СОБОР. КНИГА II. ☨ ПОЗВОЛЬ УВИДЕТЬ ТЕБЯ ОБНАЖЁННОЙ ☨

Она плакала в исповедальне. После службы, когда все ушли, она явилась в церковь и закрылась в кабинке. — Бог не простит меня, преподобный. — Он милостив. — Такие вещи не прощаются. Она заперта в деревянной коробке. Порой каждый нуждался в непроглядном одиночестве. Я сидел на стуле возле исповедальни, давая возможность Присцилле побыть одной, не нарушая границы её саркофага. — Он не говорит о тебе. Он молится. — Я видела его сегодня. Так хотела его увидеть. — Ты — взрослая, умная девушка. Думаю, ты поступила правильно. Ты сделала его счастливым на несколько месяцев. — Своим поступком я убила его. — Расставание — это всегда сложно, Присцилла. Однажды каждый должен обжечься в жизни. Он не станет разносить о тебе слухи. Есть вещи, которые превыше его. Это называется честью, а моряк никогда не предаст свою честь. — Когда он уезжает? — Через неделю. — Передадите ему одну вещь? Я пообещал Присцилле отдать Калебу записку в день, когда он покинет Коннектикут навсегда. Она не будет его провожать, не сможет. В дверях церкви мисс Эриксон. Она дождалась, пока я выслушаю грех неизвестного человека. — Хотели исповедоваться? Она тряслась от волнения. Руки в шёлковых перчатках с дрожью держали чёрную сумку. — Хотела у Вас спросить. Позволите? — Конечно. Слушаю? — 6-е августа давно прошло, а праздник Преображения я так и не увидела. — Календарь устанавливает даты. Церковь устанавливает даты. Здесь, — я указал на божественные стены обители, — нет дат, 6-е августа пустое. Каждый человек сам решает, когда преображаться. — Вы уже это сделали? — Нет, но в скором времени. Мисс Эриксон нервно задвигала губами. Её что-то глодало. — Простите за нескромность, но… преподобный, я верю в Ваши силы и в Вашу веру. Я не знаю, что мне делать. — Что-то с Пенелопой? Она снова заболела? — Она неуправляемая. Она стала другой. Мы часто говорили с мисс Эриксон о её дочери. Мать считала, что Пенелопа одержима. Я считал, что девочка просто взрослела, но сказать напрямую свои мысли мисс Эриксон не мог. В Пенелопу не вселился дьявол, хоть дьявол и существовал. Зло реально, но девочку охватил не чёрт, а её же собственные желания. Пенелопа стала редко ходить в церковь. Мисс Эриксон считала, что дьявол боялся святого креста. В исповедальне четырнадцатилетняя Пенелопа в подробностях описывала половой акт с мальчиком, который так ей нравился. Стул в деревянной кабинке всегда мокрый после исповеди Пенелопы. Дерево отлично впитывало запах жажды. Как-то раз я спросил у Калеба о Пенелопе. Он сказал, что девочка сумасшедшая, у неё даже нет друзей. Какого мальчика представляла четырнадцатилетняя девочка? — Вы ждёте её преображения? — Умоляю, отгоните от меня дурные мысли. Мы договорились, что я приду к Эриксонам завтра в восемь вечера под предлогом праздника Преображения. Я заранее освятил виноград и на всякий случай взял большой крест с распятием. Нет, это не одержимость. По крайней мере, не дьяволом. — Преображение — это не только праздник в честь Иисуса, но и праздник Святой Троицы, поскольку все три Лица Троицы интерпретируются как присутствующие в этот момент: Бог Отец говорил с Небес, Бог Сын был преображённым, а Бог Святой Дух присутствовал в форме облака. В этом смысле преображение также считается «Малым Богоявлением», а уже «Великое Богоявление» — это Крещение Иисуса, когда Святая Троица появилась в подобном образце, — я поставил локти на стол и скрестил пальцы возле губ. — Так считают византийцы. У Эриксонов чудесный дом: маленький и деревянный. На первом этаже кухня и гостиная, на втором — спальни. В одной из спален четырнадцатилетняя девочка удовлетворяла тело зубной