Эхо

Тутмос, наместник солнца и луны, сидел на жёстком троне и с нетерпением ждал, когда архитектор закончит перечислять пункты сметы. Камень для гробницы отца приходилось завозить из Месопотамии. И это не только чудовищные финансовые и людские траты, но ещё и периодические нападения месопотамцев, на которых войной пошёл ещё его дед, и всё ради гор, в которых резали камень для гробниц. Один из его советников притащил ему раба, что придумал клинкер. Промежуточный полуфабрикат, получаемый обжигом смеси известняка трёх четвертях и глины в одной четверти. Полученную смесь растирали в порошок, добавляя туда песок или мелкий гравий, воду и получая текучую смесь, что застывая, становится твёрдой, как камень. Это потребует организации места производства и доставки компонентов, но всё равно проще, чем колоть камень на ровные блоки, доставлять его до воды, сплавлять по великой реке кораблями, а потом тащить вверх к месту строительства. Тяжёлые блоки трескались, топили корабли при неправильной загрузке, а о людских потерях и говорить не приходится. Отец начал строить свою усыпальницу когда ему было шестнадцать и он только взошёл на трон. Его уже нет четыре года, а гробница выстроена лишь на треть. Тутмос не хотел всю свою жизнь провести над могилой отца. И не был уверен, что застанет окончание строительства своей гробницы. Поёрзав, он взглянул на раба, что махал над ним опахалом. Гибкий стройный юноша, он видел его впервые. Судя по колокольчику в пупке - нетронутый. Тутмос бросил взгляд на евнуха, что наблюдал за ним. Тот сразу опустил глаза, скрывая удовлетворённую улыбку. Евнух знал, что понравится его господину. Вернее, кто. Архитектор, наконец, дотошнил смету и был отпущен взмахом руки. – Подойди, – тихо сказал Тутмос юноше и тот, прислонив опахало к стене, робко подошёл. На нём были лишь полупрозрачные шаровары, низко посаженные на бедренных косточках, не скрывающие ничего. Смуглое тело было умащено маслом, чёрные волосы, густые, чуть извивающиеся, тоже. На шее блестел тонкий золотой ошейник - знак принадлежности. Личный раб его, фараона. Только вот видел его Тутмос впервые. – Как зовут? – Гершом, ответил юноша, не поднимая глаз. Значит еврей. Сын рабов. – Посмотри на меня, – разрешил Тутмос. Зелёные глаза в чёрных ресницах заставили замереть. Он уже видел их! Во сне. Воспоминание было дымкой, нечёткой и зыбкой, но заставляло сердце сжиматься от радостного предвкушения, будто он нашёл то, что искал очень давно. Всю жизнь. "Всё же иудеи очень красивы", подумал фараон, скользя тёмными глазами по зардевшемуся лицу. Гладкая кожа, пухлые губы, аккуратный нос. Евнуха стоит наградить. Он угодил ему. Даже больше, чем может себе представить. – Сядь у ног, – разрешил Тутмос и юноша гибко опустился одним слитным движением на каменный пол у его ног, не касаясь. Ещё и воспитан правильно. Хотелось вдохнуть его запах и почувствовать вкус, но сначала надо смыть масло с тела. Масло делает тело красивым, но Тутмос любил естественные запахи, без тяжёлых благовоний. Дослушав очередной нудный доклад, теперь уже казначея, фараон сказал, что совет закончен и встал. Его охрана, евнух, советник и будущий любовник выстроились согласно ранжиру. Советник остался за чертой, где начинались личные покои. Охрана осталась за дверями купальни. В купальню Тутмос вошёл в компании евнуха и раба. – Ты угодил мне, Серв, – тихо сказал наместник солнца и луны. - Насколько он неумел? – Я купил его не на рынке, а у родственников. Значит, его не обучали. Простите, господин, я так спешил порадовать вас, что успел лишь отмыть мальчишку и объяснить главные правила, но искусством любви он не владеет. Тутмос не любил девственников в постели, но сейчас раздражения не испытывал. Ему была неприятна мысль, что этой его собственности касались чужие руки. Когда он сделает юношу своим, то наделит статусом наложника. Их покрывают золотой пылью, чтобы никто не смел коснутся того, кто принадлежит фараону. Любое касание смазывает пыль с тела, делая его заметным. Отпустив склонившегося в низком поклоне евнуха, Тутмос обошёл стоящего юношу по кругу. Коснулся поясницы, наслаждаясь плавным изгибом спины, переходящей в округлые, выпуклые ягодицы. Девственник. Нетронутое тело, наивная душа. – Ты мой, – сказал он на парселтанге. Языке, доставшемся от предков. – Твой, – согласился юноша, выбивая дух шипящими нотами запретного языка. Гершом, очевидно, не осознавал, на каком языке говорит, иначе бы не продемонстрировал так глупо и недальновидно своё умение. Тутмос замер. Вгляделся в чёткий профиль. И ощутил дикое, животное желание обладать этим юношей безраздельно и навсегда. А степень их родства он выяснит позже. Не сейчас. Не сегодня. – Гершом, разденься и медленно иди в бассейн. Я хочу смотреть на тебя. Юноша, замерший под тяжёлым взглядом Тутмоса, дрогнул, понимая, что сейчас ему предстоит: первое единение никогда не было лёгким. Но в этом суть бытия. Боль – проводник в мир. В боли мы приходим в мир, в боли познаём мир, в боли мир покидаем. Гершом дрожащими руками дёрнул завязку на штанах, как раз напротив выступающей бедренной косточки, и шаровары из тонкой дорогой ткани стекли с него к ногам, опав там цветастой лужицей. Лишь ошейник принадлежности блестел на совершенном теле, лишённом волос. Евнух хорошо подготовил этого мальчика, зная, что нравится его повелителю. Тутмос был ценителем прекрасного. Портреты из Фаюма*, танагрские статуэтки**, благовония из Месопотамии, кошки. Гершом был похож на ту редкость, что он так ценил в любых вещах – изящество и естественность. Юноша медленно зашёл в бассейн, опускаясь в воду по шею. В воде не было никаких благовоний, лишь лепестки роз кружили по поверхности воды. Даже мыльный корень был без отдушки. Гершом неуверенно потянулся за корнем, упакованным в джутовую верёвку в виде сетки, оплетающий его. Так он не выскальзывал из рук и хорошо отмывал кожу от масла. - Я сам вымою тебя, юный наложник. Гершом вскинул неверящий взгляд. Редко кто награждал неопробованного юношу или девушку таким высоким титулом. А ритуального мытья вообще удостаивались немногие. Но Тутмос, руки которого чуть подрагивали в предвкушении, а по языку разливалась кисло-сладкий вкус предвкушения, решил так. А воля его – закон! Тутмос медленно снимал тяжёлые регалии фараона: наручи, колье из плоских звеньев, тонкую цепочку с талии, ножные браслеты, тиару, парик. Гершом завороженно смотрел на своего властелина. Последним фараон снял пояс и тонкая ткань складчатой юбки опала к его ногам. Глаза юноши расширились. Орган, что будет владеть им, был поистине царским. Толстый, длинный, с массивными яичками, уже эрегированный, увитый крупными венами. Обрезанная головка блестела выступившей смазкой. Гершом сглотнул и опустил глаза. - Тебе не стоит бояться. Просто не будет, но я не люблю боли и насилия. Мне нравится когда подо мной кричат от удовольствия, а не от ужаса. И ты будешь кричать, Гершом. Дав полюбоваться массивным, крепким телом, что досталось ему от отца, Тутмос спустился в воду, подошёл к замершему юноше, взял в руку мыльный корень. Белёсые волны масла, смешанного с корнем окутывали тело там, где проходили руки фараона, не только отмывающие своего будущего любовника, но и ласкающие его, изучающие тело, которое он признал своим. Тонкие кости, выраженная мускулатура, гладкая кожа, открывающийся постепенно запах юности, зелёных яблок, сочных трав устилающих пологие берега после разлива Нила. Скрывать такое под тягучим плотным запахом масла было преступлением. Он запретит Серву, евнуху, покрывать любовника чем либо, кроме золотой пыли. И всегда будет сам наносить защитную пыль. Он не хочет, чтобы его мальчика кто-то касался, даже кастрированные рабы. – Тебе страшно? – перешёл он на язык прародителя. – Да. – Мне нравится твоя честность. Оставайся искренним со мной. И ты познаешь, что значит любовь наместника солнца и луны, – сказал Тутмос, развернул Гершема спиной к себе и расстегнул на его шее ошейник, ломая собственную печать. Он больше не раб. Но у него есть хозяин.

