Мертвая тишина огибает меня, И насквозь проходит ржавая игла. Где-то внутри колит, щемит, И снова вмиг все болит и болит. Дышать больше не способен я, Пусть наступит смерть моя.
13.05.1911 На улице стоял мрак, который наполнял собой пустые улицы, и солнце уже давно спряталось от людских глаз, что позволяло темноте съедать дома один за другим. Дождь постукивал в окна в такт грому, который напоминал про себя каждые несколько минут, перед этим предупреждая ослепительной молнией, что освещала все мрачные стены этого дома. Глаза морщились от белой вспышки, заставляя все тело вздрагивать при каждом последующем громком звуке. Маленькие ручки сжимались в кулаки, а ногти впивались в кожу, говоря о том, чтобы мальчик не покидал реальность, стоял на месте и терпел все, что на него обрушивалось темным оскалом. Он чувствовал, как из под двери к нему устремился удушающий холод. Тот обвивал его ноги, которые уже начинали приобретать синеватый оттенок из-за онемения. Стоя, не двигаясь, мальчик совсем не чувствовал своего тела. Ему казалось, что оно больше не принадлежит ему и вряд ли когда-то принадлежало. Одно неверное движение и весь кошмар обозлится на него, начиная медленно убивать, так же как стены этого проклятого дома. Стены с пошарпанными и старыми обоями, подобно волнам надвигались на него. Они двигались в то время как он нет. Ему оставалось лишь стоять и ждать, пока стены расплюснут его, лишь бы перестать слышать все, что происходило. А картины, вывешенные вдоль стены, пытались скрыть все отвратительные трещины, из которых в любой момент могло выползти нечто живое, надвигаясь прямо на Эндрю. Иногда оттуда будто бы выливалась черная жидкость. Он подумывал о том, что это кровь дома. Находясь на краю здравого смысла, он был в шаге от того, чтобы начать думать об отмщении всему человечеству за то, во что его превратили. Ему казалось, что люди, изображенные на этих грязных и пыльных картинах, смогут выйти и окружить его. Запугать, а что еще хуже, навредить не только ему, но и Аарону. Он любил своего брата и всегда был готов страдать за них обоих. Ведь так и было. Не имело разницы, кто из них был виноват, Эндрю всегда принимал наказание за двоих. Он был тем самым ребенком в семье, который действовал не по правилам и был готов стоять горой за тех, кто ему дорог. Но были и моменты, когда он не мог защитить близнеца, и тогда они оба получали ранения. Тильда слишком часто била по рукам и ногам плеткой. Она не прикасалась к ним лично, только в крайних случаях, чтобы душить мальчиков. Шею Эндрю огибали еле заметные синяки, оставленные женщиной, которые сходили на нет только через неделю. За каждую ошибку он мог получить новый синяк, а то и ушиб. Каждый раз, сидя за уроками или книжкой, он мог получить наказание за то, что неправильно написал или прочитал что-то. Поэтому в своем возрасте он читал слишком хорошо. Мальчикам было всего-навсего по десять лет, и в плане учебы Тильда была непреклонна. Не было ничего важнее учебы, что означало "никаких прогулок". Большую часть времени мальчикам приходилось сидеть дома. После единственной попытки побега они решили не вытворять ничего подобного. Он не чувствовал своих босых ножек, ощущая, точно бы что-то поглощало их, даже несмотря на то, что он стоял на ковре, поджимая пальцы, дабы привести их в чувство. Ничего не выходило. Руки дрожали. Невозможно было остановить их дергаться при каждом звуке грома, или крика отца, доносившегося из подвала. Мать убивала его. Он был бесполезен, обычной тенью в этом доме. Тильда нашла новый способ, как вредить, и при этом не прилагая собственных усилий и физической силы. У нее появились Вуду. Резкие и громкие крики разносились эхом по всему дому, отражаясь от старого пола, который давно требует уборки, и вонзались прямо в стоящего, как статую маленького Эндрю. Он стоял посреди коридора, такого пустого и одновременно полного различных кошмаров. Те, как призраки водили хоровод вокруг него, в который его насильно затянула