Экспериментальная лоза

      Оставшееся время они провели в постели. Кэйа снял всю одежду и попросил Дилюка раздеться тоже. Дальше нежностей дело не зашло, но в этом была своя прелесть, возвращающая в юные годы. Поцелуи, прикосновения... Кэйа таял, изгибался, с его губ соскальзывали стоны, звук которых отзывался у Дилюка в копчике, и обласканный член вставал снова. Волшебная ночь текла медленно, давая им вдоволь насладиться друг другом.       — Дилюк, — шепнул Кэйа после очередного поцелуя, — что если я сейчас скажу что-то, о чём наверняка пожалею?       — Скажи.       Дилюк водил рукой по его прохладному боку, то поглаживая поясницу, то возвращаясь к животу. Было так хорошо, что даже если бы сейчас Кэйа сказал, что всё это хорошо рассчитанная месть и вонзил ему в сердце ледяной шип, наверное, Дилюк не смог бы его осудить. Он так устал решать, что хорошо, а что плохо. Что делать должно, а чего не следует. Если бы жизнь закончилась в этой точке, может, это оказалось бы даже приятно. Во всяком случае, Дилюку тогда не пришлось бы ломать голову, как свести концы с концами, чтобы винокурня работала должным образом. До бедствия, войны и закономерной после этого разрухи всё было, оказывается, до смешного просто.       — Слушать-то будешь? — фыркнул Кэйа, чуть дернув за локон.       — Я слушаю, — Дилюк прижался носом к его щеке. — Прости. Слишком хорошо.       — Мне тоже. Даже в юности так не было. Я... боюсь это испортить. Боюсь снова сделать тебе больно. Вдруг что-то пойдёт не так и я... не справлюсь.       Дилюк зажмурился. От этих слов, сказанных дрожащим голосом, веяло холодом.       — Но мне так хочется... Хоть немного… Хотя бы это время до родов…       Кэйа шмыгнул носом. Ещё раз и ещё. Дилюк сел на кровати. При нём Кэйа не плакал лет с пятнадцати, когда окончательно переехал в городской особняк отца и поступил на службу в Ордо Фавониус.       — Кэйа, — выдохнул Дилюк и обнял его, дрожащего, усадил к себе на колени, — всё пройдёт хорошо.       — Не пройдёт. Никогда не проходит, если я…       Конец фразы потонул в слезах. Но Дилюк понял. «Если я беру для себя», — вот что он сказал. И даже это суеверие было у них одно на двоих.       — Ты справишься. Архонты, да ты же наверняка сам хоть раз видел как рожают женщины! Не самое приятное приключение, но…       — Хоть раз? — отодвинувшись, Кэйа вытер щёки. — Ты как будто не служил рыцарем. Я принял семьдесят девять детей! Иногда мне кажется, это какое-то особое приключение среди мондштадских женщин — рожать в самых неожиданных обстоятельствах и местах!       — Вот видишь, — Дилюк обхватил его лицо. — И у тебя тоже получится. Тем более, под присмотром Альбедо. Родишь сво... нашего Совёнка, а потом…       — Тогда я должен сказать сейчас, — Кэйа сглотнул.       В его глазах стоял такой ужас, что Дилюка снова прошиб холод. Неужели всё-таки была какая-то очередная чудовищная каэнрийская тайна, какой-то реальный повод, из-за чего он боялся умереть во время родов?       — Я... люблю тебя, Дилюк. Люблю до сих пор.       Кэйа вывернулся, уронил голову на плечо и снова заплакал. Как будто его любовь была чем-то плохим, чем-то постыдным.       — Поэтому не хочу возвращаться на винокурню, — всхлипнул он. — Не хочу напоминаний… о той ночи. Ребёнок сделал меня слабым.       — Архонты, Кэйа, мы ведь всё обсудили ещё на войне!       — Тогда почему ты до сих пор считаешь меня ужасным человеком?       Дилюк не удержался, закатил глаза.       — Я не считаю! Я... Ладно, может быть, считаю, но самую малость. Я так сказал на берегу, потому что испугался. Может, эти двое — мелкие сошки, но у тебя остались враги посерьёзнее. Я боюсь, что они воспользуются ситуацией.       Всхлипнув ещё раз, Кэйа сказал уже спокойнее:       — Нельзя этого исключать.       В юности реальные угрозы тоже пугали его в разы меньше, чем собственная неуёмная фантазия.       — Клянусь, — прошептал Дилюк, — я больше тебя не виню. Не после всего, что мы все пережили. Проклятье, да ты спас мне жизнь — и не раз.       — Ты тоже меня спасал.       — Тогда почему ты всё ещё думаешь, что безразличен мне? Я тоже люблю тебя. Может, не так как в юности, но уж точно не слабее!       — Ладно, ладно, — Кэйа потерся носом об его шею. — Остановимся на этом. Не заводись.       — Значит, скажу сегодня Аделинде, чтобы готовила комнаты?       — Дилюк...       — Если хочешь отдельную спальню, я не против.       — Нет, — хмыкнул Кэйа. — Я хочу спальню с мастером Дилюком и огромной кроватью, где он будет драть меня в зад днём и ночью, когда я оправлюсь после родов.       Дилюк кашлянул. Он и рад был осадить Кэйю, но член встал ещё на слове «драть». Бархатисто рассмеявшись, Кэйа обхватил его рукой и прижал к своему животу.       — Перестань, — вспыхнул Дилюк.       — Он ведь нравится тебе, — сладкий шёпот согрел ухо. — Мне тоже нравится, как ты смотришь, когда трогаешь его. Я хотел ребёнка только от тебя, Дилюк. Таскался бы за тобой, пока бы ты не сдался.       Член, зажатый между животом и крепкой рукой Кэйи, стоял как после того треклятого зелья. Архонты, почему этот голос принадлежал человеку, а не демону-искусителю?       — Пожалуйста, — простонал Дилюк.       — Ты лучше всех.       Он был равнодушен к лести от других людей, но эти елейные слова, стекавшие с губ Кэйи, пьянили его как некогда похвала отца. Дилюк хотел быть для него первым номером. Хотел, чтобы хотя бы наедине этот насмешник смотрел с искренним обожанием. Его любовь была хуже чумы. И, вероятно, Дилюк тоже стал слабым, раз теперь так сильно нуждался в ней. Он мог рассуждать об этом долго, но Совёнок, не иначе как возмущенный творящимся непотребством, со всей силы пнул живот чуть ниже места, к которому Кэйа прижимал головку члена, и Дилюк — под хохот напополам с оханьем — выругался и кончил одновременно.       Кое-как он заставил себя выбраться из постели Кэйи в последний час темноты, чтобы облететь город по периметру, но везде царила благостная тишина, и в глубине души поднялось незнакомое доселе возмущение: это недолгое время можно было провести иначе — нежась в объятиях и обмениваясь байками о Драконьем Хребте.       На винокурню Дилюк вернулся незадолго до рассвета. Аделинда всегда вставала засветло, не изменила себе и в этот раз. Когда он вошёл в дом через кухню, она уже хлопотала над списком дел для прислуги и составляла перечень продукции, необходимой для заказа из города.       — Доброе утро, мастер Дилюк, — сказала Аделинда, оторвавшись от дел.       Её лицо было одновременно радушным и бесстрастным, и впервые Дилюк подумал не о своих чувствах к её секрету, который в лучших традициях этой семьи всплыл в самый неподходящий момент, а о том, каково это: инсценировать смерть своего новорожденного ребенка, а после — отдать его на воспитание человеку, в постели которого перебывала половина Мондштадта, и год за годом делать вид, что сын Крепуса Рагнвиндра появился сам по себе.       — Прошу прощения? — она чуть удивилась.       Видимо, Дилюк слишком долго молчал.       — Доброе утро, Аделинда. Можно отвлечь тебя? Нужно кое-что обсудить.       — Конечно. Я внимательно слушаю.       — Кэйа... Вероятно, новости дошли и сюда: он...       — Не утруждай себя пересказом, мастер Дилюк. Моко и Хилли обсуждали это весь вечер. Не думала, что слухи о беременности правда, однако, — Аделинда усмехнулась, — поступок в духе Кэйи. Надеюсь, ты поддержишь его? Говорят, мастер Альбедо надёжный человек, но мне кажется, было бы правильно проявить некоторое радушие. Рождение ребёнка — серьезное испытание.       Дилюк даже растерялся от подобного нравоучения — обычно Аделинда не позволяла себе таких замечаний.       — Конечно. Кэйа недолго пробудет в городе, только до конца фестиваля. Я пообещал сопровождать его и, возможно, не всегда буду здесь появляться.       — Вот как. Рада, что твое благородство оказалось сильнее старой обиды. Говорят, срок уже немаленький.       — По расчётам Альбедо, Сов... кхм, ребёнок родится в начале мая.       — Так скоро, — что-то изменилось в лице Аделинды, оно стало задумчивым и печальным. — Дитя, наверное, уже доставляет Кэйе столько неудобств. Возможно, мне следует наведаться в город, чтобы лично выразить ему поддержку.       Дилюка задело. Выходит, и её сын доставлял ей одни только неудобства?       — Это желанный ребенок, — холодно заметил он.       — Рада слышать, — Аделинда смотрела в ответ ровно и спокойно, словно никакие уколы Дилюка не могли её ранить и никакие слова — тронуть.       — После родов Кэйа будет жить здесь. Нужно подготовить детскую.       — Вот как, — она кивнула. — Хорошо, мастер Дилюк. Могу ли я узнать причины? Ты много лет запрещал Кэйе появляться на винокурне.       — Это и мой ребёнок тоже.       — Я догадалась. Однако, смею заметить, наличие общего ребёнка не решает вопрос разногласий между его родителями.       — Наши разногласия в прошлом. Мы закрыли этот вопрос. И тебе, — он всё-таки вспыхнул, — не обязательно делать вид, будто речь не о твоём внуке! Я устал от бесконечной лжи в этой семье!       Вовсе не так он хотел завершить разговор с Аделиндой, но что-то жуткое творило с ним её спокойное лицо. Закончив фразу, Дилюк выскочил из кухни, только чудом не хлопнув дверью. Уж лучше было умереть какой-нибудь нелепой смертью, чем представить, что однажды он сам с таким же лицом станет говорить со своим Совёнком! Что никогда не обнимет лишний раз и не выделит среди других детей. Что будет сторониться его, что...       Влетев в хозяйские комнаты, переехать в которые Дилюк нашел силы только после войны, он сорвал шейный платок, бросил следом камзол и со всей силы пнул огромный диван в кабинете. Мгновение спустя в камине взвилось магическое пламя — до самого дымохода. Дилюк задыхался от боли, от еле сдерживаемых слёз. Клялся, что никогда — никогда — не будет равнодушен к своему ребенку. Никогда не покажет, что разочарован им или что тот недостаточно хорош. Архонты, да каждый день своей последующей жизни он будет благодарен, что у него вообще есть такая возможность — быть для кого-то настолько важным человеком, отцом!       Ещё раз пнув диван, Дилюк быстрым шагом прошёл дальше, в спальню, где упал лицом на кровать. Он хотел быть не здесь. Хотел снова обнимать спящего Кэйю и гладить его округлый живот. Хотел всё исправить. Хотел начать новую жизнь.