щёткой на батарейках. — Что означает название праздника? — спросила Пенелопа. Небольшой квадратный стол накрыт яркой скатертью. Три стакана с соком, три белые тарелки и три деревянные чаши с хлебом, салатом и гарниром. Пенелопа сидела напротив меня, мисс Эриксон — слева от меня. — Старые католики верят, что преображение было главным событием, открывшим божественность Христа, что Иисус действительно есть великолепие и образ Отца. Преображение показывает человечество в великолепии его изначального облика, когда оно было объединено животворной любовью Триединого Бога. Это событие показывает возможность обожествления человечества. — Изначальный образ животворной любви? Мисс Эриксон засмеялась и подала мне тарелку с хлебом: — Пенни, ты всегда слушаешь между строк. — Дети. Что с них взять? — Преподобный, — Пенелопа звякнула вилкой по тарелке, — каков Ваш изначальный облик? — Кем я был рождён? Ты это имеешь в виду? — Пенелопа интересуется, как Вы пришли в религию, — пояснила мисс Эриксон. — Я воспитывался в религиозной школе. Меня воспитывали священники, — чёрный пиджак расстёгнут. Спина расслаблена. Я не святой, я — обычный человек. — В то время никого не интересовало, что в принципе интересует маленького мальчика. Если ты попал в церковь, будь добр, служи Господу Богу. — А что Вас интересовало? Девочки? Я почувствовал пальцы на паху. Босая нога тёрла брюки, создавая складки на выглаженной ткани. То медленно, то грубо. Пенелопа расслабляла пальцы и тут же их сжимала. — Пенни, что за вопросы? — Я… я отвечу, — мы с мисс Эриксон договорились тянуть время. Мне нужно время, чтобы понять, что с Пенелопой, но я уже понял. Только что. И я не вынесу это время. — Девочек не было в школе. В подобных учреждениях воспитывают будущих священников. Монахинями становятся в других местах, — голосовые связки натянулись под кожей. Глаза нервно и слишком медленно моргали. Движения под столом становились более глубокими и напористыми. Мышцы сокращались в нижней части тела. Пальцы нащупали ширинку. Нет, ты не расстегнёшь. Мои лежавшие на столе ладони побелели. Испарина появилась на лбу. Кто тебя этому научил? Откуда ты знала, что сейчас нельзя останавливаться? Тяжёлое дыхание проскальзывало сквозь мои сомкнутые губы. Что ещё ты собиралась со мной делать? — У меня не было интересов. Только церковь. Только крест на шее, — я коснулся груди, где под рубашкой висел серебряный крестик на цепочке, чуть выше — белый воротничок священника. Как же хотелось вытащить его и выкинуть. — Только вера. Только Бог мне судья. Пенелопа не смотрела на меня, она увлечённо ковырялась в тарелке, а её пальцы на ногах увлечённо обводили головку возбуждённого члена. Четырнадцатилетняя девочка абсолютно спокойна. О чём ты думала? Ты ждала, когда я кончу под столом? — Преподобный, с Вами всё в порядке? Вы блестите от пота. Мне приходилось смотреть на мисс Эриксон, в то время как её дочь мастурбировала под столом. Поперёк рёбер потёк пот. Жарко, но костюм стал холодным. Белый воротничок резал кожу, как зазубренное лезвие. Пенелопа придвинула стул вплотную к столу. Её колено упёрлось в столешницу. Пенелопа расстегнула ширинку. Ещё несколько секунд. Я подставил ко рту кулак, чтобы не выдать себя, но меня выдавали дрожь и побледневшие ногти. Пенелопа проводила вдоль члена пятью пальцами. Я закрыл глаза и сквозь зубы ответил, потому что в этот момент кончал. — У веры есть обратная сторона. Мучения. Каждый священник — мученик Господа своего. — Спасибо за ужин, — Пенелопа отставила пустую тарелку, — и за праздник. Девочка вылезла из-за стола. Моя голова упала в ладони. — Преподобный, Вам плохо? Это дьявол в ней? — Нет никакого дьявола, мисс