой ходьбе, то и дело забывался, ускорял шаг. Кэйа не жаловался, но каждый раз дёргал за локоть, заставляя идти медленнее. Чем дальше они спускались по лестницам, тем чаще он свободной рукой поглаживал живот.       — Всё в порядке?       — За исключением того, что ты снова бежишь? Да.       — Точно?       Кэйа проследил за его взглядом и усмехнулся:       — Точно. Обычно мы в это время спим, поэтому он брыкается — недоволен.       Это с лёгкостью брошенное «мы» вдруг пробрало Дилюка до костей. Даже не столько тем, что он, признаться, сильно сомневался в способности Кэйи хоть к чему-то отнестись с должной серьезностью, сколько стойким ощущением, что его самого оно как будто и не касается. Как будто ребёнок возник только благодаря совместимости Кэйи с найденным имплантатом и алхимическому гению Альбедо! Не то чтобы Дилюк переоценивал свой вклад в их эксперимент — до сегодняшнего дня ему даже не приходило в голову поразмыслить на эту тему, — однако теперь он почувствовал что-то давно забытое: что-то, похожее на жажду признания.       — Ох, я и понятия, оказывается, не имел, сколько в Мондштадте лестниц!       — Эта последняя, — пробормотал Дилюк.       — О счастье!       Помолчав, Кэйа спросил:       — Как ты?       Этот вопрос застал Дилюка врасплох.       — Я?..       — Судя по тому, что говорили в чайном клубе, едва ли ты успеваешь хотя бы спать.       Голос звучал без привычной насмешки. Дилюк украдкой бросил взгляд — лицо Кэйи было задумчивым, даже немного грустным. После войны тот не утратил былой тяги к веселью, но порой, забывшись в поздний час над бокалом вина, надолго замирал с похожим выражением. Дилюк никогда не спрашивал, но не сомневался: Асмодей перед гибелью попыталась сломать каждого, кто выступил против Селестии, и каждый выживший в той битве вернулся в мир со страшным шрамом на душе.       — Дилюк?       — Я сплю, — опомнился он.       — Оно и видно.       — Я сплю, — с нажимом произнёс Дилюк. — По пять-шесть часов. Каждый день.       Тема была больная. Конечно, он хотел бы тратить на сон гораздо меньше времени, но уже не мог позволить себе такой роскоши.       — Отрадно слышать. Как в этом году виноградники?       — Новые лозы хорошо прижились. Старые... Боюсь, большинство уже не спасти.       Кэйа тяжело вздохнул.       — Мне жаль, — сказал он.       Так, будто был в этом виноват. Дилюк, безусловно, тоже расстроился — старые лозы, видевшие не одно поколение Рагнвиндров, отец ценил больше моры и обожания. Но они не исчезли безвозвратно. Благословение Барбатоса помогло им сразу не превратиться в пыль под натиском скверны, а потом Альбедо смог воссоздать ростки даже тех сортов, которые давно не культивировались.       — Всё в порядке, — сказал Дилюк. — Погреба ведь почти не пострадали. Если продавать грамотно, запасов из них хватит, чтобы умеренно ностальгировать несколько лет, а там люди привыкнут к новому вину.       — Уверен, все пьяницы будут лить слёзы и бухтеть, что новое уже не то.       — Главное, будет кому бухтеть.       — Ха-ха-ха, тут ты прав, — Кэйа впервые искренне рассмеялся и вдруг, громко охнув, откинулся назад.       Без поддержки он точно сел бы задом на ступени.       — Н-н-н! — его свободная рука сжала левый бок. — Совёнок, ты с ума сошел?! Эта почка мне ещё понадобится!       Дилюк помог ему встать ровно и успел заметить: свободный от повязки глаз покраснел от еле сдерживаемых слёз.       — Твою же мать, — Кэйа зажмурился. — Откуда только у такого маленького создания столько сил! Может, Альбедо посмеялся и подсунул мне туда электрофею?       Он глубоко вдохнул, но не было видно, чтобы это хоть как-то ему помогло. В груди всколыхнулся старый — ещё времен службы в ордене — страх, из-за которого Дилюк не любил сопровождать беременных.       — Боль настолько сильная? Ты уверен, что…       — Архонты, дай мне перевести дух! — Кэйа оттолкнул его и, подойдя к перилам, тяжело оперся на вытянутые руки. — А ещё будь добр, не намекай на всякие ужасы!       