***
Погода невероятно спокойная. Тихая, до безумия оглушавшая своей тишью. Кусты с бутонами синих, невероятно ярких цветов, тихо покачиваются – зависят от ветра. Зависят так же, как и сам Кадзуха. Остальные кусты с светящимися растениями дарили свет этому неприглядному месту, словно вечный огонёк памяти. Не такой, как в памяти Каэдэхары, намного более тусклый, словно почти безжизненный. Это было очень символично, для места, которое буквально является могилой. «Курган сломанных лезвий» - так прозвал это место ронин, похоронив своего друга под тенью храма Наруками. Под самим благословением. Не только в память о своём покойном друге, нет. Вовсе нет: клинок, что он вонзил в землю, и уже слепой глаз бога, что он оставил здесь, служили напоминанием о людях, решивших бросить вызов молнии, но потерпевших поражение, и потеряв свою жизнь. Кадзуха жалеет об этом. Кадзуха винит. Винит самого себя, никого другого, - у него была надежда, что он мог спасти Томо. Мог бы предотвратить всю трагедию с охотой на глаз бога, будь у его клана прежнее величие: мог ведь? Он задавался этим вопросом каждый раз, когда в памяти всплывал образ покойного друга, что так раздражал глаза, заставляя его ронять слёзы. Кадзуха гладит кошку с сапфировыми глазами, мягко улыбаясь во время наблюдения за тем, как она ластиться к его рукам. Она, кажется, поистине долго ждёт своего хозяина, невероятно преданно, и верно: сколько бы ронин ветра не приходил сюда, она всегда находится здесь, на месте. Алые глаза подрагивают в довольном прищуре, подтверждая искренность улыбки Каэдэхары. Бутоны цветов, что он звал «обещания ночных снов», вечно цвели здесь, в тени, - никогда не роняли прекрасные лепестки, никогда не угасали. Того же он желал для самурая. Этого вечного процветания, вечной долгой жизни. Но его желаниям никогда не суждено было сбыться. Это лишь мимолётное, по-детски наивное желание. Кадзухе пора принять это. Он продолжает играть с белоснежной кошкой, чувствуя полное умиротворение и единение с чем-то неописуемым, но всё меняется в один момент. Он чувствует на своих плечах тёплые ладони. До боли в голове знакомые ощущения. Что это? Сон? Реальность? Самообман? Иллюзия? Он не знал: но исход был тот же. Каэдэхара поднимает голову, замечая напротив лиловые глаза. Такие знакомые и приятные на вид ранее, прожигающие взглядом сейчас. Они убивали его изнутри. Он моментально отпрянул, не веря. Поднялся пошатываясь, стараясь избежать стеклянного, безжизненного взгляда. Он впивался кожу, терзал душу до самых глубоких ранений. Это был он. Давно покинувший этот мир друг, отправившийся в вечное странствие по загробному миру. Грозный взгляд не отпускает мальчишку ни на секунду: - Архонты, Кадзуха, - начинает он максимально спокойно, и от того пугающе. У владельца фамилии подкашиваются ноги, - он готов рухнуть в любой момент, провалиться под землю, лишь бы не лицезреть этого кошмара, - Всё ещё не можешь забыть меня? Он словно отчитывает его за то, что он жив хоть где-то: где-то глубоко в душе этого человека. Где-то на дне его мыслей. Томо было это действительно отвратительно, или эти попытки забыть пресекал сам Кадзуха? - Тебе настолько боязно признавать вину? – молвит тот, не останавливаясь. Голос режет уши, напоминая тысячи криков, удары мечей друг об друга, стыки острого лезвия с плотью. Всё это ранит чувствительный слух самурая. Нет, это не Томо. Он не может быть им, - Признай уже, это ведь твоя вина! Если бы ты бросился именно ко мне, я бы не умер так жалко, Каэдэхара! Кадзуха хочет верить, что это лишь ложь. Хочет, но не может, и никогда не смог бы: вина терзала его, не давала покоя, и, кажется, никогда не даст, от слова совсем. Если бы он бросился на помощь в тот момент, погибли бы оба, или же – лишь он один. Желал ли он такого исхода? Хотел ли? Эти размышления всегда теряли всякий смысл. - Ты молил, чтобы ты был на моём месте тогда, что бы я выжил, - тон голоса повышается, заставляя сознание кричать, а тело – спрятаться где-нибудь в углу, где он сможет слиться со своими же страхами. Мысли заполнены одним, повторяющимся