Тильда, оставляя там с приказом не двигаться. Он послушался. Как маленький испуганный кролик стоял и не двигался, ожидая, когда же на него набросится кто-то в несколько раз больше и сильнее и наконец-то избавит от этого чувства озноба, что как комом застрял в горле. Прошло больше половины дня с тех пор, когда отец мальчиков выдавил из себя последний звук. А Тильда так и не вышла из подвала. Из-за чего в душу закрадывалось что-то… беспокойное. Эндрю не двигался. Он ни за что не сделает ни единого движения. Если он прямо сейчас сдвинется с места и убежит, позже он будет жалеть об этом. Эндрю осознавал это. Он знал это как никто другой. Но он не мог избавиться от желания сдвинуться, сделать первый шаг и наконец-то выйти из хоровода ужаса. Глазища людей на картинах пробирались ему под кожу, что заставляло чувствовать некий ток, который двигался по всему телу. Но он не шевелился. Ему хотелось дернуться, согнать все противные ощущения смотрящих на него глаз. Он жаждал сбросить с себя эти притворные взгляды и… убежать. Выход. Вон он! Прямо перед ним. Всего пару длинных шагов и он на свободе. Всего ничего. Всего ничего. Всего ничего… Повторялось у него в голове, как граммофон, который Тильда включала каждый раз, собираясь читать свои излюбленные книжки, к которым ты не мог даже прикоснуться, но их заголовки говорили сами за себя. Тильда не оставила бы в живых никого, кто подумывал хоть пальцем прикоснуться к стеклянному шкафу или к его ручке. История суеверия и волшебства — любимая книга Тильды, которую она держала в руках чаще, чем собственных детей. Книга, имеющая французский переплет ручной работы 1900 года. Ах, как же часто она ее читала! Чуть ли наизусть не выучила. Будь она проклята, но это в действительности было так! Как же она любила… Нет. Обожала постоянно рассказывать излюбленные "поучающие" цитаты, даже не заглядывая внутрь этого проклятия. Духи наполняют собою все; они приносят вред или пользу, поэтому их надо почитать. Посредством жертв и заклинаний духов человек может обеспечить себе удачу в своих предприятиях. С помощью духов он может нанести вред обидевшему его соседу. Таким образом, сущность их религии есть суеверие, культ их есть волшебство. В самом деле, человек достигал познания истины не иначе, как впадая в заблуждения и постоянно освобождаясь от них. Вот что пишет Каспар Шотт в своем большом сочинении: «Magia universalis naturae et artis» (1657): «Под натуральной магией я понимаю надежное и глубокое познание тайн природы, так что когда становятся известными природа, свойства, скрытые силы, симпатии и антипатии отдельных предметов, то можно вызывать такие действия, которые людям, не знакомым с причинами их, кажутся редкостными и даже чудесными». Эндрю понятия не имел, что значили эти цитаты и как выкинуть их из головы со своей хорошей памятью. Проговаривая их, на лице Тильды очаровательно блестело спокойствие. Будто бы ничего толком и не происходит с ней. Будто бы стены дома не были пропитаны слезами, горем, страхом. Будто бы ничего не было. Тайны магии Вуду Интересно, не правда ли? До такой степени, что каждый раз приходилось сидеть и взирать в эти проклятые книги. В буквальном смысле слова «проклятые». Эндрю никогда не будет считать их обычными. Нет. Не тогда, когда они помогают Тильде осознать все шалости этого мира, которые неведанные множеству людей. Банально верить в то, чего не существует. Можно подумать, что книги для любителей чего-то необычного. Но когда этим "любителем" является его так называемая мать, это никогда не приведет к добру, зная, насколько та зациклена на том, чтобы жить даже после смерти и как овладевать людьми. Полочки этого шкафа были чище, чем весь дом. Казалось, а хотя вернее будет сказать: «Не казалось», ведь все было именно так. Тильда любила эти книги больше, чем, что маловероятно, себя, но точно больше, чем своих детей и мужа, которого в живых уже не видать. Она притихла. Слишком сильно притихла, что не соответствует ее… выходкам. Неоднократно