Мумия

      Джосс медленно расхаживает по своим покоям, только-только закончив свои омовения. Последние несколько дней он пережил самый настоящий ад, о котором нет ни одного сказания в бесконечных папирусах. Он ненавидел себя так сильно, что готов был лично лишить себя жизни, а следом уже был готов совершить самый безумный поступок, что подписал бы ему смертный приговор. Но его душа цвела, его сердце билось уже не только для себя. Оно было отдано другому.       Это было словно наваждение. Их первая встреча поглотила Джосса как разлившийся Нил, пропитанный отражением мириад звёзд. Словно сухая, смертоносная жажда в глубинах пустыни и полное её утоление прохладой и умиротворением — чувство, внезапно вспыхнувшее в груди, застало Джосса врасплох. Внезапно он ощутил себя потерянным, первый раз в жизни. Он стоял на месте, с чуть приоткрытым ртом и широко раскрытыми глазами, которые поглощали в свою бездонность отражение самого прекрасного существа на планете. Любви его никогда не учили, и никогда Джосс не знал, что может испытать подобное: тело вдруг наполнилось невесомостью, что покалывала негой изнутри. Тепло разливалось из каждой, казалось бы, клеточки, медленным потоком начиная заполнять собой безгрешную, пороком не целованную душу. Не было ни одной мысли о грехе, о преступлении, что он совершает этими эмоциями, был только силует, неуверенно стоявший поодаль от него, источающий своё магическое очарование.       Тот парень не казался обычным человеком. Такой же, как и сам Джосс, но в большей степени ничем не схожий — человек из другой реальности, словно бог, пришедший на пустынные земли. Его кожа была ярче золота, ровная и мерцающая, даже на первый взгляд казалась безумно мягкой, такой желанной… Тонкими золотыми нитями было соткано его платье, едва прикрывавшее таз, грациозная линия рук была украшена разной толщины и узорами золотыми браслетами, а его лицо… Изящное, сотканное из самой изысканности, — такой симметричный нос с небольшой горбинкой, уста, упругость которых не могла скрыть бежевая помада, а эти глаза… Очи, обведённые чёрной подводкой, так искусно и соблазнительно манили.       Но в них была строптивость.       Когда этот незнакомец чуть повернул голову, как раз в сторону Джосса, тот едва ли смог на ногах устоять! Его словно дубиной огрели. Буквально взглядом его снесли с ног.       Поразительно, если подумать. Годы и годы живший стабильно и стойко, ни разу ни в чём не засомневавшись, самый уверенный и непоколебимый, оказался не в силах устоять перед взглядом всего одного человека, даже которого не знал.       Но эти чёрные глаза затягивали словно зыбучие пески. Они сверкали, словно священные кристаллы, а их магический, непроницаемый цвет, религией олицетворяющей тьму, являл самое настойчивое доказательство тому, что то, что ошибочно можно посчитать плохим, обозначить злом, очернить тьмой — на деле может иметь самое благородное и непорочное нутро.       Джосс даже дышать перестал. И не сразу это понял, а как осознал, то сделал глубокий и долгий вдох, нехотя показывая свою мощную и накаченную грудь. Как приятно было заметить то незатейливое скольжение чёрных глаз по ней… Прежде чем их очи встретились.       Словно пронзило насквозь, словно лоза из дикого винограда жадно поросла на его теле, вынуждая стоять не двигаясь, заслоняя Джосса ото всего окружающего мира. Оставались только они вдвоём, и это, пожалуй, было самым прекрасным видением, что когда-либо касалось глаз жреца. Но это хрупкое чувство, зазвеневшие в его душе, вдруг оказалось в кандалах: наложник фараона — Зи, сын павшего в сражениях короля одного из порабощённых царств.       