***
С самого своего пробуждения он видел людей с разными сердцами: добрыми, чистыми, как светлый лучик в этом непроглядном мире облаков. Злыми, ужасно осквернёнными всеми невзгодами что только существовали здесь, обозлёнными на своё существование до кончиков пальцев. Нежными, такими, в которых хотелось утонуть: не мягкими и податливыми, уж точно. Такие, которые защищают тебя от твоих страхов. Такие, за обладателями которых хочется скрыться как за каменной стеной. Сильными. Устойчивыми к любым бедам, что, казалось, им всё не по чём: но он знал, как сильно они дрожали внутри. Они обязаны были быть сильными для своих целей, и справлялись с этим, но не могли найти спокойствия и того, кто защитил бы их. Прямо как он сам. Ему тоже хотелось получить сердце. Он шёл дальше, шёл, шёл – и за каждым его шагом скрывалась очередная беда под маской его безразличия и отсутствия всякого сожаления. И наконец, он сделал решающий шаг к своей цели, - к его смыслу существования. Сердце. Настоящее, пышущее энергией, чем-то невиданным. И всё же оно оказалось совсем не тем, чего на самом деле хотелось именно ему. Смысл существования простой куклы, - хранить в себе сердце. Смысл существования Куникудзуси же – нечто иное. Это сердце не содержало в себе добрых пожеланий. Это сердце не было спокойным, не давало ему ощущение настоящей человеческой жизни. Это сердце было не более чем чёрной фигурой на шахматной доске, - и это же сердце содержало в себе весь гнев, копившийся на протяжении всей жизни этого мира. Оно было заполнено доверху сплошными лишь проклятиями этому существованию, этому всему. Было приправлено так же эгоизмом, и обёрнуто в красивую упаковку вечного фальша и того, о чём смертные бы мечтали, а Боги и их подобия молили прекратиться. Хорошо сделанная упаковка из неприязни и грусти, умело подделавшая дружелюбие, обманула его. Ах, эмоции, - он никогда не смог бы понять их в полной мере. Это были всего лишь понятия, созданные обществом людей, или он и впрямь смог бы ощутить что-то подобное? Он понятия не имел. И знал лишь одно: если он вытащит это искрящее проклятие из своей груди, не сможет ощутить что-либо. Никогда. Абсолютно ничего. Так что стало его исцелением в этом яде жизни?***
Ручей по прежнему журчит, уносит вместе с холодной, прозрачной водой, опавшие лепестки цветов и хвои. Ах, вот бы он унёс вместе с собой и его сожаления. Но этого не происходит, и даже ветер не подхватывает столь прекрасные, казалось бы, слова. Он лишь разносит эхом дыхание обоих, что совсем не требовало внимания. Оно было рванным, и таким, что его отголоски никто не услышит даже если самый тихий ураган разнесёт его огласом по всему свету. Сказитель понятия не имел, что творилось на сердце Каэдэхары. Каким оно было, и чем являлось на самом деле. Питал ли он самого себя сладким обманом, или все счастливые мгновения были неподдельны и чисты настолько, что ложь нельзя было проглядеть даже намётанным глазом? Тёмноволосый не знал. И эта неизвестность пугала. Слова неконтролируемо вылетают, лишь на долю раня чувства ронина. Но ему всё равно, ведь он – не тот, кто нуждается в сожалениях сейчас. - Почему… - начинает он, и его голос отражается в пространстве лунного леса с непостижимой грустью, отчаянием, не знанием, как обращаться с чем-то таким хрупким, как человеческие чувства. Как с его собственными, так и с чувствами другого человека. Отголоском, прошлого или эха, звучат следующие слова, - …Почему ты любишь меня? Куда бы он не шёл, где бы ни находил себе убежище, - не мог найти спокойствия и этой любви. Ни для себя, ни для кого-либо ещё. И так было всегда, с самого начала его существования, когда он был лишь чем-то, что недостойно носить название «творения божества», и мог быть лишь «ошибкой». Ничем более. Так почему? Почему для самурая, которому он принёс столько невзгод своим эгоизмом, коим заполнено его же сердце, он не является лишь провалом? И все эти убеждения разбиваются о нежную улыбку Каэдэхары, и его короткий смех. Ах, вот в чём он нуждался всё это время? - Что-ж, если ты не можешь любить себя, - Каэдэхара остаётся на мере, безусловно желая приблизиться к возлюбленному и отдать всего себя в объятиях, но не лучше ли дать ему выбор? Тем временем прекрасные слова, наполненные лаской, продолжают слетать с его уст, - Значит, я просто буду любить тебя за нас двоих. Нечто греет душу как никогда, - сердце бога потрескивает, как и прежде, но сейчас оно излучает совсем другие эмоции: и наконец, его собственные. Неужели это и стало его освобождением от всех забот?***