случаи с издевательствами заканчивались смехом. Весьма маниакальным. Тишина бывает такой славной. Но иногда наступает то, что заставляет тебя бояться этой тишины. Затишье. Гробовое затишье, после которого, Эндрю уверен, наступит буря. Это была словно война. Ты так ждешь этой тишины, не желая слушать все то громыхание среди ясного неба. Но когда тишина наступает, тебе становится страшнее, нежели тогда, когда ее не было. И понимание этого затишья врезается в разум своими острыми клыками, остается глубокой тяжестью, которая заполняет все в тебе. Все без остатка. Невыносимо быть настороже каждой клеткой своего тела, ожидая лишь чего-то плохого. А у Эндрю было хоть когда-нибудь ожидание чего-то хорошего? Никогда. Такого никогда не было и не будет. Надеется на хорошее с такой-то матерью? Чушь собачья. Единственное, что могло его спасти… Аарон. — Она до сих пор там? — тихо прошептал Аарон, стоя на самой верхней ступени лестницы. Эндрю не смотрел на него. Даже сквозь стук дождя в окно и грома, он мог расслышал этот писклявый напуганный шепот, который так же боялся этого затишья. Он, не глядя знал, что руки Аарона трусятся. Его сковывала дрожь намного сильнее, чем окаменелого Эндрю. Мальчик боялся даже вдохнуть. Он боялся почувствовать едкий трупный запах, про который читал во многих позволенных Тильдой книгах, зная, что тот начинает выделяться только спустя сутки, хотя не прошло и 10 часов. Эндрю не хотел, чтобы его тошнило. Его выворачивало от самой процедуры, выплевывания гадости сваренной матерью. Он был не только худым, он боялся тошноты. Аарон поддавался матери всеми способами, чтобы оставаться целым и невредимым, в то время как Эндрю часто действовал против правил и не шел на поводу у этой ведьмы, зная, на что она способна. И если Тильда доберется до Аарона, он не позволит ей навредить ему. Для десятилетнего мальчика Эндрю был слишком тощим, слишком бесстрашным, слишком неподатливым. Но он был смышлен, начитан и, к огромному сожалению, травмирован. Аарон в свою же очередь, имел ту же историю, что и у брата, но он намного легче поддавался манипуляциям. Блондин был готов на все, чтобы остаться целым. Но Аарон боялся за своего брата, который брал все удары на себя. Ему было сложно смотреть на то, как все наказания для него удваиваются, а то и утраиваются. Ему хотелось постоять за себя, постоять за брата, выступить вперед из-за спины Эндрю и прокричать матери: остановись. Однажды он смог сделать это, о чем слишком сильно пожалел. Он надеялся самостоятельно получить наказание за содеянное. Но удача никогда не была на его стороне. Ему пришлось наблюдать за муками своего брата, которые были намного страшнее всех предыдущих раз. Тильда оставила его с чувством вины и братом, который из-за травм не мог ни говорить, ни есть, ни спать, ни передвигаться. Ничего. Он стал словно сломанной игрушкой, брошенной избалованным ребенком, и ему потребовалось не мало времени, чтобы починить себя. Аарон считал виноватым себя. Всегда. С тех пор он понял, что для их же блага легче выбрать путь подчинения, нежели вступать в борьбу, ведь в любом случае он останется в проигрыше. Тильда смиловалась над ним, когда поняла, что сломала его до того состояния, которого она добивалась. И теперь остался только Эндрю. Но мальчик и так был сломлен. Он лишь требовал свободы, терпел издевательства и все возможное, что только можно было. Аарон ненавидел его за это и одновременно восхищался его непоколебимостью. Но ему не быть таким, как Эндрю. И он не мог притвориться им, чтобы взять на себя удар. Эндрю не позволит ему. Ни за что. Но сейчас Аарон стоял и смотрел, как Эндрю разваливался по швам. Он не отвечал на его вопрос даже тогда, когда Миньярд, стоявший на ступеньках, повторил дважды. И это заставило Аарона бояться. Боятся за брата и то, что с ним стало. Ведь он видел, как тот прячется в глубине своего сознания и скрывает свой страх от всего мира. Аарон открыл было рот, чтобы произнести хоть что-то, но он настолько сильно