***
В его нескончаемом сне танцевал прекрасный призрак: он был чистым, ослепительно белым, но с каждым мгновением всё больше тускнеющим, теряющим смысл жизни. Он напоминал его – Куникудзуси, на которого повесили ярлык кабукимоно. Далёкое прошлое отражалось в чистоте одеяния призрака, а намерения и чувства в его движениях – это был призрачный бал. Настоящий призрачный бал, где танцевал только он. Тогда он ещё не знал, как надо танцевать, чтоб поддаться ритму жизни, обрести свой. Тогда он не знал, нужно ли вообще танцевать. И именно тогда на белых одеяниях призрака появились первые чёрные пятна. Одеяния тяжелели. Некогда прекрасные движения были более ломаными, отчаянными. Он не мог противиться своим желаниям ещё больше, и поэтому «его желания» перестали существовать и вовсе. Они испарились, как и не было. Тогда он ещё не знал, что это был сон его прошлого, настоящего, будущего: тогда он не знал, что этому сну было суждено существовать вечно, вместе с ним и его мучениями. Его нескончаемой болью, и его сутью. Голос врезающийся в его сознание твердит: « - Однажды ты получил сердце, о котором всегда мечтал» - он затихает, оставляя призрака дальше плясать в нескончаемой агонии, заставляя его наступать на осколки, втаптывать в раны всё глубже, до тех пор, пока боль не станет привычной. Тогда он ещё не знал, что ему могут сниться сны. Он не понимал, что это: уловка учёных? Бесполезное сопротивление сердца? Он не понимал их сути. И вряд-ли желал понимать. Хотел, чтоб они испарились. Не хотел знать, что будет дальше – пусть даже пустота, нескончаемая печаль. Он не хотел осознавать это в один миг. Не хотел знать, что предстоит. Не хотел, просто не хотел: искренне считал, что с осознанием того, как много ему придётся пережить, и что он никуда от этого не денется, он лишит себя смысла существования. Ведь разве смысл существования не найти его собственный, личный и настоящий конкретно для него? Все вокруг твердили так, и призрак лишь плясал под игру их дружного оркестра, не имея другого выбора. « - Но это была лишь фальшивка» - говорит кто-то, кого он никогда не считал другом. Знакомым, или кем-то ближним. Так как он может ему верить? Как он может положиться на знание того, что в жизни его ожидают одни невзгоды? Пятна пачкают сознание и одежду всё больше. Призрак колеблется: он больше не танцует. Отчаянным взглядом смотрит на людей, выискивает ту руку помощи, о которой твердили все, но которой не было у него. В тот момент он и впрямь поверил этому голосу. Последовал его воле жить в вечных страданиях от того, что он просто существовал в этом мире, где ему не было места. Где он был ошибкой, а его существование – сущим кошмаром для окружающих. Таким же кошмаром, какой он видит сейчас. « - Теперь же ты наконец обретёшь то, что тебе принадлежит, - обнадёживает его кто-то, но руку помощи так и не даёт. Он лишь смотрит, как призрак утопает в собственных сожалениях, - И это сконструированное тело сможет захватить власть над миром» Это ли то, что он желал? Это ли то, что ему нужно было желать? Это ли то, чему стоило слепо следовать? Он не знал. Призрак, наступавший на осколки собственных воспоминаний, должно быть, истоптал все ноги. Сейчас, у него нет выхода. Так кто же станет его спасителем, и понесёт его на руках в светлое будущее? Он не знал. И когда Сказитель наконец проснулся, он понял, что вместе со сном пропало его предначертанное прошлое. Он мог идти дальше, за той рукой помощи, за тем лучом света, что вызвался сопровождать его. Да, возможно, эта рука потерпела не мало бед, не мало грусти своего собственного существования, но это никак не отталкивало его. Он медленно хватается за перебинтованную ладонь. Она притягивает его, вырывая из мучительных, болезненных оков.***
Горячие капли растекались по идеальному лицу: кто куда. Скатывались и падали, скапливались у его век. Каэдэхара не дождался ответа на вопрос. Вместо этого Куникудзуси одарил его взглядом полным надежд и одиночества, нескончаемой боли. Он не смог противиться этому. Перебинтованные руки обхватывают созданное самим Божеством тело, как спасательный круг. Сказитель продолжает захлёбываться, ронять слёзы. Но его не винят, не отчитывают. Лишь согревают в собственных объятиях на пару с луной, давая ему желанный свет, к которому он никак не мог прорваться самостоятельно. Облака сгущаются, теснят друг друга и небо: «Если сердце чистое, то всё, включая небеса, будет чистым». Но у Скарамуччи душа вовсе не чистая: и поэтому небо будет таким же грязным, тёмным. И будет лить слёзы вместе с ним.