***
Рито вновь горит огнями, кажется, ярче чем тогда, ярче чем всё величие Сёгуната, и этого огромного дворца. Ветер играет с листьями, травой, - каждым растением в этом холодном и блеклом мире, кружит ураганы, поднимает красочные ураганы на улицах острова. Кадзуха любуется этим, как в последний раз. Он до чёртиков не уверен о своём возвращении сюда, на родину, в его личную долину воспоминаний. А, возможно, какая-то часть и вовсе не хочет сюда возвращаться. Водная гладь поражает своей тишью, своими редкими всплесками лаская нежный слух ронина. Ветер приносит ему знакомые мотивы музыкальных инструментов с улиц Рито и Наруками. Хотел бы он, чтоб это мгновение остановилось. Никогда не заканчивалось, но и не начиналось по новой, вновь: хотел, чтоб оно навеки протекало так же мирно, в неведении войн, конфликтов и разногласий этого прогнившего мира. Это было его самым сокровенным желанием, и самым, на данный момент, ярким. Но вместе с этим его пожирает противоречащее чувство, словно он что-то упускает. О чём-то забывает, о чём не хотелось забывать. Оставляет так безжалостно, а, главное, безнаказанно. Фиолетовые флаги с эмблемой электро колышутся из-за ветра, словно волнуются и прощаются с Кадзухой перед отбытием Алькора. Сегодня последний день, когда он находится здесь. Нет, последние минуты. А, возможно, и часы. На корабле постепенно собирается полная команда, все в сборе, включая командира. Поднимается парус, но чувство тревоги, этой неприязни к самому себе всё ещё остаётся: он буквально бросает Куникудзуси на произвол судьбы после оказанной им же заботы, словно отрекается от него. О, Архонты. Беловолосый ловит себя на мысли, что это его самый отвратительный поступок за последние годы. Якорь поднимается из морских вод и глубин на борт, все волнуются перед отбытием. Он дал ему надежду спасения от этого мира, дал ему, возможно, свет. Но так быстро погрузил его же на дно, заставив томиться в ожидании не понятно чего: да, Каэдэхара знал, что люди, самостоятельные личности, вовсе не так работали. Но он надеялся, что с новой надеждой Скарамучча обретёт тягу к существованию, но тут же ударился об жестокую реальность. Это был лишь его собственный самообман, отговорка. Зелёные крыши, бумажные фонарики из клёна качаются из стороны в сторону, словно прощаясь с кораблём окончательно. Он чувствует движение судна по волнам, и, наконец, успешно сопротивляется самому себе, своим отговоркам, каким-то временным срокам. - Стойте! – вскрикивает он неожиданно для самого себя, множество людей на корабле в отклик на момент замирают, готовятся услышать худший прогноз о погоде от Кадзухи, понятия не имея, в чём дело. Кадзуха не знает, как продолжить, как объяснить своей же команде о том, что ему вдруг понадобилось. В этот момент юноша почувствовал себя абсолютно бестактным: как он может просить у этих людей хоть что-то, когда они сделали для него так много? Обстановку разряжает капитан: - Что такое, Кадзуха? – в беспокойстве произносит Бэй Доу, владычица морей Тейвата. Даже она, казалось бы, самый близкий человек на корабле лично для ронина, не могла понять ход его мыслей. А ведь и в правду: его мысли были поистине лёгкими, их размывала морская вода и уносил ветер. Сейчас он не мог понять даже самого себя, совсем, никак. - У меня осталось одно дело, - морской бриз освежает его разум, ронин наконец-то молвит причину, ясно и чётко осознавая, к чему это ведёт лично для него, не говоря уже о корабле. Капитан же явно понимает, что это поистине важно для мальчишки-самурая, и мгновенно даёт добро. Кадзуху же словно током пробирает, - он, согласно его душе, рвётся с корабля прочь, в беззаботном прыжке, оставляя в воздухе следы анемо энергии, что совсем скоро испариться, утонет в количестве настоящего воздуха.***
На привычном и никак не изменившемся острове всё так же тихо – город давно заснул, остров – тоже. Беспокоиться не о чем, и совсем не нужно. Небо ярко сияет, знаменуя конец дня, яркими звёздочками поблескивает в знак приветствия путников и людей, которым в тягость сон. Всё как обычно, - казалось бы, если бы у Скарамуччи не было этого яркого чувства, что его вновь выкинули. Избавились. Он уже переживал это однажды: тонул в этом ощущении, пока не нашёл под «водой» проход из сна на волю. Но воли никогда у него не было. Он вздыхает, понимая, насколько он беспомощен, а его цели ничтожны: настолько, что он уже и забыл о них. После того, как он обрёл сердце, чувство нескончаемой тоски окутало его. Должен ли он чувствовать себя так? Он, по правде говоря, не имеет ни малейшего понятия – он не уверен, колеблется в желаниях, эмоциях, чувствах. Таких чуждых ранее, таких недостижимых при противной ему фальшивке от Фатуи. Его тело отторгало новшества, разум невероятно страдал, лишний раз напоминая, насколько он несовершенен. Ничто не может уберечь его в этом мире, словно фарфоровую куклу. Он продолжает думать: думать, думать, думать. Теряться в собственных воспоминаниях и боли. До тех пор, пока он не вздрагивает от наплывших волн. Таких внезапных, практически окативших волной его лицо. Он поднимается, яростно смотря на море и… На нос лодки. Да неужели. - Каэдэхара? – обозлённо, чуть ли не прикрикивая, это имя срывается с его уст. – Твой корабль отбывает, ты вообще знаешь это? Решил остаться в стране, которая станет твоей погибелью? Он насмешливо усмехается. Даже находясь в такой эмоциональной яме, он ни капли не меняется, не изменяет своим привычкам, характеру. Ронин же растерянно, до ужаса растерянно дышит. Пылающие алые глаза смотрят на Сказителя, находя прежнюю искру жизни, что потихоньку угасает всё больше. Он мчался сюда со скоростью света? Похоже, да. Отдышка, наконец, прекратилась. Они оба переглядываются: взгляд бывшего Предвестника наполнен тем же безразличием, Кадзухи – растерянностью. Он до сих пор не может понять, чего конкретно он желает. Он просто следовал самому очевидному, но забылся: так чего он вообще хочет? Мычание, наполненное враждебностью, требует ответа. Самурай, прежде чем осознаёт сказанное, резко и неожиданно практически кричит: - Не хочешь присоединиться к команде Алькора? – наконец, он сказал это. Сказал это так же, как сказал ему однажды тот, ныне знакомый, спаситель от смертного приговора и жизни в бегах. Но сказал он это более прямо, более желающе, с большей надеждой. «Мы в ответе за тех, кого приручили» Юноши переглядываются. Вопрос Каэдэхары прост, и, говоря начистоту, не требует ответа: исход очевиден для обоих, но рубиновые зрачки всё ещё метаются в смятении. Они оба обижены на эту жизнь так, как никто другой. Они оба травмированы: на их душах огромный рваный шрам, и незаживающее ранение, открывающееся в самый неподходящий момент. И они оба желают одного и того же: свободы. Как никто другой в этом пространстве, именуемом как «мир».