Экспериментальная лоза

      Альбедо уже ждал Кэйю на первом этаже, у входа в свою лабораторию.       — Зайди-ка ненадолго, — сказал он.       Дилюк не стал тащиться следом. Поднявшись в комнату Кэйи, он оставил корзину с ужином возле стола, а сам скинул камзол, прилёг на кровать — перевести дух — и провалился в сон в ту же секунду. Когда Дилюк открыл глаза, за распахнутыми шторами и открытым окном царила глубокая ночь — тихая, с густой темнотой. Пошевелившись, он понял, что лежит уже без сапогов и даже без штанов, укрытый двумя одеялами. Плечи ломило от усталости.       Кэйа был здесь же, на кровати. Сидел, опираясь локтем на подоконник и слегка откинувшись на гору из подушек. Его дыхание вдруг изменилось, стало тяжелее, словно он мучился — как в первое время на винокурне, когда постоянно чувствовал дурноту. Кэйа сделал глубокий вдох, но выдохнул слишком судорожно. Дилюк похолодел.       — Кэйа?! — голос был хриплым от сна.       — Всё в порядке, — отозвался тот горестно. — Скоро пройдёт. Я убрал твою часть ужина под колпак. Думаю, ещё не остыло. Поешь.       Как он вообще сейчас мог думать о еде? Или же...       — Ты что, съел всю острую курицу?       — Архонты! — простонал Кэйа и от души ударил пяткой; даже через два одеяла это было больно. — Да вы сговорились! У вас с Альбедо весь мир сошелся на том, чтобы разлучить меня с острой курицей, а одержим ею после этого почему-то я! Нет, Дилюк Рагнвиндр, дело не в курице, а в том, что у меня внутри ху… артефакт из сложнейшего в мире алхимического сплава, и порой эта штука мстит мне за то что я придурок, обеспокоенный только тем как сейчас выгляжу! Н-н-н! — он откинулся на подушки и снова тяжело задышал.       Дилюк в одно мгновение оказался рядом, схватил за руку.       — Кэйа...       — Да не рожаю я! — тот снова от души стукнул Дилюка. — Это другое!       Выровняв дыхание, Кэйа всё же объяснил:       — Имплантат реагирует на эмоции. Вроде как, если я нервничаю, пугаюсь, то значит — нахожусь во враждебной среде и ребенку что-то угрожает. Имплантат тоже... замирает, что ли? Если простыми словами. Из-за этого расширение идёт неравномерно, и это бывает... ощутимо. Но с ребёнком всё нормально, — поспешил добавить Кэйа. — Просто он может ещё быстрее расти, а я ему… мешаю.       На последней фразе его голос задрожал.       — Кэйа… — Дилюк не придумал ничего умнее, чем обнять.       — Хорошо женщинам — всё идёт само по себе, никакие алхимики им не нужны.       — Ты поругался с Альбедо?       — С ним невозможно поругаться, — фыркнул Кэйа и добавил уже с искренним страданием: — Это бесит, знаешь ли. Я думал, мы близки! А ему даже ссоры не интересны, только наш… эксперимент. Он взвесил меня, обмерил. Сказал, всё-таки отстаю от графика, хотя среда благоприятная. Заставил снова пить питательную бурду, чтобы Совёнок лучше рос. Так что курица уже не влезла.       Дилюк переместил руку на живот, погладил ниже пупка:       — Сильно болит?       — Не болит. Распирает изнутри. Как у меня бывало при вздутиях, может, помнишь? Это... жутко, — Кэйа нервно рассмеялся. — Будто вот-вот лопну.       — А Совёнок? Ему точно не больно?       — Едва ли. Я хорошо его чувствую. Он скорее рад. И Альбедо говорит, что ему сейчас нужно быстро расти, так что… О-ох! Как тебе такое? Уже справляет новоселье!       Ребенок и впрямь активно шевелился под ладонью Дилюка.       — Город засыпает, просыпаются Рагнвиндры, — проворчал Кэйа.       Дилюк фыркнул, но в глубине души ему стало совестно за свою отключку.       — Это ты меня раздел?       — Или заблудшая фея. О это лицо! Конечно, я. Было даже приятно. И ты весь день греб, неудивительно, что так крепко уснул. Иди поужинай, потом разомну тебе плечи.       — Ворчишь как жёнушка, — поддел Дилюк, за что получил ещё раз.       Может, произвел такое впечатление разговор, но за ужином, время от времени бросая взгляды на живот Кэйи, Дилюк не мог отделаться от ощущения, что рубашка натянулась гораздо сильнее, чем вчера. Кэйа полулежал в кресле на подушках, прикрыв глаза. Руки покоились на бедрах. Дышал он теперь глубоко и ровно, но было видно: для этого ему всё ещё приходилось прикладывать усилия.       Что Кэйа сейчас чувствовал? Если ребенок, в самом деле, так его мучил, как ему хватало сил на любовь, о которой он обмолвился? Дилюк тоже помнил те первые поцелуи. И да, даже много лет спустя вспоминал их как подарок судьбы, как милость богов — не хуже способности управлять стихией. Но если бы кто-то, кого он никогда не видел и не знал, столь сильно терзал его изнутри, отнимал силы и уверенность в способности постоять за себя, смог бы Дилюк испытать к этому существу хоть каплю любви?       Конечно, отсюда, со стороны, он радовался при мысли о Совёнке и улыбался, когда ловил его движения, но ожидание не мешало жить. А отцовская ответственность... Дилюк с детства привык отвечать за каждый свой шаг, за всё на свете, и обязательства перед ребенком виделись ему скорее приятными, чем обременительными.       Острая курица оказалась нетронутой. Кэйа обожал её всем сердцем и даже когда бывал до смерти сыт, всё равно умудрялся найти место на «последний кусочек». А если не смог даже этого, насколько же плохо себя чувствовал?       — Становится лучше?       — Пока нет, — отозвался он, не открывая глаз. — Но всё ещё не жалею, что ввязался, если вопрос об этом.       — Я вовсе не думаю, что ты решил родить ребёнка только потому что представлял это как-то иначе.       — В самом деле? — он приоткрыл правый глаз, золотистый, обычно скрытый от всех.       — Мне жаль, что я, выходит, мало что знал о том, чего тебе хотелось, — сказал Дилюк. — Ты всегда знал обо мне всё, а я о тебе — как будто ничего. Как будто видел только то, что мне нравилось видеть.       — Может, и так. Что теперь об этом рассуждать? Я всё равно тебя любил. Продолжаю любить. И, наверное, люблю ещё больше, когда вижу, как ты оживаешь и находишь себя.       — Нахожу ли?       — Находишь, — кресло тихо скрипнуло, и мгновение спустя Кэйа коснулся плеча, его голос стал нежным и вкрадчивым. — Потому что не боишься.       Дилюк хотел возразить, что человек, которого он находит, вовсе не тот, который может кому-то понравиться, но промолчал. Кэйа ведь говорил не об этом. Не о том, что ему нравится или не нравится найденное, а о том, что ему нравятся ищущие. Дилюк взял его руку и поцеловал длинные худые пальцы:       — Я тоже люблю тебя. И мой вопрос был о твоём самочувствии, без двойного дна. Неужели нельзя как-то облегчить это состояние?       — Можно. Если расслабиться. По мнению Альбедо, это проще простого.       — Возможно, поможет кусочек острой курочки?       Дилюк, улыбаясь, отщипнул от куриной голени мясистую часть с медовой до хруста корочкой и протянул. Ноздри Кэйи затрепетали, а зрачки расширились. Он хотел эту курицу.       — Ну?       — Положи в мою тарелку.       — Считай, что принёс Совёнку. Ночная добыча.       Тихо рыкнув, Кэйа схватил его руку и дёрнул ко рту. Зубы впились в куриное мясо рядом с пальцами. Брызнул теплый сок, потек вместе с мёдом. Кусок был приличный, но Кэйа всосал и разжевал его за раз. Напоследок он плотоядно облизнул руку Дилюка, сунув пальцы глубже в рот.       — Ещё?       — Если хочешь, чтобы я и дальше упивался твоей неосведомлённостью.       — Каэнрийцы не едят с рук?       — Едят. Если они маленькие дети или немощные старики. Первые слишком доверчивы, а вторые всё равно ищут смерти. Но глумлюсь я по другой причине: раньше на свадьбах молодоженов заставляли кормить друг друга весь вечер.       — Заставляли? Зачем?       — Чтобы сразу знали, что семейная жизнь — череда довольно унизительных испытаний, — Кэйа прищурился. — Слышал, кстати, нередко свадьбы заканчивались как раз на этом моменте. И тогда к решению разойтись относились с пониманием.       — В самом деле?       — У всех есть гордость. И далеко не каждый способен смирить её ради другого.       — Не поспоришь, — Дилюк отщипнул от курицы ещё кусочек. — Но нам, в любом случае, теперь не скоро удастся сыграть свадьбу.       Кэйа поперхнулся:       — Ты хочешь свадьбу?       — А ты разве нет? Вроде, не плюешься.       Дилюк сделал вид, что подносит курицу к себе, но под взглядом, полным праведного гнева, отправил её следом за первым куском — Кэйе в рот. Прожевав, тот заметил:       — Я не думал о свадьбе. Это ведь не обязательно.       — Когда-то мы хотели.       — Когда-то, — пробормотал Кэйа. — Прошло столько лет.       — Тем не менее, с тех пор никто из нас не растрогал помолвку. Или я чего-то не знаю?       Пусть разговор был полушуточный, но на мгновение Дилюк напрягся.       — Я — точно нет, — ответил Кэйа. — Думал, если мы разошлись — то и всё. До сих пор с трудом понимаю, что такое ваша помолвка и зачем нужна, если всё равно потом рассылают приглашения. Да и с нашей вышло так себе.       Дилюк вздохнул: всего за пару недель до смерти отец составил завещание, по которому Кэйа должен был выйти из семьи. И хотя сенешаль убеждал его подождать с таким шагом до совершеннолетия приемного сына, Крепус слишком загорелся идеей и уверил, что вопрос со свадьбой — дело решенное. С этой точки зрения помолвка была важным условием одобрения завещания и свершившимся фактом. Но объявить об этом в городе отец хотел после дня рождения Дилюка, ближе к лету, чтобы лихо погулять два раза, а с совершеннолетием Кэйи и последующей свадьбой — все четыре. Так что новость расползлась по Мондштадту в виде слухов. И, строго говоря, среди обычных горожан силы не имела.       — Но приятно, что мысль о свадьбе тебе не противна, — сказал Кэйа. — И дай-ка мне ещё кусочек.       — Садись сюда, — Дилюк похлопал по своим коленям. — Будет удобнее.       — Я тяжелее чем был.       — Не тяжелее, чем моя жизнь, — проворчал Дилюк.       И Кэйа громко, восторженно захохотал.       Закончилось всё предсказуемо: оказавшись на коленях, Кэйа взял дело в свои руки — уплетал острую курицу сам и кормил Дилюка медовым мясом с морковкой. Есть с его рук и после облизывать тонкие пальцы... Что-то такое всегда всплывало в жарких снах. Тяжесть Кэйи тоже была скорее волнующей, и когда он так сидел, получалось гладить сразу и его спину, и живот.       — Может, на дни праздника тебе выбрать что-то попросторнее? Подходящее положению.       — Чтобы я выглядел как Тим Пивное Брюхо? — фыркнул Кэйа.       — Нет. Я не об этом. Беременные ведь носят в жару специальные платья без корсетов. Говорят, в них легче дышать и сидеть.       Кэйа уже открыл рот.       — И никто не сравнивает их животы с пивным брюхом, — опередил его Дилюк.       — Платье? — он засомневался. — В нем не так сподручно карабкаться. Но если попросить не слишком длинное и с разрезами, то можно будет, наверное, завязать между ног...       — Куда ты собрался карабкаться?!       — Никуда. Но зная этот город и свою жизнь… вдруг придется?       Дилюк упал головой на его плечо и для верности побился лбом.