Дилюк напрягся. Не столько от злости в его голосе — дети в утробе могли пинаться очень больно, — сколько из беспокойства. В общей сложности, не считая ученичества, Дилюк прослужил рыцарем шесть лет, из которых четыре года был капитаном. Он успел повидать и принять достаточно внеплановых родов в самых неожиданных местах. И это был не тот опыт, который он хотел когда-нибудь повторять.       Сделав усилие, Дилюк вернул самообладание. Ещё раз смерил взглядом Кэйю. На ногах тот стоял крепко, дышал уже ровно и даже почти не вспотел, несмотря на жару. С этого ракурса живот не было видно, и взгляд невольно задержался на ягодицах. Если они и округлились, то немного — в пределах того, что неизменно будоражило воображение и разгоняло кровь. Одернув себя, Дилюк подошёл ближе, взял за запястье и закрыл глаза, отсчитывая пульс. Кэйа не отнял руку. Последний раз Дилюк делал это ещё на войне, а до того — в глубокой юности, когда оттачивал на нём азы первой помощи. Каэнрийское сердце билось медленно, как и всегда.       — Успокоился? — поддел Кэйа.       — Вполне, — ответил Дилюк и тут же тихо хмыкнул: — Совёнок, значит?       — А ты уже поверил, что я зову его Полуночным хищником?       — Не удивился бы. Идём, если перевёл дух. Осталось чуть-чуть.       Фыркнув без зла, Кэйа сказал:       — Отсюда сам доберусь. Спасибо, что проводил. Заходи после заката или ночью, — предупреждая возражения, он объяснил: — Я, правда, устал. Наверняка усну, едва сяду поудобнее.       — Ты хотел принять ванну.       — Я был глуп и полон сил, когда это говорил. И у тебя разве нет дел поважнее?       Раньше Дилюк развернулся бы и ушёл, предпочитая не докучать тому, кто прямо сказал, что хочет одиночества. Но здесь, сейчас пришло понимание: уходить нельзя. Нужно бороться. И за что? За право быть рядом с человеком, от которого он много лет пытался убежать как можно дальше.       — Я освободил вечер. Этот и все последующие до конца фестиваля. Будет пара встреч, но если ты... если вы с Совёнком спите днём, то... Словом, можно во всём успеть поучаствовать.       Кэйа снова отвернулся — слишком резко — и прижал ладонь ко рту, словно ему стало дурно.       — Всё... — он кое-как продышался, — всё хорошо. Извини. Я стал... слабоват. Даже хорошо, что сижу в глуши с одним Альбедо. Его ничем не удивишь.       — Идём, — Дилюк решительно подставил локоть. — Если нет сил на ванну, помогу обтереться холодным полотенцем. Потом ляжешь. Отдохнёшь сколько нужно.       И Кэйа покорно принял помощь. Это тоже было... не чем-то новым, но настолько забытым, что мысли откинули далеко назад, к началу знакомства. Из-за долгих скитаний Кэйа чудовищно ослаб. Первые месяцы никто на винокурне даже не верил, что этот юноша однажды сможет взять в руки меч. Почти вся местная еда выходила из него сразу как только попадала внутрь. От вида стейков с кровью, которые уважали в доме Рагнвиндров, Кэйю и вовсе трясло — иной раз до колик.       Дилюк не застал тот единственный визит мудреца из Сумеру — а жаль, может, происхождение Кэйи тогда и не стало бы такой неожиданностью, потому что отец, судя по нескольким скупым записям в дневнике того периода, знал об этом много больше, чем сказал родному сыну. Тем не менее, в том что не являлось тайной, сестры из собора подтвердили предположение мудреца, что найденыш долгое время питался сырым или плохо прожаренным мясом, хотя изначально был приучен к пище на огне. Реабилитация ему требовалась долгая, со строгой диетой. Случались дни, когда Кэйа не мог встать с постели из-за недуга — в основном, по вине своей детской глупости, приводящей к обострению. Но если смирял гордыню и соблюдал предписания сестер, то стремительно шёл на поправку и хвостом таскался за Дилюком, умоляя показать все интересные места в округе. Отец, заметив это, подсказал менять приключения на благоразумие. Поначалу всё действительно было торгом, но постепенно Кэйа научился принимать помощь — даже ту, которую сам Дилюк счёл бы недостойной будущего рыцаря или вовсе унизительной.       Видно, Кэйа не забыл те давние уроки.       Да что там, Дилюк мог больше себя не обманывать: Кэйа ничего и никогда не забывал.       Он оказался в кресле быстрее, чем Дилюк прикрыл дверь.       — О-ох, Мона, благословенная женщина! — простонал Кэйа, сложив под поясницу все три мягкие подушки.       Чуть откинувшись, он издал ещё один облегченный стон и шире расставил ноги, давая больше свободы животу, но выглядело это... Да, как выглядело всегда, когда Кэйа раздвигал колени, приглашая к близости. Чтобы снизить градус накала, Дилюк осмотрелся. Комнату явно подготовили: кровать была застелена, на ней ждали своего часа домашние вещи, а на комоде чья-то заботливая рука в рядок выложила минимум средств и приспособлений для ежедневного ухода. На столе стояла большая корзина с фруктами и сладостями, из которых торчала записка: «От безутешных друзей».       И всё равно без вечного хаоса вещей — без бумаг, книг, украшений, безделушек и прочего, чем любил окружать себя Кэйа, — эта комната казалось пустой. Перед отъездом он всё упаковал и сложил в бывшей гардеробной. «На всякий случай, — сказал он тогда, беззаботно улыбаясь. — Всё опечатано и подписано, сенешаль принял завещание. Не хочу, чтобы тут копались, если я не вернусь». Фраза обдала холодом и тогда, но сейчас от неё стало по-настоящему зябко. Хоронил себя Кэйа по-настоящему или в шутку, эта почти аскетичная умеренность подходила ему меньше всего на свете.       — Дилюк?       — Здесь так пусто.       — Присядь, — он указал на стул.       И когда Дилюк устроился, вытянув ноги чуть дальше, чем позволял этикет, Кэйа нанёс максимально подлый удар:       — Уговор уговором, но правильно ли я понимаю, что в тебе взыграли отцовские чувства?       Дилюк скрипнул зубами.       — Прости, прости, — Кэйа зажмурился от смеха, — я имел в виду... Ха-ха-ха, да это и имел, только без сарказма. О-ох, — он погладил живот, — честное слово, я хотел сказать это нормально, пока не увидел твоё постное лицо!       Отсмеявшись, он глянул даже как-то виновато и — небывалое — протянул руку:       — Мир?       — Я не был готов снова услышать этот тон.       — Я и сам растерялся, — Кэйа нетерпеливо взмахнул ладонью. — Ну же, давай сюда! Познакомлю с Совёнком, пока он шевелится.       — Если ты сейчас разыгрываешь меня...       Не вытерпев, Кэйа схватил его сам и дёрнул на себя — силы у него, вопреки ожиданию, нисколько не убавилось. Дилюк едва не упал, в последний миг опершись свободной рукой о поручень кресла.       — Чувствуешь? — Кэйа прижал его руку к низу живота. — Вот здесь.       — М-м-м, — выдал Дилюк.       Он чувствовал только хорошо знакомое желание придушить кое-кого за дурацкие шутки.       — Подожди.       Весёлый шепот обжёг ухо. Кэйа в одно мгновение расстегнул корсет и, откинув широкий перед штанов, задрал рубашку.       — Вот здесь, — он указал на то же место.       Дилюк, зачарованный непривычным видом его смуглого живота, положил руку куда показывали — и вздрогнул. Ребенок, в самом деле, шевелился. Стащив перчатку, Дилюк прикоснулся снова, уже смелее, и ощутил движение отчётливей. Живот был твёрже чем казалось. И дурацкое сравнение с гарпастумом так и не шло из головы. Ребенок шевельнулся ещё разок и затих, но Дилюк всё гладил это местечко внизу, одновременно изумлённый наличием внутри чего-то живого и смущённый тем, как сильно соскучился по прохладной коже Кэйи. Наверное, он так и сидел бы, не имея сил прервать прикосновение, но Кэйа накрыл его руку своей и, отодвинув, переплел пальцы.       — Полегче, мастер Дилюк, — шепнул он. — Я теперь намокаю в два счёта.       — Тебе разве... ещё можно?       — Кто бы запретил этой вагине намокать! — рассмеялся Кэйа, но укол был уже нежным, бархатистым, и от него под кожей распускались огненные орхидеи. — О я бы отблагодарил того благодетеля со всем старанием. Альбедо предупреждал, что она будет во многом как настоящая, но я думал, желание постепенно сойдет на нет, а оно — наоборот, — склонив голову к плечу, он сказал ещё слаще: — К моему счастью, в некоторых позах ещё можно. Когда отдохну. И если пообещаешь не трясти.       — Я не... — пробормотал Дилюк, смутившись.       — Да брось, — Кэйа сильнее сжал его руку. — Я тоже соскучился. И признаюсь, мне приятно, что вид тебя не отталкивает.