***
Скарамучча помнит это мгновение: мгновение, наполненное радостью, удивлением и смятением одновременно. В момент, когда Каэдэхара задал этот весьма смелый вопрос, как бы признаваясь самому себе, что он хотел бы видеть Сказителя на борту Алькора. Он считал, что это, поистине поможет ему жить дальше, ни о чём не задумываясь. Буквально и в переносном смысле плыть по течению волн. И он считал, что это сделает его счастливым. Надеялся. Сделает ведь?***
Скарамуш дремал в своей практически пустой каюте, - никто из состава Алькора, увы, не мог предугадать появление у них подобного , чертовски внезапного пополнения. Комната, которую сейчас занимал бывший Предвестник, и, теперь уже полноценный пират, ранее использовалась как склад для различного хлама: ничего серьёзно, всё это буквально было этим самым хламом, заполняющим всё это пространство до верха. Чьи-то личные вещи, безделушки с которыми было жалко расставаться, - всё сгружалось туда. Удачно, что в этой комнате оказалось немного пылящейся, никому не нужной мебели, которой теперь и пользовался синеволосый юноша. Он лежит, старается уснуть, но очередная гроза не даёт ему уснуть – звуки сталкивающихся с поверхностью корабля волн не давали ему покоя. Возможно, остальные члены новой для него команды и привыкли к чему-то подобному, но вот Скарамуш – полная их противоположность. Справиться с звуками из вне он не мог от слова совсем, - как он вообще в силах повлиять на погодные условия Инадзумы? Да, пусть и Сёгун отменила все запреты и наконец открыла страну, на границе морей Ли Юэ и страны восходящего солнца и неизменной вечности всё ещё бушевали волны, иногда, - доходило до штормов. Скарамучч наконец садится, на ощупь дотягивается до фонаря, что ему оставил Каэдэхара, зажигает фитиль свечи при помощи спичек: освещает комнату, тяжко вздыхая и совсем отгоняя сонливость. Есть ли ему вообще место на корабле? Есть ли ему место хоть где-то, кроме обочины судьбы? Сейчас ему гадко от самого себя: он так небрежно рвётся к чему-то, чего не может понять, и получается это лишь с чужой помощью. Насколько слабым он стал, получив, казалось бы, настоящее могущество самого Сёгуна? Сердце бога, пусть и содержало в себе огромное могущество, было невероятно наполненным различными эмоциями: грусть, обида, злость, полная слабость и отчаяние. Он считал, что так тосковала Эи, понятия не имея, что это, наконец, его потерянные и никогда не существовавшие ранее эмоции. Чувства, которых он не мог понять, и всегда отвергал окружающих с такими же. Всё так изменилось. Настолько, что он не узнаёт сам себя. Но то, что он привык считать своим характером, никогда не было чем-то настоящим и неподдельным. Это было лишь, буквально, прикрытие. Его настоящее «я» никогда не существовало: ему лишь предстояло обрести его. Из трудных, загружающих разум мыслей, его вывел стук в дверь. Несколько осторожный, довольно терпеливый. Это сразу отметало догадки о том, что это капитан Бэй Доу, или кто-либо ещё, кроме… Дверь медленно отворяется. За ней показывается обеспокоенный и явно уставший от чего-то Каэдэхара, с небольшим подносом и двумя тарелками на нём. Так же, что-то было под этим подносом, что-то мягкое и, видно, состоящее из ткани. Неужели вновь беспокоится о питании Сказителя, или лишь ищет с кем разделить беспокойную, от шторма, ночь? - Ох, ты не спишь? – совсем бодро произносит Каэдэхара, и, кажется, Скарамучч должен задавать этот вопрос. На кой чёрт он вообще припёрся сюда? – Не спится, или не можешь освоиться на новом месте? Беспокойство Каэдэхары можно легко объяснить, как он делал сам для себя. Он привёл бывшего Предвестника, именно он. И именно он должен заботиться о новом члене команды, хотя бы первое время. Скарамучч, не дожидаясь