Эриксон. Ваша дочь здорова. Я попросил мисс Эриксон о разговоре с Пенелопой. Сказал, что он будет происходить на улице, не в замкнутом пространстве, на свежем воздухе, потому что у меня приступ мигрени, которой никогда и не было. Только я и девочка. Только открытое пространство, чтобы у Пенелопы не было возможности овладеть мной полностью. Задний двор и половина десятого вечера. Свет фонарей и гул проезжающих мимо машин. — Вы о чём-то хотели поговорить со мной, преподобный? На ней кеды с джинсами и лёгкая куртка. Русые волосы убраны в хвост. Она невинна, но именно она — сущий дьявол. Окна дома не выходили на задний двор. Нас никто не подслушает. Бог — свидетель. — Кого ты представляешь, когда трогаешь себя под одеялом? — я не подошёл к Пенелопе близко. На расстоянии она убивала меня. — Тебя. Господь милостив. Я ничего не сделал. Я не согрешил. — Что ты… что ты говоришь такое? — возбуждение ушло, семя впиталось в ткань. — Я сказала тебе правду в исповедальне. В обители нельзя лгать. — Нет… — я слишком быстро мотал головой, — нет… Выкинь эти мысли из головы, перестань думать о таких вещах. Перестань думать обо мне! — Не могу, Энтони. Ни о чём другом я не могу думать. Я засыпаю, и ты мне снишься. Я просыпаюсь и снова представляю тебя. И так каждый день. И так целый год. — Ты — ребёнок, Пенелопа. Дети не делают того, что ты сделала со мной. — Тебе не понравилось? — оскал одержимой. — Тогда почему ты кончил так быстро? — Об этом никто не узнает, — я пригрозил ей пальцем. — Ничего не было. Ты маленькая, а я взрослый. У нас ничего не может быть. Я служу Господу. — Господь всё видел, Энтони. Господь тебе судья. — Замолчи! Не упоминай Господа! Тебе должно быть стыдно. — За что? — Пенелопа засмеялась. — Я всё сделала замечательно! Видел бы ты своё лицо. Тебе нравилось, и ты хотел большего. Я ведь даже не мог сказать её матери правду. Я ведь даже никому не мог сказать о том, что она сделала со мной. Как мне оградиться от четырнадцатилетней девочки? — Тебе понравилось, Энтони, — Пенелопа подошла ближе. — Я представляла тебя. Что представлял ты? Меня? — она засунула руку в джинсы и начала себя трогать. — Хочешь увидеть меня голой? — Перестань… Господи, я прошу тебя, перестань! Я не буду с тобой ничего делать! Ты меня слышишь? У нас ничего не может быть! Найди себе мальчика такого же возраста, как у тебя, и делай с ним, что хочешь. — Я хочу с тобой. И только с тобой. Мне ты нужен. Я представил комнату и девочку на кровати. Я представил, как она возбуждает себя и тянет меня в озеро порока. — Не приходи ко мне в церковь, Пенелопа. Ради меня не приходи. Думай о чём угодно, но не появляйся у меня на глазах. Я не хочу ни видеть тебя, ни думать о тебе, ни представлять тебя. Подобное поведение ни к чему хорошему не приведёт тебя. Священник не поможет, только психиатр. Мать не позорь, она ни в чём не виновата. Я отвернулся и пошёл прочь. — Не бросай меня! Не выкидывай меня из своей жизни! Не причиняй мне боль! — на крик Пенелопы залаяли собаки. Ещё немного и соседи выйдут из домов. — Я не смогу это принять! Не лишай меня веры! Не убивай Господа своими речами и поступками! Я подбежал к ней и стал успокаивать: — Перестань кричать. Криком ты не поможешь себе, — Пенелопа билась в истерике, лицо заливали слёзы. Она задыхалась, тело дрожало в конвульсиях. — Дурочка, у тебя вся жизнь впереди. Возьми себя в руки, пожалуйста. Только ты есть у матери. Она любит тебя, но ты ни о ком не думаешь, кроме себя. Возьмись за ум. Научись переступать капканы. Господь поможет тебе. Он не покидает сердца верующих. — Мне нужен не Господь, а ты. Я думаю не о себе, а о тебе. Не закрывай двери церкви. Пенелопа вдруг успокоилась и