***
Сознание вернулось второй раз, когда женщина в белом халате меняла капельницу. Он потянулся к ней: — Где… Движения она испугалась и дернулась от пациента. Лица не разглядеть — женщина носила медицинскую маску. Разрез глаз был непривычный — европейский, но словно бы с налетом востока. Смесок? Он хотел узнать про напарника и где они вообще находятся, но «белый халат» вылетела из палаты. Когда она привела врача, пациент уже спал.***
В третий раз он даже сам поел. Привычный пластиковый поднос прикрепили к раме кровати, а знакомую баланду из переваренных овощей назвали супом. Капельницу так и не отключили — вязкая муть поступала в вены. Он бы насторожился, но внутри словно бы черная дыра засасывала чувства. Апатия сжирала недоверчивость, любопытство и банальное чувство самосохранения. Он как воздушный шарик впитывал окружение и со стороны, как и лечащие его врачи, наблюдал, когда же лопнет. И вяло удивлялся своей выдержке: как он еще не напал на людей, не забросал их вопросами и не дал себя раскрыть. Если все так, как он думает, то он попал в психбольницу. Дожил. Обожженная нога болела при малейшем движении. Молчаливые медбратья помогали ему, мыли его, пока сестрички меняли бельё. Его обхаживали, как важную персону, но он не понимал почему. Наспался он на две жизни вперед и, когда не было посетителей, таращился в окно. Разглядеть ничего не получалось — здание окружал огромный парк и густая листва скрывала вид. Он так и не понял, находятся ли они в городе и парк скрывает заведение или густой лес вокруг был настоящим и до цивилизации далеко. На знакомой березке у окна парочка синиц свела гнездо. Неудачный выбор, но вмешиваться в чужую жизнь он не стал, а могли подумать, что он пытается выпрыгнуть из окна. Высота была приличная — не меньше пятого этажа. Раньше его бы не смутило подобное — и он бы прыгнул, сбежал и вырвался… Остался живым. Всё приснилось? Парочка синиц завели ребенка. И кормили его, как приличные родители. Он упивался птичьей жизнью с легкой улыбкой. Но быстро заметил неладное. Они воспитывали не своего птенца. Он нахмурился. — Как мне вас сегодня называть? Врач приходила каждые два дня. Пыталась наладить беседу, спрашивала его и говорила сама. Легкая болтовня не отвлекала, но семейные неурядицы синиц расстроили и он повернулся к врачу. На вид лет сорок. Вежливая улыбка, слегка прищуренные глаза, но очков она не носила. Знала, что они прибавят ей возраста. Длинные светло-русые волосы аккуратно уложены волнами — как на старых снимках матери. Голос врача был тих и вкрадчив, даже не слушая, он улавливал интонации. Она ни на миг не показала нетерпения или злости на отчужденность пациента, но иногда он слышал мольбу. «Поговори со мной. Тебе же это нужно». — Разве у меня много имен? Моё имя Рюзаки, — ответил он. Она разгладила бежевую юбку и переложила блокнот в правую руку. Победная улыбка мелькнула на губах. — Рюзаки. В прошлый раз было другое имя. — Нет. Я всегда был Рюзаки. — Хорошо, Рюзаки. Скажите, что вы помните? Головная боль впилась в виски и похоронным набатом звенела в голове. — Я не знаю. Вроде, дым… — Дым? — Да, там было много дыма. Кивок он не увидел, как и то, как уверенно она делала заметки левой рукой. — Из перевернутой машины валил дым. Вы сильно обгорели, — она указала ручкой на ногу, — конечно, вы запомнили это лучше всего. Что-нибудь ещё? — Хм… Нет. — Другие люди? Вы помните плачь? — Что? Нет. Кажется, там больше никого не было. Она подняла голову. Серо-желтые, как пожухлая трава, глаза посмотрели на пациента. — Вы ошибаетесь. В машине, под которую вы кинулись, была семья. Родители и ребёнок семи лет. Все погибли. — Нет, меня сбил грузовик. — Он до боли выпрямил спину, борясь с чувством дежавю. С кем он разговаривал тогда? — Подмена воспоминаний, — она словно бы про себя оценила поведение Рюзаки, — вы наконец заговорили. Что вас побудило пойти на контакт? — Кукушонок. Она вопросительно подняла брови, пациент кивнул на окно: — У синиц вылупился кукушонок. Своих детей они потеряли.***
Когда он смог встать на ноги и удержаться больше двух минут, то начал неспешно изучать больницу. Используя капельницу как костыль, он бродил по белому зданию, но лестниц избегал. Не был настолько уверенным в своих силах. Пациенты носили светло-зеленые пижамы, врачи — белые халаты. Ни одного знакомого лица, хотя однажды разбитый инсультом мужчина, которого мимо провезли на коляске, кого-то напомнил. Шлейф его тяжелых духов с древесными нотками пробудил кошмары, от которых он нигде не мог спрятаться. Ночью Рю лежал в кровати и боялся уснуть. Словно вырвав разум за пределы тела он летал по помещениям — гулким, темным и совершенно непохожим на стерильное пространство больницы. Здесь люди выли от боли, врачи назывались по-другому и по-другому лечили — зеленым светом из рук. Царицей здесь была женщина с холодными, как северное море на закате, глазами. Она бродила меж пациентов и проверяла именные таблички. Иногда она выдавала приказы и после них пациенты словно бы кричали громче. Все шевелилось и шуршало, как опарыши в мертвечине. И спертый воздух так знакомо пах костром.