Экспериментальная лоза

      Кэйа всё и рассказал. Аделинда внимательно слушала. Дилюк же просто сидел, отрешённо глядя на них, и время от времени пил остывший чай. Не было сил даже согреть его магией. Узнав историю своего появления на свет, он словно умер ещё раз. Дилюк столько лет злился на Кэйю за обман, а рядом, оказывается, жила тайна в разы хуже.       — Вот как, — сказала Аделинда, дослушав рассказ. — Значит, Лоуренс ещё оплакивает своё разбитое сердце? Не скрою, вести о его страданиях — отрада для моих ушей, однако горько, что платить за это приходится вам двоим.       — Он был в тебя влюблен? — хмыкнул Кэйа.       — Когда-то и я была в него влюблена. Теперь даже мне самой тяжело понять, как так вышло. Если вы ещё не устали, могу рассказать и об этом.       — Мы с удовольствием послушаем, да, Дилюк?       — Не думаю, что получу от услышанного хоть какое-то удовольствие.       — Это значит «да», — пояснил Кэйа.       — Я знаю, — Аделинда чуть улыбнулась. — И должна предупредить заранее: моя история действительно не из приятных. Крепус любил всё приукрашивать, однако я никогда не видела в этом смысла и, вероятно, по этой причине до сих пор чувствую себя в Мондштадте немного чужой, — сделав небольшую паузу, она начала долгий рассказ: — Я переехала в город сразу после своего четырнадцатилетия и вскоре получила должность младшей горничной в особняке Лоуренсов. Хозяйка меня недолюбливала, но дворецкий ценил мою старательность, и через пару лет повысил до обычной горничной, но сказал прямо: дальше никак. Я была ещё юна и полна надежд, не приняла это всерьёз. Потом Эдвард обратил на меня внимание. В те далёкие года он был не старше, чем вы сейчас. Я и до этого не слыла скромницей, а уж после… — Аделинда бархатисто рассмеялась. — Его матушка была в ярости, но после смерти отца главой семьи формально стал он, поэтому наши свидания продолжались, а вечеринки в особняке Лоуренсов становились всё пышнее. Я хотела угодить Эдварду и устраивала всё как он хотел, даже если была стеснена в средствах.       Усмехнувшись каким-то своим мыслям, она продолжила:       — Однако время шло, ожидания от вечеринок всё росли, а средств на них становилось только меньше. Когда среди гостей стал мелькать молодой мастер Крепус, мне эта история уже порядком наскучила. Вероятно, не стоит утомлять вас столь незначительными для нынешнего дня подробностями… Просто знайте, между нами тремя в итоге случилась весьма запутанная история, в течение которой мы то ненавидели друг друга, то снова оказывались в одной постели — все вместе или в разных комбинациях по двое. Не скажу, что даже тогда я сильно сблизилась с Крепусом. Проводить с ним время было приятно, но мне казалось, он такой же избалованный прожигатель жизни, как Эдвард Лоуренс.       Дилюк против воли сжал свободную руку в кулак — и вздрогнул, поймав неожиданно тёплый и сочувствующий взгляд Аделинды.       — Понимаю, слушать такое неприятно, тем более теперь, когда хочется помнить лишь хорошее.       — Я знаю, что отец не был святым, — Дилюк отвернулся.       — Да. Однако он не был и безнадёжным. В отличие от Эдварда, Крепус знал толк в ублажении людей и делал это искренне, по велению сердца и некоторых других органов, а кроме того, обладал не только неплохими организаторскими навыками, но и от природы имел талант заводилы — заражал людей весельем и сам кутил искренне, без сожалений. Планировать с ним вечеринки оказалось на удивление легко. Ведь если на что-то не хватало денег, он всегда мог придумать такое развлечение, отсутствие бюджета в котором с лихвой компенсировалось его энтузиазмом.       Её спокойный голос с ностальгическими нотками вызывал у Дилюка одно только раздражение. Если она не любила отца и ни во что его не ставила, то к чему теперь была вся эта похвала? Аделинда тем временем продолжала свой рассказ:       — Как вы уже догадались, в конце концов Эдварда сожрала ревность — не только любовная. Он не нашёл сил принять тот факт, что кто-то другой зачастую становился первым номером на его вечеринках, и вычеркнул Крепуса из своей жизни, после чего запретил мне видеться с ним, пригрозив выставить некомпетентной на весь город. Тогда за мной водились грешки: ради вечеринок Эдварда я порой прибегала к сомнительным сделкам и поставщикам. Признаюсь, только после этого у меня по-настоящему открылись глаза. Для него не существовало человека по имени Аделинда. Он видел лишь свою игрушку. Злилась я и на Крепуса, который даже не прислал записки после того как рассорился с Эдвардом. Словно забыл меня вместе с этим домом, — она тяжело вздохнула. — Потом я узнала, что беременна.       — Ох! — выдохнул Кэйа.       