***
Паруса Алькора беспокойно колышутся на ветру: сминаются, ткань под ним складывается, создавая громкие звуки. Но ветер не успокаивается на этом, заставляя двигаться всё, что только может. Заставляя в беспокойстве биться дорогие ткани в ящиках, качаться фонари на судне, раз за разом поднимать и чуть ли не уносить одежду людей на судне. Погода оставляла желать лучшего, желать поскорее спуститься на берег и уснуть в своём уютном доме под звуки разгорающейся свечи. Но никто из них не мог, или не хотел в полной мере. Скарамучче же было плевать: кого волнует ветер снаружи, забавляющийся с людьми и людскими приспособлениями, когда есть тихое и уютное царство Морфея? Да. В какой-то момент оно, всё же, стало для него тихим и уютным, пусть и той самой «гаванью спокойствия» о которой говорил Каэдэхара, он никогда не предстанет перед ним. Сон более не такой тревожный для него. Окружение всё ещё такое же тёмное, но вовсе не вязкое: оно просто пустое. Словно повторяющее сознание Скарамуччи. Оно такое пустое, и в то же время наполненное абсолютно ничем. Казалось, раньше оно напоминало ему склад хлама: такой же, какой был ранее в его нынешней каюте Алькора. Избавление от этого самого хлама он объяснял тем, что его желание получить сердце бога наконец исполнилось. Но сам ведь прекрасно знал, что это не более, чем отговорка, - помнит ведь, каким заброшенным и пыльным было пространство его снов, заставляя чувствовать на душе леденящий холод и полное одиночество. Что-то помогло очистить его сознание от беспокойств и этой кучи знаний о чём-то материальном, заполняя пространство чем-то совсем неосязаемым. Чем-то, что он хотел бы понять, и отрицал одновременно. Каждый раз этот сон повторялся. Спустя какое-то время нахождения наедине со своими мыслями и ощущениями, полными чего-то непонятного и заполняющими его разум целиком и полностью, лучи чего-то необъятного, необъяснимого и нематериального заставляли его проснуться, ласково вытягивая из сна навстречу новому дню. Именно из-за их существования он перестал бояться засыпать: знает ведь, что они помогут ему проснуться, что бы не произошло. Но в этот раз, когда лучики потянулись к нему, они оказались лишь светом от фонаря и касанием чьей-то руки к его волосам. Он быстро прознал, кто это. Таким беспечным может быть только Каэдэхара. Тот дёргает головой, подавая знаки того, что сон уже отступил, переворачивается на другой бок, лицом к ронину. И убеждается в своих догадках. Он убирает ладонь, оставляет фонарь на прикроватной тумбе, его уста распахиваются в желании что-то сказать и объясниться, но бывший Предвестник его опережает. - Вновь не спится? – догадывается тот, смотря на лицо Кадзухи, полное усталости и какого-то разочарования. Кадзуха незамедлительно кивает, признаваясь в этом самому себе. И тёмноволосый уже строит догадки по этому поводу, зная одну верную наверняка, но давая волю мыслям собеседника. - Ветер этой ночью особенно беспокоен, рвётся куда-то, не находя покоя, - начинает он с привычной толикой поэтичности. И пусть на лице Куни появляется явная нотка раздражения, он знает, что Скарамучч внимательно слушает, - пока он не спокоен, я не могу быть уж подавно. Посещать друг друга при отсутствии сна стало их привычкой, которой они следуют раз за разом, помогая друг другу уснуть без беспокойств в полной безмятежности. И никто никогда не протестует приходу другого, выслушивая все тяготы жизни и придерживая собеседника возле себя на протяжении всей ночи. - И-и ты хочешь поспать в моей кровати из-за этого? – насмешливо говорит он, и когда Каэдэхара, явно в шутку, кивает, вскакивает на постели, садясь и восклицая, - Блядство! Да чёртов с два я тебе позволю! Ронин ветра заливается смехом, забывая о всей этой какофонии ветра, чьи отголоски он слышит даже сейчас. Следом за ним и Скарамуш. Они смеются беззаботно, так, как должны были смеяться во временах их ранней юности. Но сейчас это кажется для них не таким уж и важным. - Так почему ты трогал мои волосы? Неужели такое пробуждение было умышленно тобой, а, Каэдэхара? – специально дразнит тот, поистине желая разузнать о целях действий Кадзухи ранее. Кадзуха садится рядом, оставив свои ноги спокойно болтаться в пространстве, свисая с кровати. Быстро находя и подбирая нужные слова, он молвит ответ: - Просто твои волосы отросли, я подумал, - он говорит мягко, почти шёпотом, проявляя свою сонливость во всей красе: но Скарамуш знает, что он точно не скоро уснёт, и поэтому внимательно слушает, намереваясь продолжать разговор, - что мне просто показалось и поэтому… - Боже, ты вообще знаешь, что такое «самоконтроль»? – возмущается тот, ощупывая тёмные локоны своих волос. И в правду отросли, и это, казалось, заставило его проявлять недовольство, но делать он с ними ничего не стал. Каэдэхара замечает ноты этого негодования и, казалось бы, злости на самого себя, и поэтому задаёт Куникудзуси следующий вопрос. - Ты планируешь подстричься вновь? – спрашивает тот, на что получает ленивое мычание и мотание головой из стороны в сторону. Кажется, это «нет».***
Ветер всё не успокаивается, но Каэдэхара, кажется, больше не тревожится насчёт посторонних звуков снаружи. Находя в этом свою романтику, он приплетает это рвение ветра к своим эмоциям и чувствам, что покоятся глубоко в душе самурая. Ведает обо всём на свете: о его долгих путешествиях, сражениях. О том, какие широты и красоты видел. О том, как он отчаянно бежал из Инадзумы. О том, что для него означают кленовые листья. Рассказы в какой-то момент стали словно и вовсе ни о чём, и в то же время обо всём на свете. Беспокойства унёс бушующий ветер, завывающий снаружи кают юноши. Скарамучч же заинтересованно смотрит на сонное лицо Кадзухи, которому он, пересиливая самого себя, позволил лежать на своих коленях. Слушает очередной рассказ, и задаёт вопрос после одного из предложений в речи ронина. - Да как вообще ветер может связывать тебя с этим миром? – словно наотмашь высказывается тот, невольно размышляя на эту же тему и искажая мимику в усталости и недовольстве корректности высказывания Каэдэхары, добавляет, - Это какая-то очередная твоя метафора? Серьёзно? - Вовсе нет, - отвечает беловолосый, усмехаясь. По правде говоря, он и сам забыл, в какой момент он понял, что ветер его самый надёжный и верный компаньон. Казалось, что он лишь всегда следовал за ним, восхищался и приводил его как пример истинной свободы для самого же себя, - Это то, из-за чего я ощущаю себя живым в этом мире. То, что держит меня в нём. Ветер словно настоящая неотделимая часть меня. Скарамучч словно вовсе не чувствует связи между ветром и Кадзухой, отстранённо смотря куда-то в сторону. Но глаза, красные, точно рубины, заставляют задуматься об этом, погружаясь в мысли и высказывания владельца драгоценных камней вместо радужки всё больше. - Что связывает тебя с этим миром? Оба не знают конкретного ответа. Хотел бы Скарамучч сказать что-то, в очередной раз заявляя, что вовсе не должен быть связан с чем-то, ведь его существование одна сплошная ошибка, но в момент вспоминает утешения Кадзухи: о том, что в мире всё взаимосвязано, и его существование было нужно. Было необходимо. Это звалось судьбой, и должно было сопровождать его вплоть до гроба.***