испугался за Эндрю, что ничего кроме писка не смогло вырваться из его горла. Он быстро, но так аккуратно, чтобы дощечки не скрипели, пробежался по лестнице, не отводя взгляда от брата. Аарон понимал, что эта жуть затишья заразна, и что сейчас с минуты на минуту может произойти что-то такое, что долгое время будет преследовать его во всех темных углах и доходить до глубины сознания, вводя его в безумие. Аарон встал прямо перед Эндрю. Прямо перед его глазами. Но его брат не смотрел на него, а глядел сквозь Аарона, прожигая что-то в своей голове, а не в реальности. И младший почувствовал, что от его окаменелого брата исходит стужа. Он не стал к нему прикасаться. Эндрю дергался при малейших прикосновениях, поэтому его брат не рисковал, стараясь хоть как-нибудь да сохранить спокойствие Эндрю. Но у старшего спокойствие всегда было пропитано тревожностью. Он постоянно находился в состоянии настороженности, не спал ночами, а если спал, ждал, пока страхи и кошмары окутают его. Взгляд Аарона был пропитан жалостью, а не только ярким ознобом. Миндальные глаза Эндрю вспыхнули при очередном ударе молнии и резко, почти незаметно глянули на стоящего перед ним мальчика. При наступлении грома Аарона пробрала неминуемая дрожь, но уже от взгляда его старшего брата, который был… опустошен, но в то же время пропитан тревогой. — Эндрю, — все так же тихо, придерживаясь близости, но одновременно и отдаленности, проговорил Аарон. — Ответь. Она до сих пор там? — блондин прошептал это уверенно и немного громче, но он дернулся, когда резко раздался скрип чего-то неподалеку от них. Это заставило его заглотнуть ком в горле куда подальше, но он душил, а слова давались тяжко, из-за чего Эндрю незаметно кивнул на вопрос брата. — Просто беги, — хладным таким тихим и зудящим голосом пробормотал Эндрю, что заставило Аарона укрыться пеленой озноба, который прошиб его еще больше. Казалось, откуда так много страха в десятилетнем ребенке? А ответ уже шагает по скрипучей лестнице, тяжело наступая на каждую ступеньку, словно пытаясь внушить все больше тревоги, дабы маленькие жители дома не смогли скрыться. — Пойдем со мной, спрячемся! — Аарону так и хотелось схватить брата за плечи и вытрясти из него то, чего он не видал раньше. — А смысл? — казалось, Эндрю пришел в себя, говоря уже громче. Но глаза говорили, что это был совсем не Эндрю. Он истерически хохотнул, но его лицо залилось резкой маской спокойствия. — Она найдет, — без какой либо нотки надежды, шепот, как сильная пощечина, врезались в Аарона, раня его точно в душу. Эндрю не надеялся как Аарон, поэтому слова без единой надежды ранили младшего, ведь он понял: выхода нет. Дверь, что вела в коморку, скрипнула, и Аарон метнул туда пронзительный взгляд. Сначала он осмотрел двери в мастерскую матери, которая была напротив той коморки с подвалом, но потом он осознал, что это открываются двери из подвала и сейчас откроются вторые двери — коморка. У него есть момент: он может рвануться к лестнице и побыстрее убежать от всего этого кошмара, но состояние Эндрю заразило его с ног до головы. — Она найдет, — безжизненно повторил Эндрю. И это стало последней каплей. Он не будет убегать, нет, не в этот раз, когда Эндрю в таком состоянии. Его близнец был настолько бледен, что мог бы посоревноваться с белыми платьями Тильды. Эндрю больше не смотрел в глаза напротив, что были заполнены неминуемым ознобом. Вместо этого он смотрел в пустоту. Снова. Он не чувствовал ничего, лишь покалывание на кончиках пальцев. Слово «беги» застряло на полпути к тому, чтобы врезаться в Аарона. Но Эндрю не был способен даже на то, чтобы издать хоть звук. Он не мог и шелохнуться. Какие-то безликие руки схватили его за ноги и тянулись к рукам. Он жаждал, чтобы они схватили его прямо сейчас и потянули в свое черное болото откуда пришли. Шаги становились такими ясными, посылая дрожь по всему дому, выбивая весь воздух из легких. Аарон настолько сильно задержал дыхание, что было совсем неудивительно, что эти массивные