Экспериментальная лоза

      О чём Дилюк действительно напрочь забыл за эти годы — это о том, насколько легче ему дается бумажная работа в компании молчащего Кэйи. В былые времена тот, если не помогал дописывать бесконечные капитанские отчёты начальству или заканчивал свою часть быстрее, не уходил, а брал какую-нибудь книгу и погружался в чтение. Никогда не торопил, не ворчал и даже не предлагал помощь сверх той, на которую они уже договорились.       Вскрывать письма со счетами и сочинять унизительные просьбы об очередной отсрочке рядом с ним тоже оказалось проще. Дилюк поднимал взгляд от листа бумаги, смотрел на Кэйю, на его круглый живот, и мысленно произносил: «Даже если у меня больше нет денег и ощутимой власти, я остаюсь верен своей семье, остаюсь верен себе». Сестра Виолетта говорила, что если не хватает сил на смирение, то нужно найти в окружающем мире хоть какое-то утешение — желательно, не слишком разрушительное для души и тела. И пусть это утешение даже в глазах самого Дилюка было тоньше листа бумаги, хотя бы ненадолго мысли успокаивались, а будущее не казалось абсолютно беспросветным.       Разделавшись с очередным ответом, он запечатал конверт и сложил в лоток для отправки почты. Начинать новое письмо Дилюк не стал: самые срочные закончились, а остальное могло подождать ещё день. Кэйа, похоже, так и задремал в кресле. Свободный от повязки глаз был прикрыт, лицо расслабилось. Дилюку тоже не мешало бы отдохнуть после такого непростого дня. Он ослабил шейный платок и поднялся, стараясь не шуметь, но всё равно, стоило ему сделать шаг от стола, Кэйа выпрямился:       — Ты закончил?       — Хватит на сегодня.       — Тогда могу я попросить об одолжении?       — Ты мог попросить и раньше.       — Не хотел отвлекать. И хозяйничать в библиотеке без тебя — тоже. Копия атласа ветров ведь уцелела? Могу я на неё взглянуть?       Просьба была, мягко говоря, неожиданной — и тем сильнее заинтриговала Дилюка. Они прошли в соседнюю комнату, прилегающую к кабинету.       — Конечно же, на самом верху, — сказал Кэйа, задрав голову. — Поможешь? Альбедо наверняка уже дошёл до орденской библиотеки и всё выяснил, но после сегодняшних разговоров я не в силах ждать встречи с ним, ответ нужен мне прямо сейчас.       — Вы с Шарлем обсуждали розу ветров?       — Мою розу обсудили тоже, не переживай. Но она не так хороша, чтобы посвятить ей весь вечер.       Фыркнув, Дилюк приставил лестницу к нужному шкафу и полез наверх. Атлас ветров Мондштадта был огромной и тяжёлой книгой. Кэйе сейчас точно не стоило самому доставать такой талмуд из-под потолка.       — Шарль спрашивал, почему ты не ревнуешь.       — И почему?       — Я сказал, ты ревнуешь.       — Что?       — Ревнуешь — и упиваешься этим. Специально подсаживаешь меня к сильным соперникам, чтобы сильнее беситься.       — Что за чушь?       — Чушь? Шарль был в восторге.       — Насчёт этой части я даже не сомневался!       Кэйа довольно рассмеялся. Его смех, низкий и бархатистый, вместе с запахом книг напоминал о прошлом — о вечерах, проведённых в этой библиотеке. В основном, за чтением и учёбой, но случалось и другое… Спустившись с лестницы, Дилюк бросил тяжеленный атлас на стол и немедленно поцеловал Кэйю. Тот ответил охотно. Позволил даже погладить живот, чтобы растормошить засыпающего Совёнка. Но потом всё же выскользнул из объятий.       — Мне правда очень нужно кое-что проверить, — сообщил он тоном заговорщика.       Кэйа открыл раздел с окрестностями винокурни, развернул огромные длинные карты и долгое время изучал их с весьма задумчивым видом. Вдруг его лицо прояснилось:       — Да! Я всё помнил правильно! И бедствие, насколько мне известно, не повлияло на направление ветров. Взгляни, — Кэйа указал на одну из карт. — С сентября по ноябрь над скалами, о которых мы сегодня говорили, непрерывно дует достаточно теплый поток. В направлении Драконьего Хребта, а не с него, как большую часть года.       — И?       — Этого хватит, чтобы виноград созрел! Лоза хорошо чувствует себя даже при сильных заморозках, но для самой грозди всё же нужно хотя бы два-три относительно теплых месяца.       Видимо, непонимание слишком явно отразилось на лице Дилюка.       — Ты разве не слышал, что я говорил Шарлю и Дювье?       — Разве это была не выдумка?..       — Мастер Дилюк! Во всём важно знать меру — особенно во лжи. И ты же сам выдал нам с Альбедо несколько десятков образцов! Мы согласовали эти исследования с руководством ордена.       — Чтобы заполнить план для экспедиции, разве нет?       — Архонты, — воскликнул Кэйа, — но нам же нужно было чем-то занимать себя всё это время! Конечно, мы провели все исследования, которые запланировали. И ещё несколько десятков сверх заявленного. Многие лозы после небольших доработок показали отличный результат. Вопрос был лишь в том, где их выращивать. В Мондштадте не так много достаточно холодных мест, и эти скалы — идеальная локация.       Всё внутри Дилюка встрепенулось, вспыхнуло от этих слов — и тут же рассыпалось в пепел.       — Нет.       — Что?.. — удивился Кэйа.       — Я не могу взять их в аренду.       — Дилюк, для этого и нужны инвесторы! Новые виноградники окупятся. Не быстро, но...       — Кэйа. Я сказал: это невозможно.       — Невозможно? — тот всерьёз нахмурился, уперев руки в бока. — Объясни-ка, на чём базируется данное убеждение?       — На том, что у меня... у семьи Рагнвиндр нет таких средств, — Дилюк всё ещё не мог поверить, что произносит это вслух. — Нет ни одной лишней моры. Да, скалы вокруг озера давным-давно никто не брал в аренду, но тем не менее за них придется платить. И если мы хотим выращивать там именно виноград, договор необходимо заключать с условием неоспоримого права на использование. А это уже совсем другая история. Которая нам больше не по карману. Даже будь у Шарля интерес к производству вина, я всё равно не стал бы так рисковать. Мы за это не расплатимся. В ближайшие тридцать лет — точно. Я… Я не хочу делать Совёнка должником такого масштаба ещё до рождения.       Кэйа молчал. Лицо его вновь стало грустным. Словно бы говорило: ты трус, скучный человек. Дилюк начал злиться и одновременно с этим — жалеть, что высказался так ультимативно.       — Это, к тому же, сильно стеснит нас в повседневной жизни. На много лет. Я не хочу, чтобы мы жили, не имея возможности позволить себе что-то сверх необходимого. Отец никогда не жалел на нас моры. И...       — Дилюк, — Кэйа поморщился, — хватит оправданий. Я понял проблему. Твоя осмотрительность заслуживает уважения.       Он аккуратно сложил карты. Бережно закрыл атлас. Кэйа всегда так трепетно обращался с книгами…       — Убери, пожалуйста, на место.       Но Дилюк смотрел на этот атлас и физически не мог взять его в руки. Одно дело — думать о чём-то в одиночестве, взвешивать все плюсы, тихо сомневаться или даже отчаиваться, и совсем другое — обрести единомышленника, столь же увлечённого, потратившего на ту же идею не меньше времени. Когда-то наивысшим уровнем такого сближения было поймать одну волну с Кэйей. Не только и не столько в сексе. Во всей полноте жизни. Отголосок этого последний раз ненадолго мелькнул на войне — и вот полузабытое чувство пронзило Дилюка с прежней силой, словно он снова стал самоуверенным подростком. Кэйа — его несносный Кэйа — в одно мгновение сделал эфемерную мечту вполне реальным, пусть и авантюрным планом. Дал ей короткую, но яркую, полновесную жизнь. Секунду в сознании Дилюка, когда тот был абсолютно уверен: у них всё получится. Секунду, которая опустошила его сильнее, чем все сегодняшние переживания о долгах. Если бы только не треклятые угодья! Если бы не детское желание во всём остаться идеальным! Кто осудил бы Дилюка за отказ от аренды? Всё лежало в руинах, всё! Пусть не сразу, но угодьями мог заняться город или какая-нибудь отчаянная и предприимчивая семья или компания, или... А теперь он был вынужден нести это бремя один, ради навсегда утраченного прошлого, вместо того чтобы следовать зову сердца, вместо того чтобы вместе с Кэйей бороться за новый виноград и урожаи зимних яблок, твердых на ощупь и неимоверно сладких внутри!       — Дилюк? — обеспокоенно позвал Кэйа.       