Разбить яйцо: снаружи или изнутри?

Как и обещал, мистер Уизли разбудил нас через не­сколько часов. Он свернул палатки откровенным вол­шебством, и мы вышли из лагеря. Мистер Ро­бертс, стоявший в дверях коттеджа будто слегка не в себе, помахав нам на прощанье, рассеянно произнёс: – Счастливого Рождества... – С ним всё будет нормально, – сказал нам мистер Уиз­ли. – Иногда после изменения памяти на какое-то вре­мя наступает дезориентация. А ему пришлось забыть очень многое... Мне было нечего сказать на это. Ведь и ругаться на идиотов-волшебников за стирание памяти я больше не могла. Подходя к тому месту, где были сложены порталы, мы издали услышали хор нетерпеливых голосов — вокруг диспетчера Бэзила столпилось великое множе­ство колдуний и волшебников, и все шумно требовали отправить их из лагеря как можно скорее. Мистер Уизли коротко переговорил с Бэзилом, мы присоединились к очереди и еще до восхода солнца закинули старую автомобильную покрышку обратно на Стотсхед Хилл. Мы вновь прошли через Оттери-Сент-Кэчпоул к «Норе» в предутреннем свете. У нас едва хватало сил на вялые реплики, и каждая касалась завтрака. За поворотом тропинки, когда впереди уже показалась Нора, над росистой травой прокатился крик: – О, слава Мерлину, слава Мерлину! – Миссис Уизли бежала навстречу в домашних тапоч­ках; лицо её было бледным и встревоженным, в руке — свёрнутый номер «Ежедневного Пророка». – Артур! Я так волновалась, просто вся извелась... Она обняла мистера Уизли за шею, «Ежедневный Пророк» выпал из ослабевших рук на землю, и, опустив глаза, я прочитала заголовок: «КОШМАРЫ ТРИНАДЦАТИЛЕТНЕЙ ДАВНОСТИ ВЕРНУЛИСЬ», дополнен­ный мерцающей чёрно-белой фотографией Чёрной Метки, зависшей над вершинами деревьев. – Вы все целы, – всхлипнула миссис Уизли, отпус­тив мужа и в смятении оглядывая всех нас покраснев­шими глазами. – Ну, Молли, что ты, пойдем, с нами все в порядке. – Мистер Уизли деликатно приобнял жену за плечи и повёл ее к дому. – Билл, – добавил он вполголоса, – подними газету, я хочу посмотреть, что там... Мы все расположили на кухне: кто за столом, а кто стоя. Близнецы уселись на столешнице, и именно то, что миссис Уизли даже не обратила на это внимание, лучше всего показало, как перенервничала женщина. Гермиона сделала ей чашку крепчайшего чая — почти чифир — куда мистер Уизли добавил Огненного виски. Билл подал отцу газету, и тот быстро пробежал глазами первую страницу, затем вернулся в начало и принялся читать более внимательно. Перси заглядывал ему через плечо. – Ох, уж эти журналисты! – в сердцах воскликнул мистер Уизли, переворачивая страницу. – Не могли дождаться судебного следствия?! Как они вообще умудрились разнюхать так много? Да тут поимённо все участники перечислены! Я тихонько попивала чаёк. – Хм, удивительно, но Люциуса тоже прижали, – негромко сказал мистер Уизли, вчитываясь в длинную статью. – Мм… Сложно же ему будет выкрутиться на этот раз, – в его голосе слышалось плохо скрываемое довольство. "Я рассчитываю, что он вообще не выкрутится." – Наконец-то Малфою достанется! – а вот Рон своих эмоций не скрывал. – Я бы не был так поспешен, – зевнул Билл, – этот змей всегда умудряется ускользнуть. – От правосудия никто не уйдёт! – запальчиво воскликнул Перси. "Ну, если на правосудие будут с одной стороны давить неугомонные журналисты, а с другой — перепуганное общество, то ему действительно будет трудно не выдать преступников. ...