шаги сейчас раздавят всю его грудную клетку, а сердце, которое и так пропускало удары, грозилось остановиться на совсем. Дверь коморки отворилась с протяжным скрипом и с грохотом ударилась о стену позади нее, что Аарон уже мысленно гадал о том, что может оттуда выйти. Он понимал, что оттуда выйдет далеко не его мать. К ним поднимется какое-то чудище, которые никогда не знало ни любви, ни доброты, ни человечности. И что действительно заставило вздрогнуть даже окаменевшего Эндрю, этот лукавый, ехидный, тонкий голосок. Каждая протянутая гласная была отдельной стрелой, которая врезалась в мальчиков с такой силой, что после от них ничего не осталось бы. Каждое слово заставляло внутренне съежиться. И Аарон был прав. это было чудище со своей проклятой манией величия. — Хэй, детишки, — сладко протянула Тильда, показываясь из-за двери. Эндрю сглотнул, пытаясь подавать вид, что его здесь нет, и он мысленно просил Аарона, чтобы тот не натворил глупостей. С каждым шагом матери Эндрю осознавал, что в уголках его глаз скапливаются крупинки слез. Боковым зрением он замечает, как на них надвигается мать с плутаватой и ядовитой улыбкой на лице. Эндрю покинул пустоту, въедаясь глазами в худощавые ключицы Аарона, что показывались из-за огромной потрепанной рубашки. В Руках Тильда несла куклу с черными глазами-пуговицами. Она была маленькой копией отца Миньярдов. И что действительно пугало — иглы. Толстые ржавые иглы, пронизывающие все кукольное тело. Они торчали отовсюду: голова, руки, ноги, шея. Везде. Кукла походила на ежа, а руки Тильды были покрыты кровью, которая стекала по ее рукам и впитывалась в ткань куклы, из-за чего та была темной и отвратительной до тошноты. Тильда наклонилась к лицу Аарона и Эндрю видел, как того сковывал страх. Хоть Аарон и поддавался Тильде, он никогда не переставал бояться. Бояться. Бояться. Бояться. Какое мерзкое и противное слово. Оно прокручивалось в голове Эндрю, как заевшая пластинка и эхом плутало по тоннелям его сознания. — Аарон, мальчик мой, — притворно начала мать, не обращая никакого внимания на Эндрю. Но он понимал, что дело дойдет и до него. Этого не избежать. Ни за что. Тильда протянула Аарону эту мерзкую куклу, тыкая ею прямо в его грудь настолько, что Аарон почувствовал, как иглы вонзаются в его кожу. Он хотел скривиться, но лишь приоткрыл рот в немом крике, не в силе оторвать взгляд от смертоносных глаз матери. — Отнеси эту куколку к себе в спальню и положи ее в шкаф, — она улыбнулась настолько, что со стороны могло показаться, что она была мила с детьми, но только они знали, что говорит эта улыбка. Ничего хорошего им не светит. Она всегда улыбалась, глядя на Аарона, ведь тот подчинялся ей, и она была довольна этим. Но вот эта улыбка была предупреждением перед ее «играми». Аарон кивнул, дергано двигаясь. И когда Тильда указала головой на лестницу, он неуверенно зашагал, а после, добравшись до первой ступени, и вовсе побежал, пытаясь скрыться от наблюдательных проклятых глаз. И вот Эндрю чувствует, как взгляд Тильды с «мягкого смертельного» превращается в «резкий смертельный» злой и коварный. Такой кровожадный, ожидающий момента, дабы посмаковать весь тот страх, что сейчас водопадом сочился из Эндрю. — Негоже здесь торчать и без дела маяться, — ее лицо обрело лишь оскал. Никакой улыбки, никакого "милого" голоска. Лишь грубый злой тон, который оповещал о ее рассерженности. Но Эндрю же стоял здесь все время по ее приказу. Он не двигался и, казалось, даже не дышал. Он сделал все так, как она велела, и все равно она была зла на него. Она ненавидела его, ведь тот не был такой сладкой и легкой добычей, как Аарон. Он был пропитан решимостью и желанием жить на свободе, а не выживать в заточении этих треснутых стенах. Дом сам, казалось, уже молил о пощаде и спокойствии. — Лопату в руки и иди, копай могилу для своего непутевого отца. Эндрю хотел было сказать что-то, возразить, пойти против нее и отказаться, но у него не было сил. Он лишь двинулся к кладовке, где