Кажется, впервые Джосс ощутил жалость и стыд: стыд за то, что великая империя, которой он служит, принесла кровь и раздор в дом этого самого Зи, а жалость к нему за то, что теперь ему приходится испытывать. Впервые ему захотелось, на каком-то подсознательном уровне, спрятать, уберечь кого-то… Подарить другой мир, другую жизнь. А ведь он мог бы! С его-то властью и богатствами! Мог бы, но не в положение оспорить решение фараона.       В тот день он поспешил покинуть зал как можно скорее. Он никак не силах был унять тяжёлое биение сердца в груди, он никак не мог начать дышать спокойнее. Его мысли внезапно превратились в пыль. Чувство, что его поразило, оказалось слишком уж незнакомым и пугающим. Оно породило в нём сомнения и мысли, что никогда доселе не посещали его светлую и мудрую голову. Они буквально поставили под сомнения всю философию, которой Джосс жил.       Та ночь далась ему бессонной. То расшагивал по покоям, то молился, обращаясь к священным писаниям в свитках. Пытался отвлечься, честно пытался, вот только ничего не получалось. Перед глазами всё ещё был образ того из богатств сотканного парня, а в мыслях было лишь его имя, блеск его глаз. Его трясло. Паника и ужас то накатывали, то сменялись улыбкой и странным теплом — снова и снова. Успокоить себя он попробовал уже излюбленным и проверенным способом: выйдя на свой балкон и отдавшись во власть ночного небосвода. И это помогло. У звёзд, бескрайне раскинутых на иных землях, была своя магия: словно весы, они уравновешивали душу, приводя в порядок суетящиеся мысли. Только вот итог, к которому пришёл Джосс, не сулил ничего хорошего. В чувствах, что появились к Зи, не оказалось ничего преступного и безбожного. А что смешнее, он их просто признал.       Расцветали сады в душе.       Следующая их встреча была не менее волнительной. Буквально на следующий день, когда в залах проходили очередные празднества, и все вельможи заходились в изящных танцах, Зи, плавно скользящий в воздухе, оказался рядом с Джоссом, случайно скользнув пальцами по его плечу. Как же это было рискованно! Жрец даже дышать в этот момент перестал, а Зи, как ни в чём не бывало, уже исполнял танец живота прямо перед хмельным фараонам. Казалось, их шалость никто не заметил, а потому Джосс украдкой, как провинившийся раб, наблюдал за грациозными движениями бёдер Зи, за изящной линией рук, рисующих в воздухе, за его едва уловимой улыбкой, которая, как казалось Джоссу, была дарована именно ему.       Он и не предполагал, что окажется прав. Грезил своими порочными мечтами о сокровище, варварским способом доставшееся фараону… Обида неприятно скребла душу, совершенно неправильно и преступно, но жадность брала. Ночь он вновь провёл без сна. На плече всё ещё сохранялось тёплое ощущение от прикосновения чужих пальцев… Тот шлейф аромата…       Джосс был рождён, чтобы служить фараону. Даже сейчас он находится здесь — в великом, священном городе мёртвых, являясь его представителем, его защитником, его сердцевиной. Его помыслы должны были быть чисты, а его сердце порождать верность, — но даже теперь Джоссу кажется, что это так. Он порой теряет самообладание, и его вновь перетягивает чувство вины, годами уложенных устоев, а следом его умиротворяюще и сакрально ласкает чувство, продолжающее разрастаться в душе. Любовь.       Джосс не сомневается, что это именно то самое священное чувство, ведь только оно могло настолько помутнить разум, насколько его и отрезвив.       Сидя возле своего стола, сделанного из драгоценного дерева, украшенного драгоценной росписью, Джосс лениво смазывает свою кожу ароматными маслами. Привычка, пожалуй, любого высокопоставленного египтянина — следить за собственной красотой и гигиеной. Не должно быть ни одного недочёта, это тоже прививается с детства. Только сейчас жрец делает это уже на автомате, мысли-то заняты человеком, что с ног на голову перевернул всю жизнь и её устои.       