Point of no return (Точка невозврата).

*** — Эй… Голос звучит далеко и почти не различимо, и всё же Джо слышит, ухватывается за него, плывёт в ту сторону, стараясь очнуться, вынырнуть из топкого небытия. Получается не сразу — его тянет назад, сон не хочет вот так его отпускать и пытается вновь окутать истомой, мягкой бархатной темнотой, но Джо не поддаётся, выпутывается из её сетей и постепенно идёт наверх, к зовущему его голосу, к свету… — Эй… — раздаётся гораздо чётче, совсем рядом. Джо очень медленно открывает глаза и видит рядом с собой Монти — тот смотрит на него внимательно, с теплотой. — Пора, — легонько берёт он Джо за плечо. — Что пора? Джо кажется, что он не вполне проснулся. — Идти, — поясняет Монти. — Куда? — Увидишь. И когда он направляется в сторону выхода, указывая дорогу, Джо не раздумывает — он просто следует за ним. Они спускаются вниз, выходят во двор и двигаются в сторону пляжа. Джо так и не покидает ощущение двойственности происходящего — будто он знает, что проснулся, что находится в настоящем, но в то же время реальность вызывает у него сомнения. Что-то не так, что-то изменилось — он словно видит иначе, другими глазами. И дело не в том, что сейчас рассвет, очень раннее утро, когда все живые не просыпаются, а глубоко погружены в свои грёзы, лишь готовятся выйти из объятий Морфея, а в том, как Джо воспринимает себя здесь и сейчас. Он словно бы в двух состояниях: во сне и в то же время в очень чётком осознании происходящего — видит его обострённо, ясно, будто резкость выкрутили на максимум и он способен различать мельчайшие оттенки серого, весь его спектр. А мир сейчас сер, монохромен — одного оттенка — но это не значит, что он бесцветен… На лицо падает капля и Джо поднимает глаза, смотрит вверх. Небо затянуто облаками, они разливаются повсюду жемчужными переливами и вот-вот разразятся дождём — но не ливневым, а скорее редким, накрапывающим. Что и происходит, не успевают они с Монти дойти до воды — капли срываются одна за одной, стучат по сухому песку всё чаще и в итоге превращаются в мелкую морось, оставляющую на земле свои следы. — А где остальные? — спрашивает Джо. Монти чуть впереди, но в этот момент оборачивается: — Уже ждут. — Чего? — Тебя. Они преодолевают последний ряд деревьев, выходят на пляж и Джо видит берег. Его и впрямь ждут — у самой кромки воды, каждый со своей доской. Смотрят вперёд, куда-то вдаль и не оборачиваются даже тогда, когда Джо подходит совсем близко. Монти присоединяется к ним, вливается в стаю и все вместе они прислушиваются к чему-то, чего-то ожидают — Джо кажется, что не только его. Мелкая взвесь летит в воздухе, падает на лица, от неё мокнут волосы и по ним начинают ползти вниз капли — Джо чувствует, как сам постепенно промокает — но отчего-то он совсем не обращает на это внимания. Он смотрит туда же, куда и все — на океан, который волнуется, поднимается ближе к берегу волнами-трубами, а вдали сливается с небом, становится с ним единым, отчего возникает ощущение, будто вода теперь — и есть весь мир. Она повсюду — на коже, под ногами, в воздухе и на небе. Она — всё, что Джо сейчас окружает. — Ты готов? — спрашивает Монти очень тихо, всё ещё рассматривая океанскую гладь перед собой. — Уйти? — Да. Джо молчит, напряжённо замирает, потому что понимает — это конец. Момент правды, истины, разлома — предел, за которым не будет обратной дороги. Точка невозврата. И, чёрт возьми, ему страшно… Стая вдруг оживает, двигается. Поворачивается к нему — все вместе, единым плавным движением — и смотрит. Они смотрят так, что у Джо сердце в пятки уходит и на миг его пронзает невероятная, безумная мысль — он сомневается… не вполне уверен, кто теперь перед ним. В каждом словно открывается иной слой, иная глубина… изнанка — Джо будто видит параллельный, лежащий в иной плоскости мир. Ощущение, что они и не люди вовсе, сотканы из неведомого, абсолютно другого материала — боги, которых издревле вырезали для себя люди и которых ставили на пьедестал, чтобы славить их, взывать к ним, просить о помощи и проклинать — низвергая безжалостно, с той же страстью — когда желание не