18| Альфред
26 июля 2022 г. в 15:35
— Осмотр стоит один доллар, назначение лечения — три доллара, выписка лекарств — два доллара.
Филлис сидела за столом перед нашим домом и курила трубку. Старушка стала моей медсестрой, помощницей. Точнее, она сказала: «Альфи, моё место за столом, моя работа — это бабки, моя стихия — это подвешенный язык». В обязанности Филлис входило ведение списков заболеваний и лечений. Старая вдова — мой заместитель, мой секретарь, мой тайный агент. Хочешь узнать последние сплетни — спроси у Филлис. Она в свою очередь закурит трубку и обыграет в карты деревню. Филлис действительно много курила и пила, дым в нашем доме стоял такой, что топор можно вешать. На удивление, с учётом такого образа жизни и возраста у моей соседки прекрасное здоровье. Мы поладили с ней в первый день. На следующий, пока я ходил с Присциллой в лес за травами, Филлис организовала мне кабинет, подготовила банки для лекарств, нашла нужные инструменты. Именно Филлис прикрутила вывеску на наш дом: «ФиФ. Приходите лечиться».
Я вышел из сарая, который мы оборудовали, как смотровой кабинет:
— Медсестра Филлис, Вы опять за своё? Снова клянчите деньги с бедных жителей Капеллы? Бог Вам судья! Я пожалуюсь на Вас преподобному Энтони!
— Мы будем делать бизнес, мы будем делать бабки. Ты не понимаешь, Альфи? Сам тогда готовь еду и стирай халат.
Присцилла сшила мне несколько белых халатов, а также гору перчаток. Брутус умело снял бычью шкуру и обработал, а Эллиот Хьюитт сконструировал походный чемоданчик, в который я сложил инструменты и лекарства первой необходимости. Этот чемоданчик Медея Тауншенд обшила чёрной бычьей шкурой.
— Так, красотка, начинаем рабочий день! И никаких денег!
Я ушёл в сарай. Филлис принялась за списки.
— Подходим по одному, записываемся, проходим в сарай и слушаем доктора, запоминаем, что он вам говорит. На каждого пять минут! Не задерживаемся!
Первый: Тит Салливан. Семьдесят два года.
— Голова последнее время часто болит, Альфи. Ни с того ни с сего бьёт молотком по макушке и вискам. Боль такая, что аж глаза трясутся.
— Перетруждаешься, Тит, в твоём-то возрасте. Больше отдыхай.
— Я и так перестал помогать Иере по дому. Целые дни провожу на поле, коров пасу. Это ведь не такой труд.
— Солнечные удары ловишь. Носи шляпу и больше пей воды. Не сиди на поле, сиди в тени.
Я дал Титу банку с травами и отпустил.
Вторая: Минди Маннерс. Пятьдесят лет.
— Альфи, перестали идти женские дни.
— Когда были последние?
— Три месяца назад.
— Значит, и в этом месяце ничего не пришло, — я подозревал, что Минди забеременела, но она отнекивалась. — Что ж, я тебя поздравляю, они больше не придут. У тебя климакс.
— Пришло моё время. А мы с Федом так и не обзавелись детьми.
— Не зарекайся. Иера стала матерью после шестидесяти.
— Нет, Альфи, наш век с Федом закончился.
Опечаленная Минди Маннерс ушла из сарая.
Третья: Паула Дефур. Двадцать девять лет. Сесилия Дефур. Четыре месяца.
— А вот и наш любимый доктор, — передо мной села улыбающаяся мамочка с грудным ребёнком на руках.
— А вот и моя любимая девочка, — я ущипнул Сесилию за щёчку. — Как у вас дела? — перевёл взгляд на Паулу.
— Уже пытается садиться. Скоро и вовсе побежит.
Маленькая девочка заулыбалась на руках у матери.
— С молоком проблем нет?
— Больше, чем у коровы, Альфи! Уже не знаю, куда его деть. После предыдущих родов у меня такого не было.
— Когда ждать следующую беременность?