криком о спасении. «Помогите мне», слабо молвит ронин ветра, но всё бестолку, вина продолжает жадно пожирать остатки здравого смысла, где не было место панике, - Так почему ты сейчас жив? Почему ты заслужил жить, а я умереть проигравшим? Ответь мне, Кадзуха. И он не перестаёт, не умолкает даже в его собственной голове. Давит, давит, давит – всё окружение чертовски давит на него. Совесть, ответственность, всё это – оно не даёт ему жить, заточив его в клетке странствий, абсолютно бессмысленных. Он ищет свободы. Свободно передвигается, свободно живёт, независимый от кого-либо, не осознавая, что он лишь передвигается вместе с собственной же клеткой. - Посмотри на себя, - нечто, представшее перед юношей в образе друга, так легко обманув его, сковывает запястья Кадзухи в своих, убирая от лица. Он выглядит так жалко. Испуган, зрачки не знают куда деться, дрожат из-за паники, заставляя забеспокоиться: а тот ли это ронин вообще? Тот ли, спокойный, храбрый, с ярым чувством справедливости и тяге к путешествиям? – Ты жалок! Ты просто жалок! Ради твоей жалкой жизни я погиб! По твоему, это равноценный обмен? Каэдэхара хочет открыть рот, возразить окутывающей его тьме в лице знакомого. Но не получается: его словно лишили дара речи. Всё, что получается произнести, - болезненные хрипы в попытке что-то сказать. - Хватит винить кого-то вместо себя, - произносит эта пугающая сущность голосом самого Кадзухи, пугая его ещё больше. Пробивая на неконтролируемую дрожь, - Посмотри же. Он наконец осмеливается поднять взгляд на то, что находится перед ним, бросает вызов страху. Но видит он не страшное чудище, не что-то хаотичной формы, он видит самого себя. Буквальное отражение, никак не искажённое, без каких-либо ещё деталей. Это пугало, вводило в ступор ещё больше, заставляя внутренне кричать от паники, давиться жидкостью из собственных очей. - Теперь ты видишь? Видишь ведь? – задаёт оно вопрос, не требующий ответа. Никакого, даже не относящегося к вопросу в принципе, - Ты – это я. Ты пытаешься винить кого-то в том, что ты чувствуешь, Каэдэхара? Кого-то, кроме себя? Ты создал образ покойного друга в своей голове, думая, что он винит тебя, и не даёт спокойно жить! Скажи мне, ты действительно любишь заниматься самообманом? Беловолосый яростно метается из стороны в сторону, пытаясь вырваться, отрицать. Нет, боже, нет. Прошу, пусть всё это остановиться. Пусть всё прекратится наконец. Пусть мир замрёт, и мгновение вместе с ним. Это то, о чём он больше всего молил, прежде чем почувствовал, что задыхается, захлёбывается в собственных слезах. Солёная жидкость хлынула по щекам, не давая ему понять, что происходит. Осознать в полной мере, увидеть картину перед собой. - Ты сам привязался к этому камню, Каэдэхара! – восклицает оно радостным голосом, окончательно подавляя сопротивление ронина. Он не может бороться с этим. Не может бороться с столь назойливыми ощущениями, ему просто не хватает сил противостоять самому себе, - Хватит тянуть других на дно! Хватит искать поддержки! Ты прекрасно знаешь, что виноват в этом! Знаешь ведь? Знаешь! Так почему ты тянешься к людям всё больше? Хочешь, чтоб они вытянули тебя отсюда? Твой груз вины слишком велик, ничто не вытащит тебя отсюда! Нет никаких других путей! Оно смеётся. Забавляется страданиями человека, что сам создал этот образ вечно виноватого в чём-то, вечно обозлённого. Кадзуха сдаётся. Он не может. Не может, не может, никак не может противиться тому, что создал сам из собственной обиды и самых потаённых страхов. - Боже, просто убейся! – наконец, эти слова вырываются из уст самого Кадзухи. Он не хочет верить в то, что на самом деле предлагает это самому себе. Это вдвойне пугает, - Другого пути быть и не может, ты сам это осознаёшь! Ты просто не хочешь признавать это? Не хочешь признавать, что у тебя есть слабости, верно? Ты максимально жалок. Отсюда нет другого пути. Кадзуха сжимается, как и все его внутренности. Его выворачивает от собственного сознания. Нет, он не готов бороться со своими внутренними демонами лицом к лицу, совсем не готов.***