новых расспросов, продолжает диалог: - Я должен спросить то же самое у тебя, - начинает тот, переползая с одной стороны кровати на другую, лицом к Каэдэхаре. Оба переглядываются, и беловолосый более не медлит, садится рядом с Скарамуччей, поставив плоскую деревянную поверхность на свои же ноги. Кажется, их разговор затянется чертовски надолго. - Звуки волн для меня сейчас отвратительный шум, - начинает пояснять ронин, на момент делая паузу, - В ушах до сих пор жужжит, до ужаса. Поэтому я совсем не могу уснуть, - последнее Каэдэхара произнёс совсем опечалено. Сон – настолько большая потеря для людей? Да будь воля Куникудзуси, он бы с радостью от него отрёкся: и никогда больше не засыпал вновь, чтоб не ощутить то же мерзкое чувство, словно его по-настоящему погружают в воду, а он тонет, не в силах сопротивляться. - У тебя действительно острый слух, хах? – с непонятной насмешкой произносит тот, почему-то не чувствуя в своём голосе прежней издёвки, но, не задумываясь, продолжает, - Что это у тебя? Скарамуш приподнимает поднос с колен Каэдэхары, смотря на эту, казалось бы, тряпку. Но видит он лишь неплохой набор одежды: кэйкоги в комплекте с хаори. Нет, вовсе не фиолетового цвета, что так подходил Скарамучче, а тёмно-синего оттенка. Он берёт одежду в руки, осматривает. Замечает заботливо, аккуратно пришитые ленты двух цветов по воротнику кэйкоги – красные и белые. Неужели он вручную пришивал их? Серьёзно? Это немного забавляло Скарамуша. Эта деталь делала новую одежду похожей на ту, что сейчас на нём. - Ох, это мне? – с, в какой-то степени наигранной, радостью произносит прототип, слащаво добавляя, - Как мило с твоей стороны, Каэдэхара! И тут же комната заполнилась смехом, но совсем ненадолго. Над чем он вообще смеётся? Сам ронин закрывает глаза, - мало того, что его чертовски тревожат звуки волн и грома, так теперь и смех Скарамуччи добавляет нарастающей боли в голове. - Как насчёт поесть? – отвлекаясь от темы, произносит юноша, протягивая Куникудзуси чашку с рисом, и двумя ломтиками аккуратно нарезанной красной рыбы, - Мне кажется, ты не привык к местной еде, но тебе стоит есть больше. Прототип лишь кивает, лениво отмахиваясь, но взяв в руки тарелку, и палочки с подноса. Поесть только чтобы упокоить беспокойства Кадзухи всё же нужно, - по-другому беловолосый и не отстанет от него, ни в какую. Трапезничают они в тишине, по привычке для обоих. До тех пор, пока бывший Предвестник не замечает прибавление бинтов и на второй руке Кадзухи. Теперь он вспомнил. Это то, что он оставил ему в память о той глупой битве. Жалеет ли наследник клана Каэдэхара? Злится ли? Скарамучч берёт ладонь самурая поистине резко, без какого-либо предупреждения или, тем более, вопроса. Он снимает мешающуюся перчатку ронина, после – бинты. Надеется, что остался лишь шрам, но нет. Ранение, кажется, уже не кровоточит, но всё ещё приносит хозяину массу боли. От таких небрежных действий Кадзуха, в конце концов, несдержанно громко мычит. - Болит? – задаёт Скарамуш абсолютно не нужный им двоим вопрос, и, конечно, получает такой же ненужный ответ: - …Мгх, - сперва произносит владелец столь ужасающего шрама, прежде чем спокойно ответить, - болит, конечно. - Сильно? - вопрос по-детски наивный, собеседник, поначалу, не верит, что нечто подобное слетело с уст темноволосого. Кадзуха метает взглядом. А, по-твоему, не должно? Но отвечает он честно, так же спокойно, и без ноты грусти в голосе. Скорее уж, просто сдержанно. - Да, сильно, - и до сих пор он помнит эту боль, что пронзила всё его тело в тот момент. Элемент электро причинял поистине много боли, аж до болевого шока. Но так ли важно это малейшее ранение, если у Каэдэхары больше болит душа? Давно, продолжительно, и до сих пор.