Дилюк мотнул головой. Он хотел сказать, что всё в порядке и что несбыточные мечты не стоят сожалений, но вместо этого — позорно разрыдался, словно опять стал мальчишкой, неспособным разбить чучело хиличурла с одного удара и правильно написать собственную фамилию. Как давно это было, ещё до встречи с Кэйей, ещё до Глаза Бога — и вот несмотря на все долгие годы борьбы Дилюк снова катился в безрадостную, беспросветную жизнь, где ничего не умел и ничего не мог, и где даже родная мать никогда в порыве нежности не называла его Крендельком.       — Архонты, Дилюк!!!       Кэйа обнял его, прижал к себе, и от этого слёзы полились с утроенной силой.       — Обещаю, мы что-нибудь придумаем! Ты не обязан решать этот вопрос в одиночку. Барбатос! Я, правда, не знал, что всё настолько плохо. Ну-ну, милый, — шёпот Кэйи стал совсем нежным, ласковым, каким не бывал никогда, — прости. Я не хотел.       Дилюк сжал его плечи. Он умирал от стыда, но всё никак не мог остановиться. Плакал и плакал — и всё это время Кэйа ласково гладил его, утешая без слов. По личным ощущениям, прошла вечность прежде чем Дилюк смог поднять лицо с намокшего плеча и утереть остатки слёз платком.       — Давай вместе примем ванну, — сказал Кэйа. — Я видел, там есть вторая. Тебе нужно немного прийти в себя, а мне — помыться после лобызаний Шарля.       Горячая вода расслабляла. Дилюк еле держал глаза открытыми и большую часть времени — всё равно плыл в своих мыслях, где обрывочные воспоминания из детства мешались с сожалениями и отдавали горечью. Кэйа лежал в соседней ванне. Живот выступал над водой. Время от времени Кэйа сильнее приподнимал его, выгибая спину, и опускал вновь.       — Это какое-то упражнение?       — Не думаю. Но немного расслабляет. Тебе полегче?       — Да. Прости за эту...       — Дилюк, — Кэйа мягко коснулся его руки, — не нужно. Я могу представить, как это тяжело для тебя. И как это несправедливо.       Дилюк крепко сжал прохладную руку в очередном порыве благодарности. Он всё ещё нуждался в утешении. Всё ещё с трудом верил, что в худшей за последние годы личной беде Кэйа действительно с ним.       — У меня возникла пара идей, но если не хочешь сейчас ничего обсуждать, я пойму. И насчёт стеснения в средствах... Пусть не самые великие, но накопления у меня есть. Будет справедливо разделить наши расходы на повседневную жизнь в городе пополам. Если повременишь с письмом Гёте, то на аренде тоже можем кое-что сэкономить. Я уточню у Малыша Ади, сохраняет ли одинокий родитель право на максимальную компенсацию при съёме жилья, если у ребёнка есть первый опекун.       — Малыш Ади?       — Ни за что не поверю, что это имя тебе неизвестно.       — Не знал, что ты тоже так его называешь.       — Не говорить же мне каждый раз «господин финансовый интендант Мондштадта Адальберт Фрейгунн», это было бы… странно. Учитывая, что обычно мы встречаемся в глубоко неформальной обстановке или когда ему нужно, чтобы я ненавязчиво пощекотал чьи-нибудь яйца. Но отрадно, что его милое прозвище — единственное, что вызвало у тебя некоторого рода возмущение.       — Остального я просто не слышал.       — Дилюк, — Кэйа не оценил шутку и, сев в своей ванне, нахмурился, — если у тебя действительно проблемы с долгами, то сейчас худшее время, чтобы делать вид, будто ты всё ещё сказочно богат!       — Если бы не эти угодья, — Дилюк вздохнул. — Бездонная дыра! Ничего лишнего не построишь, не вырастишь, а прибыль с охоты — просто смешная. Тем более, сейчас. Мы очистили землю, высадили саженцы вместо погибших деревьев, но восстанавливать популяции диких животных нужно с умом, с вложением средств, с пониманием охоты и любовью к ней, которых у меня нет.       — Догадываюсь, что ты не смог отказаться от аренды, когда угодья были в печальном состоянии, но теперь — можно попробовать. Даже если город не согласится отменить сам факт аренды — всё же это часть бюджета — им будет только на руку отдать тебе безрадостные склоны взамен очищенных угодий, которые можно передать кому-то ещё.       — Такие разбирательства рассматривает совет. Уверен, Лоуренс пустит в ход всё своё влияние, чтобы не допустить подобного решения.       — Смотря как всё будет выглядеть. Если как попытка избавиться от удавки — конечно, он костьми ляжет, чтобы тебе помешать. Но если разыграть горестное расставание со столь милыми сердцу местами, где ты мальчиком охотился с отцом…       — Это смешно. Я не такой человек.       — Да. Но ты — перфекционист, ненавидящий проигрывать и просить помощи, — Кэйа пожал плечами. — Если подать это как унижение твоего достоинства, Лоуренс может дать слабину — последовать не за голосом разума, а за тьмой в сердце.       В словах Кэйи было здравое зерно. Но унижаться перед Лоуренсом? Перед всем советом, в котором многие скорее терпели Дилюка Рагнвиндра, чем искренне уважали?       — Твоё скорбное лицо бесценно. Запомни это выражение.       — Кэйа!       — И послушай, какие ещё выгоды можно из этого извлечь, — таким же елейным голосом, каким обычно соблазнял, сейчас он лил в уши Дилюка совсем другое — простые хитрости, до которых кое-кому давно следовало дойти своим умом: — В городе уверены, что ты бодро налаживаешь дела и ущерб для винокурни был не так велик, как казалось. Это вызывает некоторую зависть. У людей, потерявших всё, — даже своего рода злость. Думаю, разбойники продемонстрировали это более чем наглядно. Твоё нежелание показывать слабость сейчас играет против тебя. Если пройдёт слух, что ты едва сводишь концы с концами и вынужден менять лакомые кусочки на объедки, — это, прямо скажем, охладит многих. И нашего горячо любимого Лоуренса в том числе. У него и так миллион долгов. Зачем ему хватать зубами ещё одно убыточное дело? Далее. Идея с морозостойким виноградом выглядит... сомнительно. Тем более, когда в этом напрямую замешаны гениальный алхимик и каэнрийский принц. Не удивлюсь, если это мне, а не тебе, придется доказывать совету, что я искренне верю в успех предприятия и не пытаюсь лишить семью последних средств.       — Разве Лоуренс не сможет выступить против, заявив, не знаю, что представляет интересы Аманды?       — Не сможет. Во всяком случае, юридически. Я кое-что проверил после нашей прогулки на лодке. Эшли официально является отцом Аманды, а старик Лоуренс — первым опекуном, и при том — взявшим на себя обязательства в связи со смертью матери. Думаю, он просто побоялся доверить девочку даме из Снежной. Говорят, эта мадам Анна — себе на уме, приехала к нам со своей игрой, но не суть. Из-за такой формулировки ты как ближайший кровный родственник по материнской линии отодвинут со сцены. Ты никак не можешь ущемить интересы Аманды, потому что по закону у тебя сейчас нет перед ней обязательств. Не думаю, что старик спешно убьет Эшли, чтобы перевернуть свою же доску и разыграть партию с несчастной сироткой.       — Архонты, — пробормотал Дилюк, уходя под воду.       Как его достала вся эта запутанная история с законами Мондштадта! Когда он всплыл, чтобы глотнуть воздуха, Кэйа сказал:       — Доверься моему чутью, мастер Дилюк. Дело может выгореть.       — А если виноград не приживётся?       — Разве дело только в винограде? — он усмехнулся. — О нет, меня не проведёшь: я видел, как ты смотрел на эти скалы. Они тебе нужны. А если они тебе нужны, я сделаю всё что в моих силах, чтобы ты их получил.       — Тебе придётся унижаться вместе со мной.       — Может, в интерпретации Лоуренса. Или даже в твоей, если тебе важно сохранить перед советом лицо. Но для меня унижение заключается в другом, — Кэйа зло усмехнулся, поймав взгляд Дилюка. — Медленно увядать в беспросветной тьме или в скитаниях по миру, пока замшелые старики оплакивают утраченное величие твоего народа, которое даже не застали. Слушать о славе Каэнри’ах и есть падаль — только потому что мертвечина не сделает тебе ничего страшнее поноса, — или охотиться на больных животных — потому что они единственные, кого ты можешь поймать. Забывать родное письмо, потому что годами не видел ни одной книги на каэнрийском и месяцами даже не держал в руках ни одного клочка бумаги, чтобы сделать запись, — он тяжело вздохнул. — Не пойми неправильно: я не хвастаюсь и не соревнуюсь с тобой. Может быть, немного завидую, раз мои критерии того, что считается унижением, до сих пор имеют так мало общего с чем-то, что можно назвать приемлемым для человека. Поэтому когда будет нужно, я выступлю перед советом и скажу что требуется с каким угодно видом. Это не заденет моих чувств. Я знаю, что буду делать это ради тебя и ради Совёнка.