Экспериментальная лоза

      — Вспомогательные препараты?..       — Архонты, Дилюк, — Кэйа устало вздохнул. — Не сейчас. Или вернись и расспроси Альбедо. Он с удовольствием прочитает тебе лекцию на все полтора часа!       В комнату он поднялся сам, но с такой поспешностью лёг в кровать, что стало ясно — слабость его всё ещё не отпустила.       — Я просто…       — Совёнку они не вредят.       — А тебе?       — Мне они помогают, как ты мог догадаться из названия! О этот взгляд... От них не умирают. Такого ответа достаточно?       — Вполне, — Дилюк сел рядом. — Поспишь?       — Какой теперь сон. Всё думаю: может, правда, я уже не в себе из-за беременности. Рычал на Варку, будто мы не поделили последнюю кость. Клянусь, я был готов сцепиться с ним всерьёз! Зря ты вступился за меня.       — Зря?!       — Я имею в виду, — Кэйа чуть улыбнулся, прижав руку Дилюка к груди, — мне было очень приятно. Но на грядущем разбирательстве это может выйти тебе боком.       — Есть правила, которые обязаны соблюдать все рыцари Ордо Фавониус, независимо от их званий. И если хотя бы половину тех усилий, что Варка тратит на попытки уйти от своих прямых обязанностей, он направил бы на их исполнение…       — М-м-м, запретная сладость сослагательного наклонения?       — Я сыт по горло сомнительными играми, которые до сих пор процветают в ордене и отравляют его атмосферу, — отрезал Дилюк. — И ты, полагаю, тоже?       Кэйа глянул из-под ресниц:       — Было так заметно?       — Если знать, на что обратить внимание.       Взгляд Кэйи стал совсем грустным — как у человека, доведённого до грани, за которой кажется, что терять уже нечего.       — Я… — он сглотнул, сильнее сжимая ладонь Дилюка. — Я правда хочу отойти от дел, которыми занимался. Не только из-за ребёнка — просто с ним неприятие сильнее в разы. Раньше, до войны, я был с Варкой на одной волне и находил в тёмных делах своеобразную отдушину, а потом — как отрезало. И моё происхождение... Теперь, когда это не тайна, расклад совсем другой. Скука невыносимая, — Кэйа зажмурился. — Дилюк, ты ведь смог как-то завязать с прошлым. Тошно жить, когда думаю, что меня оно не отпустит.       Его несло — от усталости или от нервов. Дилюк хорошо знал, как с ним это бывает. Следовало немедленно отвлечь Кэйю от мрачных мыслей.       — Отпустит, если проведёшь черту. Не думай об этом сейчас. У тебя есть Совёнок. Ей ты в миллион раз нужнее, чем всем на свете.       Кэйа со свистом втянул воздух, продолжая жмуриться:       — Я ужасный родитель. Думаю об этом каждый раз, когда ей там плохо. Она любит тишину, а я притащился в город на фестиваль, только потому что...       Очевидно, тема родительской ответственности тоже была не самой подходящей. Дилюк осмотрелся по сторонам в поисках идей, чем ещё отвлечь Кэйю. Взгляд наткнулся на две коробки. Они стояли на столе и выглядели так, будто их никто не открывал.       — Совёнок не сможет вечно жить в тишине, — сказал Дилюк. — Нужно показать ей, что шум бывает весёлым. Я, говорят, сильно боялся праздников, но отец не отчаивался и всё равно брал меня на каждую вечеринку, куда пускали с детьми, покуда я не привык. Давай хотя бы немного пройдемся по ярмарке. Сколько можно откладывать? Уже почти половина фестиваля позади.       Кэйа фыркнул, но уже не так напряжённо.       — Разве Кларисса зря торопилась с платьями? Ты их хоть примерил?       — Я намеревался дождаться объяснений.       — Объяснений?       — Неужели столь выдающегося джентльмена не учили, что подарки так не делаются?       — Я приложил к ним Хоффмана!       — И Хоффман был нужной прожарки, спасибо. Но платьев, — Кэйа глянул выразительно, — я не просил. Что это вообще такое? Даже без записки!       — У меня не было времени писать записку.       — А я не готов принимать подарки, смысл которых неясен.       Дилюка возмутило столь явное упрямство ради упрямства, но аргумент в его защиту прозвучал всё-таки веский: дарить дорогие вещи без объяснений считалось в Мондштадте дурным тоном. Так повелось ещё со времён господства аристократов, когда подобное внимание могло обернуться бедой не только для одариваемого, но и всей его семьи.       