обмякла в моих руках. Агония пропала, и появилась мольба. Одержимость стёрлась, вновь нарисовалась детская невинность. — Твоим мечтам обо мне не суждено сбыться, Пенни, — сейчас я солгу. — Мне нельзя… Я считаюсь таким священником, которому запрещено испытывать плотские удовольствия. Это строгая заповедь, карающаяся Адом. Пенни, я не хочу страдать после смерти. — Я не хочу страдать, пока живу, — она оттолкнула меня. — Мы будем делать это вместе. Я расскажу всем. — Нет… — Я скажу, как ты меня трогал, — Пенелопа засунула руку в джинсы, — как твои пальцы заходили глубоко внутрь, — голос с придыханием и возбуждением. — Я скажу, что ты делал это каждый раз, когда я заходила в твою исповедальню, а потом ты заходил в мою. — Зачем ты так…? Зачем тебе это? Тебе не поверят. Ты — ребёнок. — Детям верят, Энтони, а я могу быть убедительной, — Пенелопа изменилась в лице и сделала вид, будто плачет. — Поверят маленькой невинной девочке, а не молодому красивому священнику. — Люди заступятся за меня. Коннектикут мне поверит. — В насилии всегда виноват тот, у кого член. А твой весьма хорош, — она вытащила руку из джинс и пальцами вытерла губы. Девочка погубит меня. Её слова поставят крест на моей жизни. Лучше бы Пенелопа была одержима дьяволом. — Детям свойственно шантажировать взрослых. Что ты хочешь? — Хочешь заткнуть мне рот, Энтони? — Пенелопа снова вытерла губы. — Ты знаешь, чем это можно сделать. — Никакого интима. Довольно. Хочешь денег? Дорогой компьютер? Машину? Как мне купить твоё молчание? Я действительно хотел избежать наказания. Я действительно хотел, чтобы Пенелопа не разносила слухи и ложь. Ничего не было. Я её не трогал. — Один поцелуй. — Нет… — Я отстану навсегда. Не буду приходить в церковь. Вычеркну тебя из своей жизни. Я не очерню твоё имя пороком, Энтони. Видит Бог, я не вру. Что мне делать? Снова поверить ей? Она же так убедительна. Тебе бы в актёрское, Пенелопа. Что мне делать в таком случае?! Это качели, где на концах доски равносильные гири. Я пропал… в любом случае. Это конец. Я опустил голову и упёрся руками в бока. Не носить мне белый воротничок. Я прошептал: — Нет… Она получит то, чего захочет. Она добьётся своего, пускай и прозвучал отрицательный ответ. Пенелопа подбежала ко мне и накинулась на губы, держа мою голову обеими руками. Слишком мокро, слишком глубоко язык. Вот что значит дикое желание. Я не отвечал на поцелуй, зажмурил глаза и терпел. От её языка рот наполнился слюной. Мне противно и тошно. Молчание так дорого стóит. Пенелопа отходила, доставая из кармана маленький прозрачный пакетик. Я вытер губы, чтобы навсегда избавиться от привкуса фанатизма. Пенелопа открыла пакетик и сплюнула. Моя гибель. — Это твоя слюна, Энтони. А это, — она достала из другого кармана точно такой же пакетик с белым содержимым, — твоя сперма. Я могу хоть сейчас обмазаться всем этим и пойти в полицейский участок. — Нет! — я закрыл лицо руками и зарыдал. — Что ты наделала?! Откуда… откуда у тебя моя сперма? — У меня ловкие пальцы ног, ты не заметил? Одной капли будет достаточно для доказательства твоей виновности. — Они не поверят… это неправда… Полицейские поверят четырнадцатилетней девочке, ведь у неё полный набор моего ДНК. Я её не трогал. Я её не касался. Но я её изнасиловал. — В каких твоих словах была правда? — Не я пострадаю, Энтони, а ты. Мне-то понравилось целоваться с тобой и дрочить тебе. Ты выбрал неправильную сторону. Мог победить, а в итоге останешься без головы. Они казнят тебя. Иисус не примет грязного священника в своё Царствие. — Ты сумасшедшая. — Нет ничего страшнее, чем обиженная девушка. Разминай запястья под наручники. Встретимся в суде. Бежать. Бежать из города.