Может, жрецы плохо воспитали его? — Да, и такие мысли посещают голову Джосса. Но только вновь он повторяет сам себе, что не может быть виноват в том, что его сердце вырвалось из его прочной грудины прямо в ноги Зи…       Тихий стук в дверь…       Первая мысль о времени. Уже за полночь, а кто может побеспокоить верховного жреца без веской причины? Значит, эта причина есть?..       Резко подорвавшись с места, Джосс резко распахивает дверь. И что-то он не понимает, кто стоит перед ним. Непонятный силуэт, в тёмном, большом балахоне. — Кто Вы… — по слогам, неуверенно спрашивает Джосс, чуть склоняя голову в бок. Как реагировать-то? Кто это вообще такой? И почему такой знакомый аромат, от которого сердце рвётся в бесконечность?..       Не может быть…       Это не он.       Вот только ладонь нежно касается груди, надавливая несмело, но Джосс покорно делает шаг назад, позволяя незнакомцу зайти внутрь. Взгляд жреца буквально одичалый, а в горле пересохло. Ещё никогда ему не хотелось так сильно пить. Ещё никогда не хотелось оказаться правым в своих предположениях, пусть они и были безумно дикими: даже просто предположить, что Зи мог прийти в его покои… Но от чего же Джосс столь уверен, что это именно он?       Одеревенелыми руками он тянется к капюшону, пока его пальцы постыдно дрожат. Джосс обескуражен, напуган возможностью того, что материализовываются его постыдные желания — сколько раз он желал, чтобы Зи пришёл к нему… чтобы выбрал его… — Зи… — шёпотом теряется в ночи. В комнате догорают две свечи, а два силуэта отдаются в поглощающую их темноту.       Бледный, его заметно потряхивает, смотрит в пол перед собой, не смея поднять глаз. И Джосс пугается за него сильнее, чем мог бы предположить! Он бережно приподнимает его лицо за подбородок, встречая напуганный и измученный взгляд. На нём больше нет тонны косметики, только чарующая естественность. Джосс даже не замечал, насколько длины ресницы этого парня… — Прости меня за это своевольное и наглое вторжение…       Джосс задыхается. Движение этих губ, эти бегущие глаза… Ладонь непроизвольно касается белоснежной кожи. Она на ощупь такая хрупкая… — Как ты… — на выдохе… — Как ты вообще узнал, где мои покои? — Джосс волнения не скрывает; его видно в каждом слове, в каждом жесте, в каждом вдохе. Только сейчас начинает прорываться осознание того, насколько опасен поступок Зи. Наложник фараона (на секундочку) явился в покои его главного жреца. Да тут не голову снесут, тут заживо мумифицируют… проклянут!       Зи неловко переминается с ноги на ногу, исподлобья смотря на жреца. Он закусывает нижнюю губу, слишком уж мягко и чувственно даря глазами собственные чувства. Нужно ошибиться, неправильно понять, и, поверьте, это стало бы спасением для них обоих, но Зи не отвечает, а молча, почти бесшумно снимая с себя балахон, оставаясь только в шендите. Как от огня стремится назад Джосс, бесстыдно пялясь на оголённое тело наложника. И что это ещё за покорная поза — ручки за спиной сложенные, после таких бесстыдных действий. — Ты что делаешь…       Словно в бреду. Сердце скачет то по мозгу, то по почке, то куда-то в пятку, а дальше… фараон его знает — Джосс уже просто не чувствует его. Видимо, оно покинуло тело. А вот и знакомая слабость, что едва не свалила его с ног при всём дворе фараона — Зи медленно, грациозно двигается к нему, сражая невинностью, отражённой на его прекрасном лице. — Я хотел… кое-что… — тяжело сглатывает, снова стыдливо опуская глаза. На этом моменте становится понятно, что все действия парня даются ему нелегко. Всё же его скромность и невинность преобладают в нём. Быть статным и сексуальным, уверенным и высокомерным — не его ноша. — Сказать.       