shiawase omamori

Солнце ярко слепит глаза, оставляет на телах людей яркие отметины, свои же поцелуи. На пару с ветром согревает, а временами враждует с ним же: ветерок разносит приятную прохладу и летний бриз, а яркое светило действует ему на зло, согревая как можно больше людских тел. Скарамучч не был фанатом подобного, сказать по правде, он даже был, скорее, противником: не сколько солнца, сколько неба в целом. Сколько бы он не смотрел на него, никак не мог понять истинной красоты и смысла его существования: не дать миру погрузиться в нескончаемый мрак и отчаяние? Или же освещать судьбы людей, которые находятся под небом? Столько вопросов, и, по правде, ответов никогда не было даже от него самого. Сказитель меняет позу: переворачивается на спину, накрывая своё лицо громоздкой шляпой, временами поражающей своей экстравагантностью и масштабами. Неплохо было бы так подремать. Теплые волны прибивают к берегу острова, щекоча тёплой морской водой ступни бывшего Предвестника. Он окончательно потерял всякую тягу к жизни, стремлениям. У него нет целей и желаний, ведь единственное уже исполнилось: исполнилось, и ничего более. Может быть, подобный исход не подходил столь величественной личности как он. Возможно, не подходил всем тем брошенным стараниям, которые он совершал ради своего существования, удовлетворения, веселья. Но сейчас, именно в этот момент, в это мгновение всё потеряло всякий смысл. Он так старался, так пытался доказать свою значимость и силу, что он не просто пятно в этом пустом, для него, мире: и всё это в момент кануло в лету. Тёплые волны вновь прибивают с громким шумом к берегу, на этот раз принося унесённую ранее ветром кучу алых, ярких, но таких уже безжизненных и бесполезных, листьев клёна. Это заставляет его вновь отвлечься от приятного ощущения надвигающегося сна, что никогда не было приятным для него самого. Волны купались в солнечных лучах, вырисовывая на водяной глади мраморные узоры: отражение красоты самого яркого и значимого небесного светила. В какой-то момент они становятся немного беспокойными, но остаются такими же мягкими, не смотря на прилагаемые усилия с чьей-то стороны. Постойте, с чьей-то? Прототип подскакивает: Каэдэхара всегда приходил в одно и то же, словно отведённое лишь для него, время. Вечером, вместе с уходом солнца и первым появлением луны и являлся беловолосый ронин. Но сейчас, кажется, он нарушил эту закономерность: ведь когда Скарамуш поднимается, убирая со своего взора головной убор, он видит именно этого самурая, что заботливо вытаскивает лодку немного дальше на берег, - дабы мраморные волны воды не унесли её куда-либо так же, как и кленовые листья острова Рито. - Хах? Пришёл пораньше, Каэдэхара? – он улыбается, так насмешливо и не особо приветливо, как и всегда, в своей стандартной, уже привычной для обоих манере, - Неужели Алькор отбывает и ты решил встретиться со мной в последний раз? Именно это развитие событий он предполагал у себя в голове с каждой последующей встречей, но озвучил его только сейчас: ведь всегда это предположение оказывалось неправильным, таким по-детски наивным для обоих, но каждый ничего не говорил по этому поводу. - Алькор отбывает через пять дней, - начинает Каэдэхара, оставляя своё, уже словно родное, маленькое судно на берегу, - капитан Бэй Доу всё ещё улаживает дела с международной торговой ассоциацией. Скарамуш пропустил всё мимо ушей, ведь даже и не спрашивал о конкретной причине нахождения корабля здесь, но «пять дней» ясно отразились и запомнились в его голове. Не колеблясь и поскорее желая узнать причину появления юноши-ронина тут, он молвит свой вопрос: - Так какова же причина такого раннего посещения? – спрашивает он у Кадзухи и, по правде говоря, у самого себя. Никогда ранее Каэдэхара не приходил раньше полудня. Каэдэхара лишь опускается немного ближе к лодке: явно что-то ищет. Скарамучч в свою очередь строил множество догадок, начиная от чего-то значимого, заканчивая простыми безделушками. Но как бы он не старался, предугадать всё никак не мог. Самурай достал две лакированные, выглядящие достаточно богато, коробочки: в таких обычно хранили еду, готовые блюда, пусть и совсем не долгосрочно. Серьёзно? - Твоему телу нужна еда, разве нет? – подчеркнул Казу, задавая поистине риторический вопрос, и продолжая говорить, - Но я заметил, что ты находишься здесь действительно долго, и при этом совсем не питаешься. В точку. По правде говоря, он и не хотел: если говорить точнее, тело в действительности голодало, и совсем не могло делать что-либо кроме передвижения на небольшое расстояние и сна. «Помереть вздумал?» - сказал бы любой другой человек, но Кадзуха поистине отличался: имел чувство такта и знал, как общаться с людьми лучше, чем кто-либо ещё. Скарамуш ничего не отвечает: он чувствует перед ним обязанность. Гадкое, мерзкое чувство, которое он ненавидел: быть должником перед кем-то поистине отвратительно для него, особенно за милость. Прежде, чем Куникудзуси ответил ему отказом или согласием, Кадзуха продолжил говорить. - Возможно, ты опечален чем-то, и хочешь поскорее закончить свои муки, - предположил ронин, попав в самую точку. Он и сам уже переживал это однажды, и ясно понимал, как люди ощущают себя и чего хотят: а, вернее, не хотят. – У меня был такой период жизни, и я… Он не успевает договорить, Скарамучч грубо прерывает его. Озлобленно, внезапно, словно молния. Очень подобающе его характеру. - Это не период, - высказался он наконец, язвливо и повышенным тоном голоса продолжая, - не делай вид, словно ты понимаешь всех больше чем они сами. Что-ж, Скарамучч был прав в некоторой степени. Временами, Кадзуха действительно был наглым в таких вещах, настойчив, что прямо противоречило ветру, за которым он так гнался, и покорно следовал. Но что плохого, чтоб быть настойчивым в таких вещах, когда перед тобой стоит личность, яро нуждающаяся в помощи, но отторгая её и ни в какую, никак не признавая это? Каэдэхара тоже может быть вредным. - Так ты отказываешься от еды? – голос Казу был мягким, но в нём явно чувствовалось небольшое волнение. Кормить Сказителя насильно – не его вариант. Это было для него самого действительно отвратительным поступком, и этот вариант совсем никуда не годился. Сказитель протяжно вздыхает. - Я не говорил, что я отказываюсь от еды, - в конце концов, обязанность перед Кадзухой за то, что он потратил свои кровные, даёт о себе знать. Он берёт в руки лакированное изделие, садится на мягкий песок, открывает коробочку, и лицезреет, поистине, погибель чувства его достоинства. Но нужно ли оно вообще, если это достоинство его убивает? Первым делом он достаёт чашку с ложкой – ароматный, невероятно простой, но такой сытный и вкусный мисо суп. Куникудзуси не то чтобы не ожидал что-то роскошное, но явно привык к чему-то другому. Инадзумскую кухню не ел из принципа, а потреблял только то, что подобает уважаемому Предвестнику. Звучит как оправдание наконец-то попробовать это. Ронин садится рядом. Они делят эту трапезу вместе, каждый ест своё блюдо. Молча, без лишних разговоров, невероятно воспитано. Но один из них явно надеется, что это происходит в последний раз. Как последний ужин перед мучительным концом.