сбылось и заветного так и не получили. — Ты пойдёшь с нами? — спрашивает Монти. Джо ведь в курсе, кто они на этой стороне — преступники, ренегаты, по меркам общества отбросы, изгои, считающие себя вне закона — но почему-то, зная их теперь, в нём нет желания судить их или карать, подвергнуть заслуженному с точки зрения правосудия наказанию. Более того — ему невыносимо хочется присоединиться к ним, стать одним из них, быть среди них «своим». И быть частью этого вольнодумного братства, частью стаи, кажется Джо не просто не позорным, не чем-то постыдным, а настоящей привилегией, которую не каждому дано заслужить… Дождь становится немного сильнее, косыми каплями бьёт в лицо. — Ты пойдёшь с нами, брат? — вторит Лем. Джо должен отступить, он обязан, у него нет права поступить иначе — но он делает то, что сам хочет. Что обещает его в итоге разрушить, уничтожить, вхлам разломать, выпотрошить подчистую, не оставив ничего, за что он мог бы уцепиться, как за соломинку, и вернуться обратно к своей прежней жизни… Впрочем, не велика потеря. Он и так мёртв. Джо снимает с себя одежду, сдирает — всё быстрее и судорожней — пока не прощается с ней окончательно. Берёт свою доску, которая лежит у его ног и которая непонятно как здесь оказалась, и готов совершить этот шаг. Смотрит остро, решительно — и его согласие принимают. Они вместе идут к воде, но около самой кромки застывают. Океан с шипеньем накатывает, пузырится белой пеной, несёт с собой водоросли, камни, кусочки раковин и осколки самой жизни, а потом снова отступает, зазывая с собой. Джо ощущает этот зов, отдаётся ему, и когда где-то вдалеке звучит глухой раскат грома, он чувствует, что время пришло. Наклоняется, гладит любовно пену прибоя — которая приветственно обхватывает его пальцы, а потом отпускает, с шипеньем тая — и ступает в воду. Делает это первым, потому что сейчас его черёд, его время, и все относятся к этому праву с почтительностью, с уважением. — Я готов, — говорит он и кладёт доску на воду. — И ты это понял… — Он мне ответил. Монти легонько кивает. Нужды объяснять, кого имел в виду Джо, нет — все и так это знают. Они ложатся на доски и плывут вперёд. Дождь сечёт поверхность воды мелкими каплями, растворяется в ней, чтоб потом снова вернуться на небо, завершить свой цикл, падает на лицо и Джо чувствует капли на коже, когда выныривает на поверхность, очередной раз преодолевая накатывающую на берег волну. Он упорно плывёт вперёд, ищет верное место и в итоге находит. Останавливается, седлает доску и ждёт. Стая верно замирает рядом. — Сомневаешься? — спрашивает Монти, наблюдая за тем, как Джо смотрит на зарождающиеся прямо перед ним трубы, что стремительными рывками набрасываются на берег. — Нет, жду. Небо над ними темнеет, становится графитово-серым. Проливается более сильным дождём, но ветер несёт облака с такой скоростью, что тот уходит так же быстро, как и пришёл. — Тебе не обязательно, — Монти поясняет: — Ждать. На озадаченный взгляд Джо он чуть улыбается, ведёт рукой по поверхности, вызывая её движение, и говорит: — Не выбирай волну. Создай себе её. И, как ни странно, Джо абсолютно точно понимает, о чём он. Джо вытягивает руку, подхватывает начатое Монти на воде движение и завершает его, соприкоснувшись с крепкой ладонью, мягко проводя по ней пальцами. Это жест одобрения, доверия и единства, истинного соприкосновения, а потом Джо направляет доску вперёд, к точке обрушения. В нём абсолютно нет сомнений, нет никакого страха — потому что вода больше не угроза. Она — любовь. Та самая позабытая любовь, в которой все мы были изначально, пока душа уже поселилась в нас, но наше тело, наша нынешняя оболочка только выбиралась, зарождалась, росла. И мы не помним этого, мы никак не можем этого помнить, но вот чувствовать… да. Мы можем. Как и вернуться к этой любви, раствориться в ней, ощущая каждый удар собственного сердца. Джо на пике, на высшей точке этого ритма и он падает, всем своим существом погружается в него. Берёт ту волну, что зародилась под его ногами, первую же — ведь теперь в его жилах не кровь, а соль и вода, и нет нужды ждать