Экспериментальная лоза

      Из таверны Дилюк вышел в замешательстве. Чарльз явно успел немало узнать об обеих девушках за те дни, что работал с ними бок о бок, но отчего-то предпочёл туманные намёки. История была слишком длинной, чтобы уместить её в несколько слов? Или слишком тяжёлой? Дилюк не наводил справок, не желая тратить и без того бесценное время на поиск информации, которая в общем-то ничего не решала. Бригитту он много раз видел в городе, как и её мать. Фрида овдовела ещё пять или шесть лет назад, но сбережения покойного мужа, успешного торговца специями, позволяли семье вести скромную жизнь. Во время бедствия мать и дочь много времени проводили в соборе — готовили для пострадавших, занимались стиркой и другими бытовыми вещами, потом помогали обустраиваться тем, кто решил остаться в городе. После войны Фрида открыла небольшое дело — пекла пироги на заказ. И у неё, кажется, появился ребёнок, но свой или приёмный, этого Дилюк не знал. А вот Тина… Да, Тина была тёмной лошадкой. Или несчастным подростком, у которого беда, перевернувшая мир, отняла семью. Если в Мондштадт её занесло случайно и теперь она хотела забыться в какой угодно работе, то никто на свете не имел права давать ей непрошенные советы.       Дилюк быстрым шагом двинулся по нижней улице, надеясь, что Руби не ушла слишком далеко. Он нагнал её уже возле цветочной лавки и там поставил свою подпись в конце документа на несколько десятков страниц, объединившего в себе все необходимые соглашения и инструкции для торговцев. Обычно, в штатном режиме, согласование шатра занимало несколько дней именно из-за необходимости подписывать всё по-отдельности у разных представителей торговой гильдии.       Закончив с этим, Дилюк уже двинулся в сторону «Охотника», как вдруг услышал слабый и взволнованный голос. Слов было не разобрать, но обращались точно к нему. Обернувшись, он увидел Донну. С абсолютно пустым взглядом, вся неестественно напряжённая, она медленно двигалась в его сторону от цветочной лавки с букетом кровоцветов в трясущихся руках. Картина выглядела… сюрреалистично, а сама Донна настолько напоминала восставшую из мёртвых, что на мгновение Дилюка коснулся запредельный ужас. Так уже было. По этой самой улице к нему таким же деревянным шагом шла женщина — только у той вместо рук остались одни ошмётки, а цветы присохли прямо к растерзанной груди. Дилюк смотрел на кровоцветы, но видел те увядшие лилии, обагрённые кровью. Он зажмурился, силясь прогнать наваждение, и когда открыл глаза, Донна со своим жутким букетом оказалась ещё ближе.       — Мастер Дилюк, — пролепетала она, — позволь... в качестве извинений...       Она говорила так тихо, что слова едва угадывались.       — Извинений?..       — Тот ужасный букет... Мне до сих пор стыдно... Такое... в моей лавке...       Из бледного её лицо стремительно становилось красным, словно она до сих пор была юной девушкой, а не ровесницей Дилюка.       — Донна, — он вернул себе самообладание, — о чём ты говоришь?       — Я ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ!!! — вдруг выпалила она. — ПОЖАЛУЙСТА, ПРИМИ ЭТОТ БУКЕТ, ЕСЛИ НЕ ДЕРЖИШЬ НА МЕНЯ ЗЛА!!!       Вокруг них уже начали останавливаться зеваки.       — Донна, — Дилюк скрестил руки на груди, — если ты имеешь в виду тот случай, когда я покупал в твоей лавке цветы, то будь уверена, у меня нет и не было никаких обид. Более того, я благодарен, что в столь поздний час твои бывшие помощницы помогли мне не остаться и вовсе без букета.       — Но это же... «Извинения пьяницы»...       — Получатель остался доволен. Так что закроем этот вопрос. И прошу прощения, но я тороплюсь.       