Я навсегда запомнил роды Паулы. Рожала она, а плохо было мне. Первые роды всегда запоминаются — и не только у женщин.
— Я сказала Рональду, что пять детей — это потолок. Альфи, я больше не хочу рожать. Вырежи мне матку!
— Нет! Я не занимаюсь такими вещами! — я отмахнулся от произнесённой Паулой просьбы. — Поговори с мужем. Он должен думать головой, а не… ну ты поняла.
— Поговори ты с ним, как доктор. Скажи, что мне больше нельзя рожать.
— Хорошо. Я помогу тебе.
Я осмотрел маленькую Сесилию: проверил суставы, косточки, пощекотал. Девочка здорова. Первый ребёнок, который родился у меня на руках. На всю жизнь запомню.
Четвёртая: Кейти Хьюитт. Восемь лет.
— Красавица, что у тебя болит?
Пятый: Джером Прадес. Девять лет.
— Так, вы вдвоём пришли за чем-то другим. Я прав?
— Альфи, можно посмотреть на Гросса? — спросила светловолосая Кейти.
— Гросс сейчас спит. Он вечером проснётся. Приходите в семь часов. Мы вместе выпустим его полетать.
— Хорошо. Мы придём вечером, — Джером взял Кейти за руку.
— У вас всё хорошо? Ничего не болит?
— Нет, Альфи, — ответила Кейти. — Мы здоровы.
Шестая: Присцилла Баллер. Двадцать один год.
— Снова пошли месячные. Как по расписанию.
— Значит, красные травы не помогают. Калеб пьёт настойку, что я сварил?
— Да, каждые три дня.
— Изменения произошли? У тебя? У него? Что-то чувствуете иное в организмах?
— Мы занимаемся сексом шесть раз в день. То Калеб на меня набросится, то я зажму его где-нибудь.
— Так, либидо работает как надо.
— Оно всегда работало хорошо, особенно у Калеба. Если бы полгода назад мне сказали, что я буду заниматься сексом больше одного раза в день, я бы не поверила. А сейчас… Альфи, внутри меня каждый раз просыпается дикость, когда я вижу Калеба.
— Это же хорошо. Любой мужчина мечтает о такой жене.
— Мне кажется, однажды я прыгну Калебу на лицо и задушу бёдрами.
— Это будет замечательная смерть, — я посмеялся. — Попробуем другое лекарство.
Я прописал Присцилле травы фиолетового цвета.
Седьмой и восьмой: Изекил и Хорас Каренси. Двадцать четыре года.
Передо мной два абсолютно одинаковых человека.
— Парни, как руки?
— Болят, — хором ответили двойняшки.
Две недели назад Каренси подрались и сломали правые руки.
— Напомните, что вы не поделили?
— Кому достанется Беатрис, а кому — Аллин.
Две молодые девушки пришли из Спрингвейла, точнее, сбежали от родителей. Филлис мне шептала, что Беатрис и Аллин не интересуются парнями, а интересуются друг другом. Изекил и Хорас не подозревали, что их драка девушек абсолютно не поразила.
— И что в итоге решили?
— Что девчонкам не нужны парни со сломанными руками.
Этим девчонкам вообще не нужны парни.
Я заново перевязал переломанные руки и отпустил двойняшек.
Девятая: Флоранс Шанталь. Двадцать три года.
— Ненавижу овуляцию. В это время я думаю о Брутусе.
— Что, прости? — я поперхнулся чаем, который принесла Филлис.
— Брутус кажется настолько красивым, что я не могу устоять. Ходит такой высокий, накаченный, улыбается постоянно, глазки строит. Бесит. Так и хочется затащить его на поле и отыметь в кукурузе. Прям сейчас хочется это сделать.
— Сейчас у тебя овуляция?
— Ага, — Флоранс громко вздохнула и посмотрела на меня. — Не переживай, Альфи, ты меня не привлекаешь, как мужчина.
— Спасибо. Спасибо за откровение. Но мне казалось, что Брутусу ты тоже очень нравишься. Или я не прав?