подходящей, подстраиваться. Для него теперь всё — как надо, подходяще и верно. Океан не станет его испытывать, ибо сейчас время не испытаний, но абсолютного признания, истинной веры. И Джо верит. По-настоящему. Он входит в трубу — безбоязненно, не дрогнув, даже расслабленно — и легко скользит в ней, покоится на воде. Ему не нужно напрягаться, бороться, прикладывать каких-то усилий, она сама его заботливо держит и направляет, подхватывает, и Джо погружается в неё, всё глубже — до тех пор, пока она не смыкается над ним, закручивается над головой. Он теперь внутри и только окружённый пеной круг, маленькое оконце, являющееся единственной точкой сухопутного мира, маячит впереди, но Джо и сейчас не испытывает страха — он чувствует умиротворение. Его сердце бьётся спокойно, размеренно, в ритме с практически поглотившей его стихией. Более того — он протягивает руку, гладит эту устрашающую стену, её толщу, а она такая тёплая, нежная, ласковая, обвивается вокруг пальцев вихревым движением, стремительными ручейками и Джо на миг прикрывает глаза — настолько ему хорошо — хотя вроде как не надо бы… Но он не боится, он доверяет океану, потому что чувствует его. А ещё… Джо слышит. Будучи внутри волны, внутри самого её чрева, он слышит то, что невозможно воспринять будучи на той стороне, простым смертным, и невозможно объяснить никак иначе, как… Да, это оно. Джо принял эту правду, поверил в духов, потому он и распознал их голоса. Они позволили ему это. Джо ощущает, как его потряхивает, его тело словно вибрирует — но не от сковывающего напряжения, а от момента, переполняющих его эмоций. От восторга, удивления, счастья, радости, ликования, настоящего экстаза — от энергии, колошматящей под кожей и той бури, великого шторма, что разразился в Джо сейчас и прошёлся по всему нутру, по всем человеческим устоям и основам, руша всё это заботливо выстроенное и оставляя за собой плодородную пустошь, невозможную доселе тишину… Его выносит с волны, Джо выходит с неё в спокойное море и уже там падает, погружается с головой в воду. Какое-то время безвольно парит в ней, а потом стремительным рывком выныривает на поверхность, ложится грудью на доску, а потом взгромождается на неё. Запрокидывает лицо к посветлевшему небу и жадно хватает ртом воздух, словно задыхается — от всего того, что переполняет его и что его тело как будто не выдерживает. В нём столько энергии, столько силы, яркости и оголённости, что это кажется невозможным. Кажется попросту невероятным — оставаться человеком и быть вместилищем всего этого, всё это сохранять в себе… Джо оборачивается, когда видит выходящего из волны Лема. Подхватывается, устремляется к нему, плывёт навстречу — он обязан сказать, он так хочет с ним поделиться… — Лем, ты был прав, — лихорадочно шепчет Джо, когда они оказываются рядом. — Ты о чём? — Они там, я их слышал. Лем чистосердечно улыбается, наклоняется к нему со своей доски и глаза у него прозрачные, совсем как вода, белёсые, и будто бы не его. — Кого, брат? — Сирен. — Ты слышишь их? — Да, они поют. Лем смеётся, обнимает рукой его голову, крепко держит и прижимает к себе, утыкается лбом в лоб. Его глаза просто нереальные — полны дождя, цвета грозового неба, которое проливается сейчас на них. — Они поют, брат — шепчет Джо и никогда в жизни он не был так уверен в том, что говорит — ведь говорит он то, что истинно внутри него и что просится сейчас на свободу. — Ты поверил, — Лем счастлив, словно ребёнок. — Я поверил. Они сидят вот так, соприкасаясь лбами и разделяя откровение особенного для Джо момента, когда слышат, как из расступающегося водяного вихря один за другим выходят остальные. Мощной торпедой мимо проносится Роско, за ним гладь воды разрезает Мак и последним появляется Монти. Джо наблюдает, как легко, почти невесомо он скользит по поверхности, на прощание в благодарности погладив волну рукой, и вспоминает те слова, которые услышал от него в их первое памятное утро и которые тогда так и не понял — про погружение, переход. Про то, что есть вещи, которые нельзя объяснить, а можно только почувствовать. И вот теперь — Джо понимает. Он чувствует. ***