***
Кленовые листья. Ах, эти багровые краски, мягкие, яркие, завораживающие, кружащие вихрем. Они всегда удивляли, всех, без исключения. Даже тех, кто безжалостно проходился по ним уверенной походкой, они удивляли прекрасными оттенками, желанием вскружить вновь. И в этом не было сомнений. Их просто никогда не оставалось. Просто не могло остаться. Ранее, Каэдэхара символично думал, что кленовые листья, как и он, предельно одиноки и существуют только потому, что их ещё никто не уничтожил. Что, пусть они и свободно кружат в вольном танце, заполняя пространство ало красным, переливаясь на солнце ярким оранжевым, они действительно несчастны. Одиноки, как и он. И рвущиеся к путешествиям. Рвущиеся куда-то, где они ещё не побывали. Или, может, рвущиеся куда-то только лишь потому что их там ещё нет. И это осознание, кажется, губило его в какой-то мере. Но лишь до момента, когда около него не замерло мгновение, и незнакомец не остановился, подняв лист клёна. Не совсем яркий, потрёпанный, точно прошедший немалое количество событий, но, казалось, такой нужный конкретно ему. Да... Эти фиолетовые глаза, смотрящие на него в ту ночь, тёмные волосы, что трепет ветер и ласково освещает луна. Это - человек, который подобрал его, согревая. Совершенно не нужного этому миру, но нашедшего своё упокоение в объятиях, теперь уже, своего возлюбленного. Но кому какое дело до фантазий, если прямо перед тобой сидит обнажённая любовь всей твоей жизни? Так есть ли дело Кадзухе до глубоких мыслей? По виду и не скажешь. Не скажешь что-либо в целом, ведь он всегда, абсолютно всегда и без исключения, смотрится предельно спокойно, мягко, загадочно, неприступно и чисто. Так что же заполнило его голову? Тёплая вода источников? Или, может, пар, заполняющий пространство и взор посетителей бани «Аиса»? Вряд-ли, очень вряд-ли. Алкоголь и опьянение - лишь часть всей картины его мыслей, в остальной же поселился вид Куникудзуси напротив. Ронин открыто пялится, пьянеет всё больше от одного лишь вида, картины, что перед ним, но второй не возражает: совсем-совсем. Так есть ли дело Кадзухе до глубоких мыслей? По виду и не скажешь. Не скажешь что-либо в целом, ведь он всегда, абсолютно всегда и без исключения, смотрится предельно спокойно, мягко, загадочно, неприступно и чисто. Так что же заполнило его голову? Тёплая вода источников? Или, может, пар, заполняющий пространство и взор посетителей бани «Аиса»? Вряд-ли, очень вряд-ли. Алкоголь и опьянение - лишь часть всей картины его мыслей, в остальной же поселился вид Куникудзуси напротив. Ронин открыто пялится, пьянеет всё больше от одного лишь вида, картины, что перед ним, но второй не возражает: совсем-совсем. Лишь ухмыляется, самодовольно дразнит того, буквально играет с огнём: а кто будет против? Он всегда таким был. И даже с обретением столь нежных чувств, их пониманием, полным осознанием к кому, почему, и как, он совсем не изменился. Но разве не за это он и любит Скарамуччу? Бледные руки оказываются в мягких, но таких израненных абсолютно всем миром, руках самурая. Они и сами не понимают, каким образом и в какой конкретно момент они так полюбились друг другу, и когда, конкретно сейчас, и кто из них начал способствовать развитию простого отдыха. Ох, да будь «Призрачная беседка» проклята. Так споить беловолосого способен лишь капитан, но никак не он сам, – думал Сказитель, совсем невзирая на то, что буквально пару мгновений назад именно он, в одиночку, выпил пару бутылок хорошего сакэ, скучая по родине и смывая все невзгоды окончательно, утонув в прикосновениях Куникудзуси в конце концов. Их дыхание с воздухом здесь совсем не отличимо - такое же горячее, такое же заполняющее пространство, и такое желанное и приятное. Каэдэхара может любить по разному. Нежно, так, что сердце трепещет. Чувственно, настолько, что, казалось, самый эмоциональный из них именно он. Совсем неумело, но от того прекрасно. И слово "горячо" подходило под параметр для конкретно этого его вида любви. Их губы приминаются губами друг друга, и оба внутренне трепещут в нетерпении, подрагивают от каждого касания другого, но любят, и делают то что желают больше всего несмотря на это. И когда поцелуй, столь чувственный и чистый, стал осквернённым величайшим желанием? И несмотря на то, как оба целуются: неумело, медлительно, стараясь; мгновение кажется и впрямь приятным. Лучше, чем что-либо ещё на этом свете. По крайней мере... Это было их личным и таковым мгновением. Мягкий язык не настойчиво касается языка второго, играет, и вскоре отстраняется, чтоб подарить новый. И Скарамучч абсолютно теряется в этих ощущениях. Приятных до покалывания в кончиках пальцев, и странных одновременно, до, казалось бы, совсем другого опьянения. Пальцы рук сплетаются, совсем неловко, сталкиваясь и мнясь на месте прежде чем наконец образовать замок, но разве это плохо? Казалось, вовсе нет. Казалось, что это единственное, что отражало их истинные чувства друг к другу. Яркие, мягкие, не знающие, как себя вести. Такой была их влюблённость. Такой она и вряд-ли останется. Ронин ветра медленно сползает к шее Скарамуччи, тыкаясь носом, прежде чем оставить очередной мелкий поцелуй, наполненый теплом, что разливается по телу рекой. Это ощущение запомнится, и повториться не раз с ними, играя злую шутку в виде яркого, багряного румянца на щеках, так старающегося напомнить алые листья клёна, опадающие где-то там, до куда обоим совсем нет дела. И это и впрямь так. Ведь если они хоть как-то были озабочены окружающим миром, то разве рука Кадзухи сползла бы до бедра бывшего Предвестника? Очень навряд ли. Но вот, капля здравомыслия канула в этот океан желания, и Скарамучч - первый, кто останавливается на этом. – Постой, – старается начать он помягче, на второй совсем не слушает, погружённый в совершенно другую, свою и лично его, реальность, где нет ничего, кроме парня с тёмными волосами, – Постой, блять! Наконец, привычная агрессия выходит наружу, и Кадзуха осознаёт происходящее в полной мере. А ведь и вправду. Что они сейчас делают..? Именно здесь, в общественном месте? И впервые? О, да. Запущенный случай самоконтроля поразил обоих как только прозвучала первая буква заветного слова. Но плохо ли это? Если спросить у кого-либо из них, что по итогу произошло, оба, с уверенностью и практически в одно время, ответят, что это была неловкая случайность.***