Губы Донны задрожали, а глаза наполнились слезами. Она так и стояла, протягивая кровоцветы. Дилюк не хотел их брать. И не только потому что они его пугали. Донна могла выбрать для извинений любой день, но подошла именно сегодня, когда анемонии дарили самым близким людям. Да, цветами обменивались на протяжении всего фестиваля, однако если готовилось что-то особенное — вроде признания или предложения — то обычно это делали под конец праздника. Дилюк не хотел давать Донне никаких лишних надежд, которые и так не перевелись за долгие годы. Но, с другой стороны, ему никогда не нравились и герои старых романов, демонстративно отвергавшие букеты дам — почему-то всегда именно по причине того, что дамы якобы недостаточно хороши для них по ряду пунктов, а не просто не нравятся сами по себе. Он раздражался при мысли, что в отказе могут усмотреть ещё одно доказательство его гордыни.       — Если ты так настаиваешь на извинениях...       Кровоцветы оказались в руках быстрее, чем Дилюк моргнул, и раньше, чем он смог сказать что-то ещё, Донна уже скрылась в глубинах цветочной лавки. Прохожие невольно бросали взгляды на букет. Редкие, яркие цветы. Неужели их доставили сюда в таком хорошем состоянии из самой Инадзумы? И ради чего? Дилюк тяжело вздохнул. Скажи Донна хоть слово о своих чувствах, он отказал бы ей немедленно — как сделал бы и пять, и десять лет назад, — но она просто сделала что сделала, после чего сбежала. Может, стоило её догнать, чтобы прояснить этот вопрос раз и навсегда, однако Дилюк упрямо двинулся в сторону трактира, несмотря на то, что с каждым шагом букет всё сильнее жёг ему руки.       Возле стойки «Охотника» уже собралась небольшая очередь. Дилюк встал в её хвост. На площади, в отличие от остального города, было людно, и здесь чувствовалось воодушевление, которое неизменно вызывал финал фестиваля. В очереди шло бурное обсуждение звезды анемоний. В этом году почётное право выбрать цветок для первого подношения Анемо Архонту выпало Ноэлль, поэтому разговор вращался в основном вокруг того, кому и как помогла эта самоотверженная девушка.       Слушая добродушную болтовню, Дилюк почти примирился с кровоцветами. В конце концов, по пути на соборную площадь ему всё равно нужно было зайти за ветряными астрами для отца, так что этот букет он мог оставить в комнате Кэйи. Однако шанс избавиться от неприятного подарка подвернулся даже быстрее, чем Дилюк отстоял очередь, — из алхимической лавки вышел Альбедо.       — Так вот для кого Донна придержала свои кровоцветы, — констатировал алхимик, подойдя ближе. — Да, все девять, какая жалость. Ты купил их в подарок?       — Гм... Произошло недоразумение.       — Недоразумение?       — Долго рассказывать, — Дилюк покачал головой. — Но теперь они у меня.       — Вот как, — Альбедо тихо хмыкнул. — Если цветы не для подарка, будет ли уместно попросить пару экземпляров? Донна ни в какую не соглашалась продать даже один, а ведь я всего лишь хотел сравнить, есть ли разница между дикими инадзумскими и этими, выращенными по сумерской технологии.       — Если они нужны тебе, то забирай все!       Расставшись с букетом, Дилюк испытал огромное облегчение. Альбедо не меньше минуты педантично разглядывал кровоцветы, а потом вдруг улыбнулся — сильнее обычного, обнажив идеально ровные зубы. И хотя это была самая обычная человеческая улыбка, на лице алхимика она выглядела как-то… диковато, как настоящий оскал, до неприятного напоминая те фальшивые улыбки Кэйи, которые тот дарил намеренно — неприятным людям вроде Лоуренса.       — Что-то не так? — спросил Альбедо.       И от того, как пристально он при этом смотрел, Дилюку снова стало не по себе.       — Хм-м, — сказал алхимик следом, — рискну предположить, что моя мимика показалась тебе недостаточно искренней? Уверяю, я испытал необыкновенно сильные положительные эмоции и лишь хотел продемонстрировать это невербально, — Альбедо перевёл взгляд на кровоцветы. — По виду один в один. Не терпится проверить, как они поведут себя при создании зелий! Если и там не будет отличий, то успех сумерских ученых можно считать феноменальным, ведь что может быть прекраснее невозможного? — он снова посмотрел на Дилюка. — Даже если ты не имел конкретных планов на эти цветы, я в высшей степени удивлён, что стал обладателем всех девяти экземпляров. Мой пульс участился и до сих пор не пришёл в норму — такое редко случается. Спасибо.       