лежал весь инвентарь, который был в паутине и пылился слишком долго. Тильда все время смотрела на него, не отводя пристального взгляда. Мать указала на двери, что вели ко двору, и приказала копать подле дерева. Ей было плевать, насколько мальчик был истощен или опытен в данном деле. Ей было плевать на грозу, молнию, которая грозилась ударить прямо в дерево, под которым копал Эндрю. Ей было плевать на него. Она стояла на крыльце под навесом, пока сын, промокший до костей, без каких либо сил копал могилу отцу. Он не пошел против ее приказа. Поэтому Тильда наблюдала за ним, не моргая и не снимая с того подозрительного надзора. Эндрю чувствовал, как она прожигала его взглядом, но продолжал копать, чувствуя, что руки вот-вот отваляться. Тяжелое орудие в руках грозилось выпасти из слабой хватки и просто уложить его в эту могилу. Он помнил, как выходил из дома, а часы показывали ровно 19:30. Полвосьмого. Эндрю стоял там, ощущая голод, страх и слабость, а сейчас он просто бессильно пал в эту яму, понимая, что сейчас его заставят тащить тело отца с самого подвала. Представив это, его стошнило.***
Мальчик сидел на холодном полу подвала. Чувствуя, как мертвый холод вонзался в его ноги. Тот словно имел руки, которые людским глазам не повидать. Но Эндрю знал эти руки. Они были костлявыми. Выползали с пола каждый раз, когда чувствовали человеческое тепло, и всеми силами вонзались в плоть своей жертвы, разнося холодный мрак по всему тело, обездвиживая в онемении. Он вслушивался в глубокие шаги, что оставляли после себя агрессивный скрип досок. Его окружало четыре бетонных стены, окутанные паутиной, и его собственные отметки: сколько он дней пробыл в этом мокром и холодном помещении? Их было чрезмерно много, и Эндрю был уверен — их станет еще больше. Ему было плевать на тошноту, собирающуюся в глотке. Он слишком ненавидел это чувство, но слишком привык его ощущать, так же, как и постоянный голод. Все же благо, он постоянно ел черствый хлеб — единственное, что можно было есть из рук Тильды, ведь готовила она противно. Удивительно, что она еще не прокляла этот хлеб, чтобы ребенок насмерть подавился его куском. Но, увы, это досталось соседским детям, которые дня два назад закинули мячик на территорию их дома. Эндрю, сидя в подвале, слышал, как мать проклинала каждого из них. И сегодня в утренней газете он узнал, что всех этих детей нашли мертвыми вчера вечером в разных уголках их скромного городка. Их дом прозвали проклятым, а Тильду — ведьмой, ведь их территория была последней, где были замечены дети. Время их смерти предположительно установили в районе 7-8 вечера. И что поразило Эндрю больше, так это то, что он, зайдя в комнату Аарона, увидел, как тот прячет несколько кукол в свой шкаф. Это было ожидаемо, не правда ли? И, конечно, Эндрю вцепился взглядом в висевшие по всей спальне картины, от которых он избавился и отдал на сохранение Аарону, тем самым прибавив ему очки «любви» Тильды. Эти очки помогали Аарону сохраняться в целостности хоть немного. Конечно, Эндрю знал, насколько Аарон боялся матери, но все же ему нужно было искать какие-нибудь дополнительные методы, которые помогут сохранить жизнь его брата, принимая на себя все шалости ведьмы. Ведьма, которая вновь заперла его в подвале за то, что он смотрел на Аарона, когда тот прятал следы преступления. В подвале он находился чаще, чем в собственной комнате. Сначала эти стены казались ему клеткой, сейчас — спасением. Здесь он чувствовал себя в безопасности. Но эта безопасность развеивалась, как утренний туман, каждый раз, когда он слышал шаги. Томные, такие тяжелые, внушающие внутренний испуг шаги. Шаг — и внутри Эндрю зарождалось что-то острое, тянущее. Он лежал на холодном сыром полу, отдаваясь рукам, что онемелым мраком прикасались к нему по всему телу, выползая с черного болота, в котором, видимо, он сейчас тонул. Он смирился с ними, ведь они единственные, кто заставлял его чувствовать, что он все еще остается в реальности. Что он все еще