Кашлянув, Дилюк сознался:       — В тот день, когда мы вместе были в ателье, пока ты спал, Мадлен посмотрела со мной несколько журналов. Рассказала, что сейчас в моде, и намекнула, что наверняка тебе понравится.       — То есть, платья выбрала Мадлен?       — Одно из них. Я подумал, тебе захочется надеть что-то новое на закрытие фестиваля. Что-то, в чём тебя ещё никто не видел. К нему подойдут украшения, которые ты любишь.       Взгляд Кэйи, вначале по-доброму насмешливый, под конец фразы заметно потеплел — и от этого Дилюк растерялся.       — А второе... Не уверен, что тебе понравится. Но, возможно, ты захочешь носить его дома. Оно довольно простое. Не знал, что на винокурне сохранилось столько нарядов госпожи Хельмы.       Кэйа сел и обнял.       — Дилюк, — шепнул он, — хватит подстилать солому. И в любом случае, спасибо. Я ужасно тронут.       Первое платье, в самом деле, оказалось эффектным. Кэйа довольно хмыкнул, приложив его к себе. Белое с золотом. Не хватало разве что короны. Но Кэйе шло. И было видно — выбор польстил его самолюбию.       — Да, в таком не грех покрасоваться, — признал он. — Но Мадлен уверена, что я в него ещё влезу?       — Там шнуровка, можно ослабить. И ткань сама по себе эластичная, хотя и плотная. Можно даже не надевать под низ пояс.       — Интересно, интересно.       Кэйа повертелся ещё. Потом занялся второй коробкой. Дилюк занервничал. Не то чтобы он на что-то надеялся, но хотелось бы, чтобы Кэйа не сильно смеялся.       — О, — прозвучало скорее удивлённо. — И впрямь, разительное отличие. И это что, настоящее кружево из?.. ДИЛЮК!!! — подхватив платье из коробки, Кэйа в гневе оглянулся. — Оно же стоит целое состояние!       — Не целое. Мадлен сказала, кусок нужного размера всё равно пылится у неё без дела.       — Архонты! Да она каждый раз так говорит! У неё просто мания заказывать дорогущие ткани, которые в Мондштадте никому не интересны, а потом годами плакать над ними от жадности в надежде, что найдётся кто-то вроде тебя!       Кэйа негодовал, но руки, сжимающие невесомое прохладное кружево, говорили больше слов — платье ему нравилось. Как однажды что-то подобное понравилось самому Дилюку, хотя тогда он к нему даже не прикоснулся. Просто увидел на незнакомой женщине в Снежной. Подобно ускользающему видению, она плыла в своём белоснежном одеянии по залитой рассветом улице, оставляя после себя лёгкий флер морозного ноябрьского утра. В конце ноября ветер над винокурней менял направление, и с Хребта несколько дней веяло холодом — да так, что на траве порой оставался иней.       «Иней» называлось это кружево.       И когда Дилюк застегнул на смуглой спине несколько едва заметных пуговиц в форме снежинок, то не сдержал довольной улыбки — на этот раз сентиментальность сыграла на руку. Или, может, он последний в Мондштадте помнил, что Кэйе не нужны никакие украшения, чтобы сиять.       Кэйа повернулся к зеркалу — и вздрогнул, словно пропустил удар. Оба его глаза наполнились слезами, но он справился. Высоко задрав подбородок, подошёл ближе, осмотрел себя со всех сторон. Фасон, в самом деле, был простой — из того рода простоты, которую могут позволить себе разве что Архонты и короли.       — Ладно, — сказал Кэйа, утерев глаза, — ты выиграл. Я правда поверил, что во второй коробке будет что-то затрапезное. Ох, — он повернулся боком, — такое просторное. Наверное, к закрытию сядет ещё лучше.       — К закрытию? — удивился Дилюк. — Ты хочешь...       — Конечно, хочу. В таком образе меня точно ещё никто никогда не видел.       Дилюк думал, Кэйа шутит, но для вечернего выхода на ярмарку тот действительно надел первое платье. И вытащил из закромов столько украшений, словно кого-то ограбил. Наверное, он был единственным человеком, на ком такая избыточность смотрелась как нечто естественное. На улице все встречные люди мгновенно разделились на гостей и горожан, потому что привычные к образам Кэйи мондштадцы просто широко улыбались, а не пытались, как чужестранцы, свернуть себе шеи или убиться иным образом, например, случайно оступившись и упав с лестницы.       