Альбедо двинулся обратно к алхимической лавке, а Дилюк ещё долго смотрел ему вслед, изумлённый несоответствием между его словами, судя по которым им овладело крайнее возбуждение, и внешним видом, таким же спокойным, как в любых других обстоятельствах.       — Какой же мастер Альбедо всё-таки смешной, — шепнула неизвестная кумушка позади.       — И не говори, — ещё тише ответила ей вторая. — Но как ловко мастер Дилюк выкрутился! Будто не ему нёс, да-да.       — Ты думаешь?..       — Конечно. И с прошлым букетом он в лабораторию пришёл, а потом Марта видела его в спальне мастера Альбедо. Сама знаешь, у неё окна выходят как раз на ту сторону.       — Ах!.. Теперь понятно, к чему это сопровождение на Драконий Хребет.       Дилюк кашлянул громче обычного, и обе замолчали, однако не прошло и минуты, как они стали обсуждать любовные похождения одного из рыцарей Ордо Фавониус.       По счастью, утренних цыплят в медовом соусе ещё не успели разобрать, а себе Дилюк взял самый обычный мясной завтрак, который в это время готовили на потоке, и всё собрали за пару минут. Также, узнав, что он собирается заглянуть в дом с алхимической лабораторией, Сара отдала ему заказ Моны — небольшую коробочку со скромным салатом.       — Только это? — удивился Дилюк.       — Хм-м, — Сара задумалась. — Ты прав, обычно она берёт его в паре с овощным супом, но на сегодня попросила один салат. Наверное, опять потратила все деньги на ярмарке.       — Если что-то ещё из её любимых блюд есть в наличии, положи их тоже. Я оплачу.       Как Дилюк и предполагал, Мона отнеслась к непрошенному подарку с большим подозрением.       — Звёзды сулили мне сегодня испытания духа, — она задрала нос, — но никак не ожидала, что искушение придёт с тобой!       — Искушение? Здесь овощной суп и морковка в кляре. Кого этим можно искусить?       — Как убедителен голос зла… — пробормотала Мона, заметно покраснев.       — Или голос добра, — нахмурился Дилюк, не настроенный на долгие прелюдии. — Я лишь предлагаю то, без чего наш с Кэйей перекус ничего не потеряет. Сара положила суп, чтобы не возиться со сдачей, а морковку — в рамках акции, но если не хочешь ни того, ни другого… Что же, мы съедим всё сами. Нам это на один зуб.       — Ну уж нет! — она ревниво прижала коробочки с едой к груди. — Морковка в кляре — изысканное блюдо, которое следует смаковать. Тут же целых четыре кусочка, мне хватит ещё и завтра пообедать. Но взамен тебе придётся послушать предсказание!       — Звучит как угроза.       — Ты тоже был не слишком-то учтив, но сегодня даже не самые приятные компромиссы приведут в конечном итоге к положительному результату. Что же касается лично тебя, то день благоприятен для решения вопросов, связанных с семьёй.       — Может, — кашлянул Дилюк, — скажешь и что-нибудь насчёт Кэйи? Что звёзды сулят ему?       — Хм-м, — Мона чуть нахмурилась, — он очень просил не пугать тебя его гороскопом, однако если удалиться от конкретики… Кэйа сейчас в той части своего пути, где все старые надежды уже мертвы, а новые — ещё слишком эфемерны. Тяжёлое, тёмное время. Это нельзя изменить или обойти, но в такие периоды человеку особенно важна поддержка, так что ты уже делаешь для Кэйи всё, что сейчас может ему помочь.       Слова Моны нисколько не утешали. И хотя речь, вероятно, шла о душевных переживаниях, Дилюк всё равно оказался не готов услышать, что у Кэйи есть некие неозвученные трудности и что тот снова скрывает от всех без исключения какую-то важную часть своих мыслей. Настроение от этого стало хуже и окончательно испортилось уже в комнате — при виде ветряных астр, накануне собранных для отца. Букет ждал своего часа в вазе на столе, уже обернутый в простую белую бумагу и перевязанный траурной лентой. Утром, пока было время, Кэйа сам собрал его. Дилюк всё-таки нашёл силы на улыбку — Кэйа заранее позаботился о таких важных для смысла мелочах.       