— Всё верно.
— А что тебя останавливает? Если ты его хочешь, он тебя хочет, почему вы не встречаетесь?
— С кем? С Брутусом? Он же огромный, а я маленькая. Он раздавит меня.
— В кукурузе? А ты будь сверху, тогда он тебя не раздавит.
— Нет, тогда он поймёт, что я озабоченная, а я не такая.
— Какой выход из этой ситуации ты видишь?
— Подожду пару денёчков. Подожду, когда овуляция пройдёт, тогда моё состояние придёт в норму.
— А потом снова овуляция и снова мысли о кукурузе.
— Может, ты мне каких-нибудь таблеточек дашь?
— Может, хватит ходить вокруг да около и начать уже встречаться с Брутусом?
Десятый: Дамиэн Ланнуа. Тридцать девять лет.
Одиннадцатый и двенадцатый: Джаспер и Джулиан. Три и четыре года.
— У ребят вши. Я подстриг их налысо, а паразиты всё равно бегают.
Дамиэн пришёл в Капеллу, когда младшенькому было всего полгодика. Мама мальчиков умерла от укуса бешеной собаки. Вдовец искал Господа и нашёл его в лице Энтони.
— Возьми это лекарство, — я поставил перед Дамиэном флакон с жидкостью. — Обмокни тряпочку и протри сыновьям головы, — посмотрел на детей. — Щипать не будет. Обещаю. Немного щекотать, — я перевёл взгляд на отца. — Подставляй ладошки и лови вшей. После первого применения лекарства паразиты исчезнут и долго не вернутся.
Тринадцатая: Тотти Бесфамильная. Сорок восемь лет.
— Вот думаю добавлять побольше спирта в самогон, когда варю. Что-то совсем не берёт меня алкоголь. Безвкусная нынче выпивка стала.
Она сидела передо мной и курила папиросу. Тотти давно потеряла вкус к жизни, а именно, когда развелась с мужем. Бесфамильная Тотти — первая жена Тита Салливана. Они развелись десять лет назад, когда будущий отец Авроры влюбился в красотку Иеру. Тотти так и не смогла простить бывшего мужа, а с Иерой она и вовсе не разговаривает.
— Для тебя только самогон безвкусный? Другие вкусы и запахи ты ощущаешь? Например, запах этой папиросы? — я кивнул на руку с жёлтыми пальцами.
— Запах и вкус папирос давно впитался в мою кожу. Я перестала его замечать.
Я вылил на тряпочку нашатырный спирт:
— Вдохни, пожалуйста.
Тотти вдохнула и не поморщилась.
— Ничего? — удивился я.
— А что я должна почувствовать? — Тотти сильно шмыгнула носом, а затем быстро и судорожно продолжила.
— У тебя насморк?
— Нет, просто что-то в носу застряло.
— А ну запрокинь голову.
Тотти запрокинула голову, а я зажёг спичку. Поднёс пламя к ноздрям и увидел множественные крупные полипы.
— Опускай голову, — я затушил спичку и выкинул в банку. — Ты воздух вдыхаешь ртом или носом?
— Ртом.
— А почему не носом?
— Не получается.
— Понятно. Приходи ко мне завтра, только, пожалуйста, не пей ни сегодня, ни завтра. Это очень важно.
— Что ты собрался делать?
— Подарить тебе вкус и аромат.
Завтра у меня будет первая операция. Нужные инструменты есть, лекарства — тем более. Осталось попросить у Николаса горелку.
Четырнадцатая и пятнадцатая: Мариус Шиме. Двадцать восемь лет. Нера Шиме. Девять лет.
— Неру и Оска́ра высыпало. Дочка не посещает школу три дня, а муж не выходит из дома. Сыпь по всему телу, и очень чешется.
— Ты чешешь болячки? — спросил я Неру.
— Да.
— Не чеши, а то большими вырастут.
Мариус раздела Неру, и я оглядел высыпание.