Нервно облизнув губы, Джосс потерянно оглядывается в собственной комнате, не понимая, не зная, что ему делать. Законно — это рассказать фараону о поступке Зи. Правильно — позволить этому парню сказать то, ради чего он сейчас так смело рискует жизнью. Зи сделал этот шаг к нему, несмотря на собственное положение, буквально вручив собственную судьбу Джоссу в руки. Теперь выбор стоит перед жрецом.       Он молчит пару минут, не обдумывая, а пытаясь совладать с воспалившимися в экстазе чувствами. Хоть немного здравого смысла не помешает, ведь по Зи видно, насколько он смущён и напуган. Причём смущён больше, чем напуган! А от этого Джосса накрывает крупной дрожью.       Он делает шаг. Совершает выбор, о котором никогда не пожалеет. Эти глаза утягивали словно зыбучие пески, но оказались бескрайними свободными просторами.       В этом мире нет права на любовь. Здесь всё решает мудрость и опыт. О любви Джосс знает только из историй знати, и вся она кончалась трагедией. Либо быть несчастным, либо не быть вообще…       Закрыв прочно дверь, он кивает в сторону занавеса, закрывающего балкон, и сам идёт в сторону одной из статуй, стоящих неподалёку. Послушно ждёт, совсем потерянно, как какой-то мальчишка, пока Зи подходит к нему. Пусть это и кажется глупо, но лучше лишний раз не рисковать, и даже в собственных, безопасных покоях он предпочтёт скрыть их непослушание в тенях ночи. Только она будет знать об их секрете.       Джосс слышит, как сглатывает Зи. И это вызывает умилённую улыбку. До чего же милый, простой парень стоит перед ним, упрямо пытающийся жить по изящным и порочным правилам двора фараона. Он даже руки продолжает держать за спиной. До чего же прелестный. И ведь Джоссу не под силу знать, как сильно Зи хотел иметь возможность остаться с ним наедине, как обжёг его взгляд в тот день, когда они впервые встретились, как бешено и горячо заколотилось невинное сердце… Как ночами он рисовал его силуэт рядом с собой… Там, где будут только они… — Так что ты столь сильно желал мне сказать, что пришёл ко мне в покои?..       Атмосфера становится томной. Или она уже была такой? — Я… Мне… — никак не вяжутся слова. — В тот день ты смотрел на меня, — широко раскрываются глаза. В них плещется океан невинности. Снова дрожь пробегается по Джоссу, начиная проникновение под кожу.       Жрец нервно поджимает губы, спиной опираясь на прохладную стену — и даже она не может остудить жар мощного тела, но она необходима ему как опора, ибо выстоять перед обаянием и очарованием этого неотразимого парня, что с таким доверием стремится к нему, просто невозможно.       Откровенностью хочется овенцевать их момент. — Смотрел, — честно, — и никак не мог отвести глаз.       Уста Зи дёргаются в смущённой улыбке, а в его взгляде читается облегчение. Видимо, он боялся услышать другой ответ, но продолжал верить в шёпотом рассказанный сердцем секрет. — Я тоже… Смотрел на тебя, — как-то совсем простодушно признаётся наложник. И видно по парню, что он смакует этот момент, эти неполные, недосказанные фразы, готовясь к следующим, но Джосс решает начать сам. — Было очень опасно и глупо танцевать возле меня, Зи, — с лёгким упрёком, хотя оба понимают, что заметь фараон, не говорили бы сейчас. — Все танцевали, Джосс, — скромно улыбается Зи. — Тебе понравился мой танец? — и совсем в другое русло разговор. И, честно сказать, Джоссу сейчас бы отругать Зи, чтобы больше не рисковал собственной жизнью, но с губ слетает ответ. Тот, который является истиной. — Безумно.       