Во второй вазе стояли светяшки. На первый взгляд казалось, что они поставлены как есть, но присмотревшись Дилюк отметил среди цветов несколько искусственных перьев вереска, почти неотличимых от настоящих, и лёгкую паутинку с капельками росы, тоже рукотворную. Так букеты украшали ведьмы и алхимики, но сегодня кроме Кэйи никто сюда не поднимался. Возле вазы лежал конверт с надписью «Для Д.». Внутри было письмо — сложенный вчетверо лист бумаги, полностью исписанный с обеих сторон.       «Вчера я грозился принести этот букет к статуе Архонта, но сегодня подумал, что это всё же несколько пошло, не говоря о том, что я хочу подарить цветы тебе, а не нашему общему приятелю. Дилюк! Надеюсь, ты оценишь мои скромные успехи в алхимии. В качестве помощника Альбедо в лаборатории мне пришлось выучить пару сотен новых заклинаний. Не понимаю, откуда взялся миф, будто алхимия у каэнрийцев в крови — на этом поприще я лишь немногим менее провален, чем Тимей. Но если говорить серьёзно, то…       Каждый день я вижу, как ты стараешься ради нашего общего будущего, и мне всё кажется, что ты достоин кого-то лучшего, чем я, что я краду это счастье у какого-то хорошего человека. Может, по мне и не видно, но я очень счастлив рядом с тобой. Счастлив, когда снова вижу твои искренние улыбки и то внимание, которое ты уделяешь Совёнку. Признаюсь, до приезда на фестиваль я пребывал в заблуждении, что тебя не слишком увлекает идея обзавестись ребёнком, что твоё согласие было следствием холодного, взвешенного решения. Мне так казалось из-за твоих юношеских переживаний, но теперь я понимаю, что ты просто не хотел становиться отцом тем способом, который тебе предлагали. Рад, что теперь прибегать к нему не придётся. И прости, что я так заблуждался на твой счёт.       И ещё прости, что я снова увлёкся и написал целое полотнище, хотя задумывал короткую записку. Ты, наверное, уже устал читать... Но умоляю, потерпи ещё немного! Столько лет я писал тебе письма, взвешивая каждое слово, и сейчас могу наконец просто доверить бумаге всё, что придёт в голову, совсем как раньше.       Сегодня в Мондштадте принято дарить анемонии самым близким людям. Мне нравится эта традиция, и знай, что каждый год я дарил тебе букеты искренне. В другие дни меня, бывало, мучили тяжёлые мысли, но в этот день я никогда не сомневался, что однажды стану твоим мужем и буду верен тебе до последнего мгновения своей жизни. Мне так хотелось закрыть глаза и очнуться в таком будущем, где это станет возможно. И вот, столько лет спустя, я здесь. Тому юноше из прошлого всё виделось прекрасным, однако мне и теперь тяжело избавиться от мыслей, что всегда отравляли мой разум.       На войне я пообещал себе, что если выживу, то больше никогда не буду тратить силы на страх перед завтрашним днём, на мрачные фантазии о том, где и от чего умру, сколько вообще мне отпущено и как дорого придётся заплатить за каждую минуту счастья. Следовать этому обещанию тяжело. Ужас каэнрийского проклятия остался в прошлом, однако порой мне кажется, что оно ещё здесь, со мной — ждёт момента, чтобы разрушить мою жизнь. Впрочем, хватит. Это не единственное, что я чувствую. Гораздо чаще меня переполняет любовь — к тебе и к нашей дочери. И тогда я ничего не боюсь.       Ты ещё читаешь?       Даже если нет, я должен написать, как сильно рад, что сегодня снова могу подарить тебе букет, так искренне веря в то, что мы и дальше будем вместе. Спасибо за всё, Дилюк.       С любовью, твой К.»       Сквозь пелену выступивших слёз Дилюк достал платок и высморкался, разрываясь между желанием зацеловать Кэйю до смерти и негодованием — как ему только удалось написать такое выворачивающее душу послание всего за четверть часа! Сложив письмо обратно в конверт, он высморкался ещё раз и, положив букет для отца поверх еды из «Охотника», вышел с этой ношей из комнаты.