— Ветрянка. У Оскара, скорее всего, тоже. Мажетесь зелёнкой, не чешетесь и не выходите из дома две недели. Гостей тоже не принимаете. Никому в общине не говорите, что это ветрянка, скажите, что дизентерия, тогда вашу семью точно не будут доставать.
Я дал Мариус четыре флакона с зелёнкой.
Шестнадцатый: Риган. Шестьдесят четыре года.
— Когда я испражняюсь, у меня идёт кровь.
— Геморой?
— Нет, Альфи.
— Живот болит?
— Да, очень сильно.
Я скрестил руки и задумался. Плохое начало, но конец будет хуже.
— Что ешь?
— Как обычно. Питание не меняю.
— Стул регулярный?
— Слишком частый.
— Понос?
— Да.
— В Санфорд не хочешь съездить? Там врачи лучше, и оборудование имеется.
— Нет, Альфи. Я просто хочу, чтобы ты знал.
Риган не взял никаких таблеток.
Семнадцатый: Энтони Санторе. Двадцать семь лет.
— Как работается?
— Жаловаться нечему, преподобный. Вас что-то беспокоит?
Меня немного смущали чёрные глаза с белым ободком. Меня смущало постоянство спокойствия. Меня смущали абсолютно ровный, не колеблющийся голос и бесчувственная интонация.
— Я часто думаю, Альфред. Часто думаю о своём прошлом и настоящем. Я часто представляю будущее.
Я кивал, не понимая, зачем это делал:
— Это хорошо, преподобный.
— Я тоже думаю, что это хорошо. У меня хорошее будущее.
На чёрном костюме нет ни одной складки, ни одного залома. Чёрная рубашка идеально выглажена. Кто гладил вещи преподобному? Насколько я знал, Энтони жил один и большую часть времени проводил в церкви, а не дома. Кожа на лице гладко выбрита. Я никогда не видел Энтони с трёхдневной щетиной. Он брился каждый день? Его волосы всегда блестели на солнце. Волосы всегда зализаны назад, чёлка на бок. Я никогда не видел Энтони с растрёпанной причёской. Ногти всегда коротко подстрижены, под ними никогда не скапливалась грязь. Преподобный жил в деревне, преподобный работал наравне со всеми, преподобный всегда чистый, идеально чистый.
Энтони смотрел на меня и молчал. Неприятно. Я засунул палец под линзу и почесал глаз. Мне неприятно, когда на меня так пристально смотрят.
— Мне — двадцать семь лет, Альфред. Я не намного старше тебя, но мы такие разные. Я из Коннектикута, ты из Нью-Йорка. Я — человек веры, ты — науки. Однажды мы оба совершили ошибку и теперь оказались здесь. Сможем ли мы идти по одному пути, как думаешь?
— Как ни в Капелле могут пересечься два столь разных пути: путь веры и путь науки?
— Так и вера, если не имеет дел, мертва сама по себе. Будь хорошим доктором, Альфред. Помоги всем. Ибо Ты помощь моя, и в тени крыл Твоих я возрадуюсь.
Он немного смущал меня. С каждым днём он пугал всё больше и больше. Я говорил себе, что нужно просто привыкнуть. Должно пройти время, и я привыкну. Обрету веру. Преподобный в этом поможет, но пока что он только пугал меня.
Многие жители приходили просто так. Просто так поболтать. Лоуренс жаловался на брата Николаса. Брутус и Калеб — хлебнуть спирта. Я не сказал Калебу про Присциллу. Я не сказал Брутусу про Флоранс. Есть вещи, которые остаются в смотровом кабинете доктора, как грехи в исповедальне преподобного. Джорджина и Леонард пришли за стимуляторами потенции. У пары нет детей, пропала и страсть. Лана привела Георга и Леону. Как у такой красавицы родились сиамские близнецы? Никто не знал, как, никто не знал, кто отец детей. Беатрис и Аллин расспрашивали о сексе, о нестандартном сексе. Всё-таки мужчины их не интересовали. Иера Салливан интересовалась здоровьем мужа, ведь старик Тит многие вещи умалчивал. Миранда Хьюитт забрала витаминки для Кейти. Гектор, старший брат Феда, пожаловался на эмоциональное состояние Минди. Да, климакс — это всегда сложно.