***

Тутмос стоял над постелью, где лежало тело его фаворита. Он был ещё тёплым, но жизнь уже ушла из зелёных глаз, дарящих его нежностью и доверием. Двадцать ударов ножом нанесла его мальчику жена. Глупая женщина. Сгорбивший спину Серв ждал приговора. - Далибу ты приведёшь в пыточную и оставишь там. Проследи, чтобы она ничего не смогла с собой сделать. Я сам решу её участь. Гершема вымыть и украсить золотой пылью. Всех детей Далибы приготовить к ритуальной смерти, надеть на них ошейники рабов. Они проводят Гершема долиной смертной тени. Его котов и личных рабов тоже подготовь. Ты говорил, что цемент доказал свою устойчивость? – Да, – невозмутимость Серва на пороге смерти была достойна восхищения. Евнух прекрасно знал, что фараон не спустит с рук убийства своего любовника, которого его любовь вознесла на невозможную высоту. – Я хочу, чтобы для Гершема отлили пирамиду из цемента в кратчайшие сроки. Для этого мы приостановим работы над гробницей моего отца. – Боги могут обидеться, – задумчиво сказал Серв. – Мне всё равно, – сказал Тутмос и затянул на парселтанге ритуальную песню бракосочетания. Он прощался с любимым до новой встречи в следующей жизни, связывая их души навсегда. Не зная, что они уже связаны. Ты тот, кого я всегда жду Ты тот, кого я всегда найду Ты тот, кого я всегда зову Стоя на илистом берегу Ты мой свет и тьма, Мой хлеб и вино. Я приду за тобой даже в ад, Опущусь на самое дно. Ты продолжение моей руки, Проводник моих чувств. От меня теперь не беги Без тебя я безмолвен и пуст. В каждой следующей жизни В каждом глубоком сне Ты единственный до смертной тризны Мой огонь во тьме.