Его свободная рука легла на живот.       — Да, — кивнула Аделинда. — Ни до, ни после в моей жизни не было более неподходящего момента для беременности. И я в силу своих убеждений не посмела воспользоваться зельем, хотя никто в городе меня за это бы не осудил. Моё решение родить особенно сильно сказалось на душевном здоровье матушки Эдварда, и он счёл за лучшее уволить меня, не разбираясь, от кого ребёнок, — она чуть усмехнулась: — К счастью, несмотря на молодость, мне в те годы хватило ума беречь своё жалованье и не тратить на вечеринки Эдварда ни одной моры из личных средств. Моих сбережений было достаточно, чтобы какое-то время прожить скромной жизнью вдали от Мондштадта и понять, что делать дальше.       — Неужели никто в городе не согласился тебе помочь? — нахмурился Кэйа. Аделинда тяжело вздохнула. По новой наполнив чашки чаем, она ответила:       — К сожалению, несколько лет работы в доме Лоуренсов исказили моё восприятие. Я даже не попыталась искать помощи у простых людей. Думала, никто не захочет иметь дело с женщиной, решившей привести в мир очередного заносчивого потомка аристократов. Пусть мне и казалось, что под конец я держала Эдварда на порядочном от себя расстоянии, но день за днём он всё равно пестовал во мне худшие мои качества: гордыню, самовлюбленность, закрытость, холодность к другим людям. Признаюсь честно, после того как Ангелика вернула меня к жизни и показала спасённого Кренделька, я расплакалась от счастья, когда поняла — отец ребёнка всё-таки Крепус, хотя до того много месяцев убеждала себя, что это неважно.       Закончив мысль, она пригубила чай. Было видно, что откровения даются ей непросто. Дилюк не мог припомнить ни одного раза, когда Аделинда говорила бы о себе так много — да и вообще столько говорила. Ей больше нравилось заниматься делами, чем вести беседы.       Вернув опустевшую чашку на поднос, Аделинда продолжила:       — Из-за всей этой истории и тяжёлых родов у меня не осталось никаких душевных сил, чтобы быть хорошей матерью для Кренделька. Даже к груди его прикладывала всего раз пять или шесть, да и то через слёзы. Сестра Ангелика сказала, так бывает. Даже сама нашла человека, который согласился отвезти корзину в Мондштадт, под двери к отцу, чтобы там ребёнку поскорее нашли добрую кормилицу. Мы уже ждали его, этого человека, когда на пороге внезапно объявился Крепус. Оказалось, все эти месяцы, пока мы не виделись, он запивал свою душевную боль вином, потому что Эдвард наговорил ему каких-то фантастических гадостей от моего лица. В общем-то, и прийти в себя Крепусу пришлось только из-за болезни своего отца. Старший Рагнвиндр уже не мог управлять винокурней, а без его твердой руки среди слуг начались брожения — многих задевала былая дружба единственного наследника с Эдвардом Лоуренсом.       Губы Аделинды вдруг тронула улыбка:       — Думаю, можно не кривить душой и не выдумывать всякие глупости. В Мондштадте вылечить разбитое сердце гораздо проще, чем найти человека, способного содержать в порядке столь большое хозяйство как эта винокурня. Крепус затеял поиски в основном ради того, чтобы предложить мне место главной горничной. Но как же искренне он расстроился, увидев чёрную ленту! Помню, сел на скамью рядом с дверью и заплакал. Даже и сейчас, несмотря на все последующие события, многие считают, что мой ребёнок был от Эдварда, а тогда в этом вовсе никто не сомневался. Так думал и Крепус. Но всё равно не мог сдержать слёз. Сказал: разве можно не заплакать рядом с матерью, потерявшей дитя? Сказал: может, и на мне самом лежит часть вины за эту смерть.       Кэйа шмыгнул носом и поспешно приложил салфетку к увлажнившимся глазам, а Дилюк так ничего и не смог почувствовать. Ушло даже раздражение. Он, вроде, понимал всё умом, но между ним и этой историей, этой старой болью словно стояла непреодолимая стеклянная стена.       — Разве после такого я могла обманывать его дальше? — Аделинда покачала головой. — Нет, он такого не заслуживал. Пусть Крепус и бывал легкомысленным, но везде и всегда оставался человеком, способным к состраданию. Конечно, я тут же показала ему Кренделька. Созналась во всём. И всё равно он принял меня, не отказался от своего предложения. Даже разыграл этот спектакль с корзиной… — усмехнувшись, она помолчала и после заговорила уже в другом настроении, без тени сожалений: — Я боялась повторения истории, но мы с мастером Крепусом неожиданно просто поделили сферы влияния на винокурне и стали сильной командой. Эдварда это ужасно злило, ведь с такой жаждой красивой жизни его дом без должного управления быстро пришел в упадок. Рагнвиндр же богател, слава о его гостеприимстве всё росла и росла. А уж когда сын Крепуса — подкидыш из корзины, признанный законным, — получил Глаз Бога... — Аделинда тихо, злорадно рассмеялась. — Боюсь, ни один человек на свете не ненавидит Дилюка так сильно, как Эдвард Лоуренс. Ведь Дилюк напоминает ему о том, что несмотря на все свои регалии он просто слабый, завистливый и бесконечно одинокий человек.       