Апогеем вечернего выхода стала встреча с фонтейнцами. Шарль едва не лишился чувств и всё оставшееся время прогулки увивался вокруг Кэйи, а под занавес шепнул ему на ухо нечто, отчего тот расцвел окончательно. Дилюк слишком поздно понял, что именно это было — уже в «Гёте», когда в номере Шарля Кэйа попросил помочь с раздеванием, а фонтейнец достал из своих вещей фотокамеру.       — Нет, — сказал Дилюк.       — Не будь ханжой, — Кэйа подарил ему сладкий поцелуй. — Я хочу фото на память. На случай, если забуду, какого размера был этот «небольшой» живот.       Он снял с себя всё кроме украшений, среди которых особенно выделялось ожерелье с осколком извечного льда. Не поддающийся огранке, этот материал не привлекал ювелиров, но Альбедо согласился развлечения ради изготовить столь странную вещь. Кэйа лёг на диван, вальяжно закинув руки за голову, и лёд на его груди вспыхнул множеством отсветов, удачно поймав луч от настольной лампы. Шарль подложил ему за спину пару подушек, заставил чуть повернуться, чтобы выигрышно показать живот, и приступил к съёмке, осыпая Кэйю комплиментами после каждого кадра.       — Как называется это диковинное ожерелье? — спросил он.       — «Сердце ледяной горы».       Шарль восторженно охнул, а Кэйа между щелчками камеры подмигнул Дилюку, словно и без этого нельзя было догадаться, что он на ходу выдумал самое пошлое название из возможных!       Кэйа сменил ещё несколько поз, не менее откровенных. Дилюк уже начал зевать от усталости, когда дело дошло до совместного фото.       — Эти кадры будут только для нас, — предупредил Кэйа тоном строгой госпожи. — Учти, Шарль, если они разойдутся по шаловливым рукам, мало тебе не покажется.       — Не переживай об этом, — хохотнул тот. — Шаловливые руки любят, когда на фотографии нет конкурентов.       Дилюк надеялся, что отделается малой кровью и лишь постоит рядом, но Кэйа был настойчив, и Шарль неожиданно включил совсем другой подход. Наверное, он, в самом деле, был неплохим фотографом, раз в итоге Дилюк разделся и позволил запечатлеть свои шрамы?..       Все общие снимки они получили сразу. Больше всего в сердце запал тот, где Дилюк, спиной к камере, сидел на стуле и обнимал Кэйю, лицом прижимаясь к его животу. Было что-то особенное в этом контрасте безобразных старых шрамов и новой жизни, ещё не знающей жестокости внешнего мира.       «Я буду твоим щитом до своего последнего вздоха, Аврора».       Что-то такое разбередил в душе этот снимок. Дилюк никак не мог решить, хочется ему пролить слёзы — вроде тех, что он лил в беседах с сестрой Виолеттой — или обратиться ревущим пламенем. Энергия Пиро, казалось, текла по его венам вместо крови. Звала отбросить любой контроль и отдаться сиюминутным желаниям.       — Крепко же тебя забрало, — хмыкнул Кэйа, когда они вышли из отеля в объятия тёплой весенней ночи. — Даже жаль, что я уже валюсь с ног.       — Провожу тебя и, может, сделаю вылазку.       — Разве сегодня ты хочешь нести справедливость?       Дилюк задумался, но уже через мгновение понял — его тошнит от одной мысли о том, чтобы надеть маску. Любую. Даже маска Полуночного героя казалась ему сейчас такой же постылой, как и все прочие ипостаси, которых требовала жизнь. На снимке Шарля он был таким… настоящим. Словно впервые за долгое время увидел себя просто живым человеком, без великих амбиций и обязательств.       Сегодня Дилюк хотел лишь одного — продлить это чувство.       — Давай зайдём к натланцам? — предложил Кэйа. — Слышал, к музыке огня лучше всего приобщаться с изменённым сознанием.       Зарево от костров в натланском лагере было видно издалека. Приблизившись к ним, Дилюк с удивлением отметил, что они разведены не на земле, а в специальных чашах, обложенных большими камнями, и даже сами эти чаши стоят на постаментах, собранных из отдельных плит. В этот поздний по мондштадским меркам час здесь ещё и не думали ложиться спать. Тут и там люди сидели небольшими группами. Одни — ели, другие что-то мастерили, но многие — просто разговаривали. Все они как будто коротали время перед чем-то. Дилюк нутром почувствовал разлитое в воздухе ожидание.       — А вот и вы! — к ним подошла Андреа.       — Не поздно ли приобщиться к музыке огня? — спросил Кэйа.       — Наоборот, самое время. Проходите и садитесь, где будет удобно.       Кэйа выбрал место подальше от всех костров. Андреа бросила там впечатляющих размеров шкуру, после чего ушла и вернулась с огромной плоской подушкой. Почти всю её площадь занимала вышивка — истекающая пламенем Пиро орхидея. Края-лепестки были густо украшены алыми кристаллами, бисером всевозможных оттенков красного и короткой огненно-оранжевой бахромой. На вкус Дилюка, выглядело избыточно, но Кэйа влюбился с первого взгляда.       — О-о-о, — сказал он, с трепетом взяв подушку в руки, — на неё правда можно сесть?       Андреа от души рассмеялась.       — Её можно и совсем забрать, если так понравилась, — сказала она, без всякого приглашения устроившись рядом с ними третьей. — Всё равно везли на продажу.       — Сколько заплатить?       — Нисколько, — Андреа махнула рукой. — Считай, подарок. За добрые дела. Если ты рыцарь, то наверняка на твоём счету их немало.       — Вдруг я рыцарь-злодей?       — Нет, — она покачала головой. — Не обманешь. О злодеях простые люди не говорят за спиной ничего хорошего.       Кашлянув, Кэйа сменил тему:       — Здесь что-то намечается?       — Да. Скоро вернутся музыканты — настоящие, а не как мы сегодня, ха-ха-ха! Будут играть музыку огня, слово самой Мураты. Повезло этому племени. Есть те, кто такое помнит, хранит и передаёт, — Андреа погрустнела. — В моём такого не было.       — Ты разве не с ними? — Кэйа кивнул на людей.       — Нет. Я другая: одна хожу. Куда ветер подует — туда и я.       — А племянники?       — Племянники… — она подняла взгляд в небо, словно пытаясь вспомнить, о ком речь. — Запропастились куда-то. Надеюсь, не натворят здесь бед. Не так давно взяла их под крыло. Многому приходится учить.       — То есть, вы не родственники? — хмыкнул Кэйа.       — Вас двоих, слышала, тоже называют братьями.       Они рассмеялись вместе, а вот Дилюку стало не до смеха — было в этой женщине что-то странное. Что-то, от чего по коже шли мурашки. Он точно не хотел заняться с ней сексом. Как фотография Шарля, Андреа задевала в его душе какую-то важную струну. Пытаясь найти ответ, Дилюк впился взглядом в птичий профиль.       «Что тебе нужно?..»       Почему…       Он вздрогнул, поймав её взгляд.       Почему Рыцарь Рассвета оставил Ордо Фавониус?       Властный голос, исполненный неземного могущества, пронзил сознание — и всё потонуло в золотистом свете, словно перед Дилюком снова распахнулись все врата Селестии. Горло сдавило от ужаса. Он захрипел, пытаясь вдохнуть.       «Дыши! Дыши!»       В глазах потемнело.       «Ды…»       — Дыши. Вот так, молодец. Я здесь. Всё хорошо.       Ласковый голос вернул Дилюка к реальности, в которой он сидел, уронив голову на колени, и дрожал как в похмельной лихорадке. Кэйа гладил его по спине. Потом он сунул ему пиалу с каким-то подозрительным пойлом.       — Это натланский чай. В нём нет алкоголя. Только прорва специй.       Дилюк выпил всё одним глотком. В голове немного прояснилось.       — Ещё?       — Да.       После второй порции чая он смог произнести больше одного слова и первым делом спросил:       — Где Андреа?       — Принесла котелок и ушла вместе с другими перетаскивать костры.       Дилюк решил, что ослышался, но когда выпрямился, то своими глазами увидел, что натланцы заняты именно этим: переносом костров. Те, кто обладал властью над Пиро, голыми руками тащили в центр лагеря раскалённые чаши. Остальные, используя внушительного вида рукавицы, брались за камни и плиты. Буквально за пять минут посреди стоянки сложили новую большую платформу. Шесть чаш встали по её периметру, образуя внутри раскалённое пространство без теней.       «Как там, наверное, хорошо».       — Дилюк? Тебе легче?       — Да. Прости. Сильно напугал?       — Перестань, — Кэйа взъерошил его волосы. — Это из-за людей или…       — Нет, — Дилюк покачал головой. — Не думаю. Андреа… Она не показалась тебе странной?       — Показалась. Но враждебности в ней точно нет. По сравнению с той сущностью из ущелья она настоящая милашка. Может, просто приехала развеяться на фестиваль?       — А как же.       Голова ещё гудела от бесцеремонно заданного вопроса.       — Что-то знаешь, — Кэйа прищурился.       — Похоже, у неё ко мне дело.       — Ого, одна из тех прельстивых демониц? Видишь, не только я одержим идеей похитить твоё семя.       — Архонты, это дело касается Ордо Фавониус!       — Хм-м, как интересно, — Кэйа окинул взглядом натланцев, ища среди них Андреа. — Неужто пожаловала собственной персоной?       — Думаешь, это…       — Возможно, — он пожал плечами. — Никогда не видел её в человеческом обличии. Но если наши предположения верны, то могу без всяких суеверных опасений одичавшего каэнрийского принца принять в дар эту восхитительную подушку.       — Восхитительно безвкусную, ты хотел сказать?       — Положу на неё Совёнка, когда родится.       — Нет!       — Нет? — Кэйа глянул насмешливо. — Почему?       — Ей не понравится.       — А если понравится? — он игриво склонил голову. — В любом случае, придётся посмотреть на её реакцию, чтобы узнать ответ.       Крыть было нечем. Дилюк усмехнулся. Эта шуточная перепалка странным образом помогла ему окончательно прийти в себя. Кэйа подвинулся ближе. Привалился щекой к плечу.       — Мне ведь не привиделось это в обморочном бреду? — спросил он тихо. — Ты отправишься с нами на Драконий Хребет?       — Отправлюсь, — Дилюк обнял его. — И я принял такое решение не в пику Варке, а просто... ухватился за достойный повод.       Оживление, вызванное переносом костров, постепенно сходило на нет. Оставив все дела и разговоры, натланцы рассаживались вокруг платформы уже совсем с другим настроем. Людей стало ощутимо больше — видимо, вышли из шатров. Когда все устроились, место в центре заняли музыканты. Были здесь самые разные инструменты, но солист ни на чём не играл. Поджав ноги под себя, он сложил руки на коленях и замер, словно уснул, а потом вдруг закричал — резко, пронзительно, с таким отчаянием, словно оказался на грани жизни и смерти. Его крик положил начало всему, стал истоком первой песни, физическим воплощением первого чувства.       Дилюк не заметил, как вступили остальные. Позабыл обо всём на свете. Позабыл даже как дышать. Сколько длилась эта песня? О чем она была? Об огне? О Пиро Архонте? Обо всех людях? Или каким-то неведомым образом о его собственной жизни, полной горечи и любви?..       Натланцы поддерживали исполнителей громким хлопаньем, а самые отчаянные выходили на платформу и отбивали ритм рядом с раскалёнными камнями. У некоторых — очевидно, танцоров по призванию — на ногах имелась специальная обувь, из-за которой звуки по громкости не уступали инструментам и тоже становились частью музыки огня, но большинство били по плитам лишь своими босыми пятками. Новые участники, вопреки опасению, не привносили в происходящее хаос, а странным образом дополняли историю, делали её всё шире и шире, ярче и ярче — и страстью всех этих людей она становилась живой как сама реальность.       Кэйа совсем устал, сполз ещё ниже, положил голову Дилюку на колени, но тот, очарованный натланским представлением, мог только рассеянно гладить в ответ. В конце концов рука соскользнула на живот, да так там и осталась. Может, вся эта история, рождённая в круге костров, была о Совёнке? Обо всём, что ей ещё только предстоит испытать?..       Дилюк закрыл глаза, но всё равно видел пламя.       Пламя чужих душ.       Пламя своей невыразимой любви.       Пламя бесконечной благодарности.       Никто из этих людей не бросил на него лишний взгляд. Для них он был всего лишь ещё одним «потомком Мураты», человеком с примечательным цветом волос. Таким же как они. Не больше, но и не меньше. Пока звучала музыка огня, вокруг не имело власти никакое притворство. Дилюк мог ничего не скрывать и ничего никому не доказывать. Мог оставить все свои заботы, чтобы тоже стать частью древнего действа.       Мог наконец без страха признаться сам себе, что впервые за десять лет безоговорочно, абсолютно счастлив.