остается живым. Что он все еще остается в подвале. Но чем ближе шаги, тем сильнее кололо у него внутри. Он дернулся, когда невидимая огромная игла вонзилась в него с большей силой. Эндрю не ожидал, что с ним произойдет нечто подобное. Мальчик понял, что даже сами руки, — черные, с которых капала темная жидкость, кровь дома, — спрятались от него, когда тот резко скорчился, хватаясь за живот. Эндрю не мог схватить воздуха, начиная задыхаться. Мальчик чувствовал, словно петля огибала его шею. С каждый его резвым движением она затягивалась сильнее, принося неимоверную удушающую боль. Блондин пытался своими дрожащими холодными руками схватиться за горло, но они его не слушались. Шаги становилось все громче и эхом повторялись у него в голове. Он не видел перед собой ничего, только кромешную тьму и синие руки, запястья которых начали обвивать синяки. Они явились из неоткуда, а игла продолжала все так же торчать насквозь, пробивая его грудную клетку. Он не мог заставить свои ноги двигаться. Эндрю начинала пробивать ясность того, что тело больше не его, что он не может им руководить. Но Тильда может. В этом он был уверен, пока его разум не начал затуманиваться. Его мозг перестал трезво соображать. В мыслях был лишь Аарон и желание защитить его, чтобы с ним не произошло то, что происходит с ним самим сейчас. Звуки шагов были размыты, виднелись лишь босые ноги. — Глаза на меня, — ровно, но настолько холодно произнесла женщина, что ему казалось, что это смерть хочет, дабы он напоследок увидел ее. Мальчик знал, что она пришла за его душой, а он не готов отдать ее. Ни за что. Пока он не выберется вместе с братом, умирать не собирается. Он выполнил приказ матери, что смотрела на него своими бездонными черными глазами. Это единственное, что он мог разглядеть в этой удушающей темноте, которая окутывала все сырые стены в этом помещение, пробираясь даже в самые маленькие щели. В глазах матери стояла смерть и желание причинить боль. В этих глазах никогда не будет стоять милость и радость. Эти глаза предупреждают и выдают ее злые намерения. Она давно не была человеком. В ней нет ничего человеческого. Она — Ведьма. Она не продала свою душу дьяволу. Она не принадлежит ни Богу, ни Сатане. Тильда сделает все, чтобы стать одной из высших и не зависеть ни от кого. Она хочет властвовать и жить вечно. В руке у нее была та самая кукла Вуду, благодаря которой она мучала Эндрю. Тильда вонзила в куклу иглу. Мальчик не мог увидеть этого, но он понял. Он все прекрасно понял, ведь в этот же миг он почувствовал, что задыхается сильнее, когда что-то прошло сквозь него. Эндрю не может поднять глаза, чувствуя довольную улыбку матери, которая вот-вот заставит его душу копать для тела могилу. Он выдавил из себя безжизненный хрип, чувствуя, как кровь выходит изо рта, попадая прямо в его руку. Вкус метала был противным до кружения головы, которая с минуты на минуты могла грозила разорваться на маленькие кусочки. Ему нельзя. Нельзя умирать! Аарон останется один на один с Тильдой, и не будет Эндрю, на которого можно отвлечься. Теперь это всегда будет Аарон. Нет! Нет! Нет! — Ты лишь пешка на шахматной доске, — она вздернула брови, заполняя все сырое помещение своей лукавой ухмылкой. Даже сквозь мрак Эндрю чувствовал, как она проходиться по нему, издеваясь. — А я король, — ну, конечно же, самая главная фигура на шахматной доске. Эндрю сумел найти в себе последние силы, чтобы приподняться, пока Тильда удивленно на него уставилась, совсем не понимая, как он был в состоянии двигаться. Она сбавила напор своей пытки, интересуясь, что выдаст ее сыночек. И тот, натягивая истеричную улыбку, проговорил с необычной для ребенка манерой и лукавостью: — Однажды, в этой игре появится фигура сильнее, чем король, — он сделал паузу, задыхаясь в своих словах. Эндрю чувствовал накатывающую тошноту, и был готов выплюнуть все свои внутренности. — Королева. Он кое как сумел договорить, ведь в тот же миг отключился. Все же он выжил. Тильда не убила его.