Её взгляд, безжалостный и ясный, на мгновение вспыхнул в полумраке кабинета — как некогда сверкал перед расчётливым ударом кинжал одинокого, но неутомимого мстителя. Дилюк опустил взгляд на свои руки. Сколько на них было крови! Долгие годы он думал, что обрёл жестокость благодаря Глазу Порчи, а выходит, фатуйский артефакт лишь помог ему распорядиться наследством, полученным от родной матери?..       Завершающие слова рассказа Аделинды донеслись до него как сквозь туман:       — Надеюсь, рано или поздно вы придумаете, как его приструнить. Я готова всесторонне помогать вам и, будьте уверены, выступлю свидетелем, если дело дойдет до перебирания грязного белья.       Когда она ушла, Дилюк и Кэйа ещё долго сидели молча, но в конце концов тишину нарушил довольный музыкальный смешок:       — Вот как, Совёнок, у твоего папочки тоже удивительная история появления на свет.       Подтянув ноги на софу, Кэйа сдвинулся к спинке, поправил подушки и вальяжно возлег на них с таким видом, словно это место принадлежало ему всегда.       — Ты ещё долго будешь сидеть так далеко? Мы скучаем.       Дилюк поднялся с кресла, обошёл столик и устроился рядом с Кэйей, прижавшись щекой к животу. Скучала их девочка или нет, но шевелилась исправно. Стало горько от мысли, что отец никогда не общался с ним вот так, не ждал его рождения и даже не знал о существовании своего сына. Зажмурившись, Дилюк прижался губами к местечку, где только что уловил движение Совёнка. Он целовал живот через ночную сорочку снова и снова, и с каждым прикосновением жуткое оцепенение, охватившее его после рассказа Аделинды, отступало.       Кэйа погладил Дилюка по голове, зарываясь пальцами в волосы:       — Может, раз уж известен пол, нам правда пора выбрать имя для Совёнка? Что скажешь?       — Есть одна идея.       — Дай-ка угадаю: шесть букв, первая и последняя «а», значение ненавязчиво указывает на время суток?       В том, что шутка на эту тему последует, Дилюк даже не сомневался, а потому был готов.       — Красивое женское имя. Не понимаю, что вызывает такой сарказм.       — Дилюк! — воскликнул Кэйа. — Ты вообще пытался произнести вслух «Аврора Рагнвиндр»? Авр-р-рор-р-ра Р-р-рагнвиндр-р-р! Назови хоть одну причину, почему это заслуживает обсуждения.       — Звучит угрожающе. Мне нравится. И одна из Аврор, кажется, тоже была принцессой? Видишь, уже две причины.       — Восхитительно!       — Предложи свой вариант.       Он только фыркнул.       — Или признайся, что тоже думал об этом имени, — Дилюк уже откровенно веселился.       — Вот ещё!       — Не обязательно во всём быть оригинальным, не ты ли это сказал?       — О коктейлях!       — Ты не сможешь меня обмануть. Слышишь, Совёнок? Мы подумали об одном и том же имени.       Кэйа отвесил Дилюку лёгкую затрещину, но тут же пошел на попятную:       — Ладно, ладно. Сегодня мне грех ворчать на твоего папочку, — голос стал грустнее. — Я втянул его в ужасное дельце. Да и тебя тоже.       Вздохнув, он погладил живот.       — Мы ведь уже обсудили, — Дилюк накрыл его руку ладонью, переплел пальцы. — Всё позади — это главное.       Помолчав, Кэйа спросил:       — Как Роб получил Глаз Бога? Что-то я не слышал подробного рассказа.       Судя по тону, он догадывался, какой будет ответ. Выдумывать что-то не имело смысла.       — Роб спас мне жизнь.       Кэйа обнял крепко-крепко и зашептал в макушку:       — Прости. Прости меня. Я с самого начала не должен был тебя втягивать. В ордене столько рыцарей! Уж если бы мне отказал Варка, то чайный клуб точно не остался бы в стороне. Джинн, Эола… Они отличные командиры и справились бы получше нас с тобой!       Обычно на этом месте Дилюк всегда вступал в спор, но сейчас возразить было нечего. Сегодня он столько раз непростительно ошибся — хватило бы на несколько смертей. И спасло его в конечном итоге только чудо, вызванное стремлением чужого благородного сердца. Стучащего в стенах Ордо Фавониус. Преданного капитану Кэйе Альбериху.       — Дилюк?..       — Надеюсь, мы вспомним об этом в следующий раз, когда нас потянет на подвиги, — устало усмехнулся он, окончательно спрятав лицо в складках необъятной ночной сорочки.       Пока ещё она больше пахла старым сундуком, чем Кэйей, но...       — Будем помнить, — прозвучало в ответ. — Обещаю. Сначала — наша семья, потом — весь остальной Мондштадт.