Пришёл каждый. Пришла вся община. Смотровой кабинет увидел сегодня достаточно болезней, каждая болезнь была выслушана и понята. У доктора особая исповедальня. Следующий общий осмотр через месяц, а пока что доктор Альфи идёт отдыхать.
— Шестьдесят восемь долларов мы срубили сегодня, — Филлис продолжала курить трубку.
— Хороший заработок, коллега, — я снял перчатки и положил в ведёрко для стирки. — Как ты? — нагнулся над старухой и обнял за плечи. — Устала?
Она никогда не жаловалась на здоровье, никогда не говорила, что у неё болит. Она жила под одной крышей с доктором — знала, что я не дам ей умереть.
— Есть охото, — Филлис затушила трубку. — Пойдём обедать?
— Пойдём.
Детский плач, крик и вой. Полянка между церковью и школой заполнена детьми. Толпа ребятишек накинулась на девочку. Девочку в белом платье.
— Зачем ты это сделала, Амелия?! — Фронто надвигался с кулаками.
— Потому что она — уродка, — темноволосая красавица скрестила руки на груди. — Уродке нечего играть с нами.
— Это ты так решила? — Джером сидел на корточках и закрывал кого-то. — Ты считаешь себя красивой?
— Конечно, — Амелия тряхнула волосами. — Это могут подтвердить мои друзья, — она указала на Адама, Эшли и Клиффа, что стояли за её спиной. — Мои друзья такие же красивые, как и я. А ты, Джером, дружишь с уродкой?
— Не называй её так! — крикнула Кейти. — Она не уродка.
— Ещё одно слово в её адрес, и клянусь Богом, я ударю тебя, — Фронто занёс кулак над головой Амелии.
— Только попробуй, придурок, — перед Амелией встал Адам, старший сын Паулы и Рональда. — Я тебе врежу, — он толкнул маленького Тауншенда.
— О-о, сейчас эти малявки подерутся, и их родители переругаются друг с другом, — Филлис подкурила трубку.
Я побежал к детям, чтобы разнять и помочь нуждающемуся:
— Эй-эй! В чём дело? Хотите переломать друг друга? — я встал между Адамом и Фронто. — Желаете стать моими пациентами? Почему не в школе?
— Дык, уроки-то уже закончились, Альфи, — сказал длинноволосый Клифф Дефур.
— Бери брата с сестрой и иди домой, Клиффорд, помогать маме с папой. У тебя нет дел дома? Вас в семье семь человек, мать занимается с маленьким ребёнком. Имей совесть и будь мужчиной, а не прячься за спиной девочки.
— Мне всего пять лет, Альфи.
— Все пошли по домам! Немедленно!
Я дождался, пока Амелия с Дефурами уйдёт, и подошёл к тому, кого успокаивали Джером и Кейти. Аврора сидела на песке неподвижно, не плакала. Опустила голову.
— Что случилось, красавица? — я коснулся её подбородка и поднял голову.
Лицо Авроры украшала кровавая рана на левой щеке.
— Амелия бросила в неё камень, — объяснила Кейти. — Она не хотела, чтобы Аврора играла с нами.
— Пойдём, — я поднял с песка девочку, что в восемь лет была ростом с меня, — покормим Гросса и обработаем тебе рану.
На месте Авроры я бы орал от боли. У неё огромная дыра в щеке от камня. Но Аврора молчала, не стонала. Аврора Салливан сильная, сильная не по годам.
Я взял её под руки и отряхнул чёрное платье от песка. В окне церкви увидел преподобного. Он стоял и смотрел. Он стоял и не пришёл на помощь бедному ребёнку. На что он смотрел? Что хотел увидеть в детской жестокости? Разве Бог не карал того, кто не приходил на помощь невинному созданию? Невинному, но столь прекрасному.