Улыбка Зи становится шире, и Джосс, полностью очарованный, в восхищении смотрит на это прекрасное лицо. Зачем ему столько косметики? Для чего его вообще красят? Вся эта косметика портит такую красоту… Живое произведение искусства. — Меня не должно быть здесь, — а это уже звучит слегка странно. С долей принятия собственной обречённости, но чувства, что вложены в эту фразу, заставляют кровь вскипать. — Не должно, — покорно соглашается Джосс, одаривая Зи нежной и притягательной улыбкой. О чём они вообще говорят, ведь это так понятно. Но если они оба с первого взгляда поняли, что их связывает любовь, что их друг к другу бесстрашно тянет, значит сейчас всё происходит правильно. Просто так не вспыхивает, просто так не рискуешь жизнью, просто так сердце не тает от одной скромной улыбки…       У наложника от этих действия бабочки в животе пируют, беспорядочно порхают, разнося неутолимое счастье и негу по всему телу. Он отдаётся во власть счастью, которое испытывает рядом с этим человеком. С его человеком. Совершенно точно. — Джосс, — мягко шепчет Зи, делая несколько мелких шагов в его сторону. И снова сглатывает. Он сокращает то короткое расстояние, всё ещё отделяющее их друг от друга. Повинуясь голосу сердца, повинуясь покою и блаженству, что испытывает душа — это не ошибка, а любовь. Настоящая и чистая, и это прекрасно. Откровенно, доверчиво он смотрит в глаза жреца, протягивая неуверенным жестом к нему ладонь. Невесомо он касается его лба, скользит к глазам, опускаясь на губы. Кончиками пальцев он ощупывает их, переставая дышать от накрывших его ощущений. Что говорить про Джосса?       Внизу живота вдруг начинает тянуть и скручивать, порождая странное, прежде небывалое желание. А ещё от Зи слишком опьяняюще пахнет… Шалфей и лёгкие нотки персика… — Я сожалею, — суетливо бормочет Зи, чуть срываясь на писк, — мне так жаль, — опуская ладонь на плечо Джосса, — но ты… — в самые губы, дразняще скользя… — с первого взгляда ты… — задевает он верхнюю губу, сам едва сохраняя твёрдость в ногах, — я так сожалею, — искренне шепчет Зи, отчаянно хватая лицо жнеца ладонями. Они оба понимают, за что извиняется наложник, и оба понимают, о чём он говорит.       Реальность Джосса рассеивается словно мираж, открывая новый мир. Смелость, проявленная Зи, его проникновенные… Его откровенные, проникающие в сердце своей искренностью и частотой слова…       Ласковым касанием Джосс накрывает уста Зи своими губами, сразу же проглатывая блаженный и благодарный вдох. Медленно и нежно, он скользит по ним, прикусывая то верхнюю, то нижнюю, а потом чуть посасывая. И в ушах зашумело, в глазах яркие красочные вспышки — экстаз клокочет в теле.       Первое прикосновение невинных губ друг к другу, первые касания языков…       У Джосса пол уходит из-под ног, и, словно пытаясь ухватиться за что-то стойкое, он дерзко хватает Зи за талию, притягивая к себе вплотную. Блаженный стон сталкивается с томным. Они оба напряжены… там, снизу… Но всё внимание сосредоточено на губах, на их жарких касаниях.       Джосс ночами представлял, как будет касаться этих самых губ, как будет вторгаться в чужой рот своим языком, скользя по чужому… О боже… Как же сильно скручивает низ живота.       Зи отвечает на поцелуй с осторожностью, мягко и чувственно. Томно всасывает язык Джосса в свой рот, бережно прикусывает его и протяжно стонет, потому Джосс углубляет поцелуй, потому проникает в жаркую глубь рта, мешая свою слюну со слюной Зи. Этот поцелуй становится таким возбуждающе пошлым. Эти причмокивающие звуки…       А Джосс полностью отдаётся во власть своих чувств, своих желаний. Собственная плоть словно камень, потирается о чужую, такую же горячую и нуждающуюся в ласке. От этих прикосновений разряды истомы взрываются по телу. И кто мог вообще представить, что поцелуи могут быть такими приятными?       Глубже, влажнее, пошлее… — М-мх, — то ли Джосс, то ли Зи, но стоном срывается удовольствие, пока языки продолжают чувственно оглаживать друг друга. Их тела наполняются сладкой невесомой негой, их души стремятся друг к другу со скоростью света… Два человека, открывшиеся друг друга, стремятся друг к другу, и готовы ради этого рискнуть своей жизнью. Это их любовь, это благородное чувство коснулось их своим благословением, и они оба окунаются в её бесконечность с головой.