Экспериментальная лоза

      Кэйа уже задремал, устроившись на боку, а Дилюк всё ворочался — то смотрел в потолок, вновь и вновь прокручивая в голове услышанные слова, то разглядывал большой живот, стараясь запомнить его в мельчайших деталях. Кэйа носил ребёнка. Их общего ребёнка. Претерпевал ради этого столько трудностей — и всё равно не жалел, а напротив, видел в этом что-то глубоко заветное. Бесценное. Что Дилюк вообще о нём знал: о его истинных чувствах и переживаниях?       Во сне Кэйа повернул голову к потолку, приоткрыв рот. На глубоком вдохе губа приподнималась чуть выше, обнажая верхние клыки. Они сильнее нижних выделялись на фоне остальных зубов. Почему в юности Дилюк ни разу не задал себе вопрос, откуда Кэйа родом? Он мог не знать его мыслей, но каждый миллиметр его тела был ему известен.       «Мы могли избежать той ужасной ссоры. Могли прожить эти десять лет иначе. Пусть не в одной бесконечной радости, но и без смертельных обид».       Перед глазами вставали воспоминания, которые хотелось исправить. Им не было конца, словно внутри себя он снова и снова бился с тенью Асмодей. Даже погибшая, она всё равно соблазняла людей неисполнимым обещанием идеального прошлого. Сестра Виолетта сказала, положить этому конец можно только через принятие. И Дилюк честно пытался. Пытался смириться с тем, что действительно был виноват. Что заблуждался. Что совершал ошибки. Что приносил себя в жертву ради невозможного. Всё это тоже было тяжело, но в конечном итоге позволяло поставить точку. Забыть. Жить дальше. Получать удовольствие от настоящего.       Ему ведь было так хорошо здесь, сейчас, рядом с Кэйей.       Впервые за много лет Дилюк чувствовал, что находится именно там, где больше всего нужен. Сонливость ушла, но он не спешил вставать, хотя обычно не мог долго лежать на кровати, которую когда-то занимал отец — всё представлял, сколько людей перебывало здесь в его объятиях, и постепенно покрывался потом. Однако сегодня это словно не имело никакого значения. Время от времени Дилюк осторожно касался живота Кэйи кончиками пальцев и думал: как хорошо, что у них теперь есть Совёнок, а у самого Дилюка — смелость снова полюбить столь же сильно, подарить своё сердце такому маленькому и хрупкому существу.       Через некоторое время Дилюк всё же принял неизбежное и встал с кровати, только чудом удержавшись от искушения шепнуть в пупок какую-нибудь сентиментальную глупость. Наверняка Кэйа спал достаточно чутко. И едва ли мечтал проснуться от рыданий на своём животе, пусть даже вызванных лучшими чувствами.       В кабинет Дилюк вышел в старом — ещё отцовском — халате, под который надел только лёгкие домашние штаны. Обычно он не появлялся в таком виде за пределами спальни, но нежелание лишний раз соприкасаться с новой одеждой взяло верх. И эти комнаты, в конце концов, были его личной территорией! В глубине души Дилюк надеялся быстро разделаться с оставшимися письмами и вернуться в постель. Он почти в этом преуспел, однако едва начал последний ответ, как в кабинет вошла Аделинда. От того, как она непривычно замешкалась в дверях, Дилюк вскинул голову и успел заметить на её лице тень горького разочарования, о котором мгновение спустя уже ничто не напоминало — главная горничная вежливо склонила голову:       — Прошу прощения, если помешала. Думала прибраться в библиотеке, пока вы с Кэйей отдыхаете.       — Если не планируется никакого шума, то конечно, — Дилюк кивнул. — Извини, если нарушаем твои планы, но Кэйа только недавно уснул.       Беззвучно прикрыв дверь, Аделинда остановилась на почтительном от стола расстоянии и сказала:       — И ещё… Дилюк, раз ты не спишь, хочу кое-что обсудить с глазу на глаз.       Он удивлённо хмыкнул. Даже в те редкие моменты, когда Аделинда заводила неформальный разговор, она никогда раньше не говорила с ним на равных.       — Присаживайся.       — Это не займет много времени, — Аделинда подошла ближе.       — Пожалуйста, присядь, — с нажимом произнёс Дилюк. — Если мы будем говорить, не хочу, чтобы ты нависала.       Она подняла брови, но возражать не стала. Села за стол с другой стороны, в кресло для гостей. Дилюк отложил начатое письмо. Зря он оставил его на самый конец. Думал, разделается с тем, что попроще, а потом уже засядет за ответ видному учёному из Сумеру. И что теперь? Он ещё даже не закончил с вежливыми приветствиями — нечего было и мечтать сложить достойное послание, если Аделинда откроет ему какую-нибудь очередную страшную семейную тайну.       — Я слушаю.       — Несколько человек пожаловались мне на странные ощущения. Сказали, что чувствовали нечто, похожее на пристальный взгляд. Кто помоложе и порезвее пытались отыскать причину, но лишь двоим из них удалось заметить тень, однако они даже толком не смогли определить: зверь там был, монстр или какой-то шутник. Если это как-то связано с твоими делами…       — Не связано. Как давно люди стали жаловаться?       Аделинда разом погрустнела, тонкие брови сошлись над переносицей:       — Вскоре после того, как вы с Кэйей пришли из Спрингвейла.       — Проклятье, — Дилюк не удержался, закрыл лицо рукой.       — Ему… что-то угрожает?       — Вероятно, да.       Совладав со слабостью, Дилюк выпрямился и сложил руки над письмом:       — Мы тоже замечали нечто подобное. Это было на берегу Сидрового озера. Ещё до тварей из разрыва. Спасибо, что сказала. Я поговорю с Кэйей и утрою бдительность.       — Бедный мальчик, — лицо Аделинды стало совсем грустным, она оглянулась на дверь спальни и спросила: — Как он? Так страдал всё утро. Альбедо ему помог?       — Да. Сейчас всё хорошо.       — Давно не видела Кэйю таким увлечённым, но повод… Надеюсь, дальнейшее не сильно его разочарует.       — Разочарует?! — вспыхнул Дилюк. — Не стоит мерить всех по себе. Кэйа любит своего ребёнка.       — Как и я, — сказала Аделинда, повернувшись, и её бесстрастный холодный взгляд ударил точно в сердце. — Но в одном ты прав, Дилюк. Я — ужасная мать. И продолжаю ею быть. Однако осмелюсь предупредить тебя: любить ребёнка в утробе и испытать к нему те же чувства вне её — не одно и то же. Если у мастера Альбедо нет алхимического фокуса на этот случай, то Кэйе предстоит испытать боль, которую не описать словами. Боль, за которую некому отомстить. Врага можно убить. С любовником или другом — навсегда расстаться. Но как быть с собственным ребёнком?       Помолчав, она закончила:       — Если от этого тебе станет легче, то знай: в плохие дни я порой до сих пор жалею, что вместе с тобой сестра Ангелика спасла и меня.       Письмо сумерскому мудрецу дописал Кэйа. После разговора с Аделиндой Дилюк ушёл в спальню, лёг на отдельную софу и с тех пор так и не нашёл достойного повода встать. Смотрел в стену и всё думал: почему его жизнь не могла сложиться как-нибудь… нормально? Без всего вот этого. Ещё пару лет назад он посчитал бы подобные мысли признаком слабости и разложения, а в молодости после таких откровений и вовсе сжёг бы всё на своём пути, но теперь не мог даже толком разозлиться. Лишь бесконечно погружался в омут апатии.       Конечно, его настроение не укрылось от Кэйи, когда тот проснулся. Дилюк не хотел ничего сейчас обсуждать, но Кэйа вышел из спальни и разузнал всё в подробностях буквально минут за двадцать. Потом пообедал. Потом прогулялся. Потом от скуки сел за письмо. Он виртуозно копировал чужие почерки, но в случае Дилюка всегда делал одолжение и писал чуть красивее, чтобы получатели думали, что именно для них господин Рагнвиндр особенно старался, выводя ответ.       — Накатал три листа, — сообщил Кэйа, присев на край софы и подвинув Дилюка ближе к стене, чтобы уместиться.       — Уже?       — Делов-то. Одни витиеватости. Сумерцы их обожают. Или этому нужно было написать строго по делу? Тогда могу поправить.       — Перестань. Отошлю как есть. Он, к тому же, действительно любитель завернуть.       — Раз с этим решено, пойдем ужинать. Отказы не принимаются!       Дилюк тяжело вздохнул, сильнее заворачиваясь в халат.       — Нужно поесть, — Кэйа погладил по плечу. — Я попросил подать ужин в кабинет, так что будем без лишних глаз. Потом Хилли уберёт. Аделинда уже легла.       — Как она?       — Расстроилась, что сказала тебе лишнего, — Кэйа чуть усмехнулся. — Жалеет, что проявила слабость и показала истинные чувства. В этом вы похожи.       — Мы не похожи.       — О конечно! И лицо кирпичом ты унаследовал от отца. М-м-м, смотрю и вижу первого весельчака Мондштадта!       Не будь Кэйа беременным, Дилюк уже от души пихнул бы его локтем, но вместо этого ещё раз вздохнул и закрыл глаза. Сквозь ткань халата он чувствовал, как ниже лопаток со спиной соприкасается большой живот.       Совёнок…       — Дилю-у-у-ук.       — Неужели можно возненавидеть ребёнка, которого родил?       — Возненавидеть — можно, а вот мириться с этим — точно нет. Сестры в соборе весьма успешно лечат подобные расстройства, если ты не знал. Но нынешняя боль Аделинды, увы, заключается уже совсем в другом.       — Если с тобой такое случится, — Дилюк зажмурился, — ты ведь не станешь мириться, правда?       — Не стану, — Кэйа снова погладил его. — И не переживай, от этого я, можно сказать, застрахован. Скорее уж, будет наоборот. Но Альбедо утешил меня, что несмотря на все ухищрения древних алхимиков у мужчин нашей ветви эйфория после родов всё же не такая сильная, как у женщин.       — Эйфория? Ты смеешься?       Дилюк повернулся на спину и недоверчиво глянул на Кэйю снизу вверх — тот сидел, чуть откинувшись назад, опираясь на правую руку, а левой придерживал халат внизу живота. Сверху шёлк и теперь хорошо лежал внахлёст, но ближе к бёдрам при сидении уже сильнее ехал в стороны.       — Я? Смеюсь? По-твоему, я в том положении, чтобы смеяться? Ха-ха-ха! Увы, порой бывает, что наши чувства вовсе не прихоть, а лишь генетическая предрасположенность.       — Думаешь, я должен простить Аделинду? — Дилюк погладил его живот.       — Должен? Едва ли, — Кэйа положил руку поверх его руки. — Но я точно знаю, что при желании человек с таким добрым сердцем на это способен.       После ужина Дилюк собрался с мыслями и рассказал о странностях, которые заметили обитатели винокурни. Кэйа выслушал внимательно.       — Не скажу, что в восторге от той идеи, которую хочу озвучить, — сказал он после, — но раз наблюдатель не предпринимает никаких попыток напасть — а возможностей за эти дни у него было предостаточно, — то и нам следует занять выжидательную позицию.       — Пожалуй.       — И нужно вернуться в город.       — Я тоже так думаю. Можем отправиться завтра утром, вместе с аэростатом, — предложил Дилюк. — Загрузим на одну бочку меньше и…       Кэйа вдруг расхохотался.       — Господин Рагнвиндр, — сказал он сквозь смех, — шутка о готовности вина, кажется, вышла из-под контроля.       Дилюк улыбнулся, но потом ответил со всей серьёзностью:       — Даже если ты ещё в состоянии проделать путь до города пешком, не думаю, что разумно тратить на это целый день. Может, наблюдатель и не станет ничего предпринимать, но жару пока никто не отменял, а идти ночью…       — Разве я возражал против поездки на аэростате? — удивился Кэйа. — Боюсь, без него действительно не обойтись. Сегодня я устал даже от прогулки по виноградникам. Жаль, что в разгар фестиваля придётся везти на одну бочку вина меньше — вот и всё.       — От пьяниц не убудет, — фыркнул Дилюк.