По крайней мере, на это сделана ставка." – Молли, мне придется пойти на службу, нужно утихомирить общественность. – Я с тобой, отец, – важно проговорил Перси. – У мистера Крауча сейчас каждый человек на счету. И я смо­гу лично вручить ему свой доклад о котлах. И он в спешке покинул кухню. Едва обретшая душевное равновесие миссис Уизли тут же расстроилась: – Артур, у тебя же отпуск! Ничего там без тебя на службе не произойдёт, как-нибудь управятся! – Мне надо идти, Молли, – ещё раз вздохнул мистер Уизли. – Как правильно заметил Перси, сейчас каждый человек на счету. Я только переоденусь в мантию и отправлюсь... Я поднялась. – Пойду посплю немного, – ответила я на вопросительные взгляды Рона и Гермионы и рассеянный миссис Уизли. – Конечно, дорогой, – сказала женщина и снова расстроенно посмотрела на дверь, за которой скрылся мистер Уизли. – Я, пожалуй, тоже пойду, – произнесла Гермиона, поднимаясь следом за мной. Рон колебался. – Может, лучше сыграем в квиддич? – предложил он. Близнецы заинтересованно повернулись к нему. – Мы согласны, – сказали они хором. – И я не против, – пожал плечами Чарли. – Ну уж нет, – снова широко зевнул Билл. – Я спать. – Значит, два на два, – резюмировал Джордж. Засыпающая на ходу Джинни даже не нашла сил обидеться. Попрощавшись с девочками у их комнаты, я прошествовала в свою. И остановившись на пороге, вдруг поняла, что впервые с тех пор, как мистер Уизли забрал меня с Прайвет Драйв, я осталась одна. "Давно я не была вынуждена находиться среди людей, когда этого не хочется…" Войдя в комнату, на мгновение мне захотелось повернуть замок (которого не было) или воспользоваться заклинанием, как подсказала мне другая часть сознания, отвечающая за воспоминания Гарри. Но я не сделала ни того, ни другого: рациональная часть меня заметила, что это бесполезно — почти любой в этом доме был искуснее меня в магии и отпер бы эту дверь, даже не напрягаясь. Между тем, миссис Уизли нарушение правил точно не понравится. Хедвиг бесшумно слетела с шкафа и приземлилась мне на плечо. Я рассеянно погладила белоснежные перья. "Так странно…" Та часть сознания, к которой, очевидно, предстояло привыкнуть, испуганно дëрнулась, стоило подумать о том, что миссис Уизли огорчится из-за меня. Другая — та, к которой я привыкла с детства, — насмешливо фыркнула на это: «Что она может сделать? Самое страшное — ударит. Но это ты переживëшь.» Вот это было знакомо. Такие мысли не вызывали шаткого чувства диссонанса, как при общении с друзьями Гарри и семьëй Уизли, или, даже, Дурслями — хоть нам обоим они не нравились. В любой непонятной ситуации, в ситуации, где я чувствовала вину, думать прежде всего о физическом возмездии — эта была привычка, появившаяся ещё в детстве, когда страх перед наказанием — далëким и непонятным, а потому приводящим в ужас — заставлял задыхаться. Даже мысль, как шнур со свистом рассекает воздух, а затем опускается на оголëнные бëдра, оставляя длинную красную полосу, приносила облегчение. Физическая боль — не страшно. Физическая боль намного, намного лучше удушающего ожидания перед ней. Физическая боль приносит с собой успокоение, надëжность, почву под ногами и обещание, что наказание окончено, и можно уже не задыхаться, расцарапывая горло собственными пальцами с коротко остриженными ногтями. Новоявленная часть меня рьяно и даже как-то гордо возразила, что миссис Уизли никогда не поднимет руку ни на него, ни на одного из своих детей. «Руку не поднимет, а палочку поднимет», – с ехидством промолвила старожила, но без особого энтузиазма. Из чего рациональная часть — мой внутренний аналитик и, собственно, та, что была мне воображаемым другом в детстве — тут же сделала вывод, что на самом деле мне очень хочется иметь на своей стороне взрослого, в котором я буду уверена. «Я и сама уже взрослая», – заметила я. «Так-то оно так, да не совсем.» Мне очень хотелось поспорить, но, к сожалению, я прекрасно понимала — циферка в паспорте совсем не перевешивает желания свернуться калачиком и заснуть навсегда. «А я говорила: давным-давно следовало сходить к психологу», – цокнула языком аналитик. «Психологу придётся всë рассказывать», – возразила я. – «А ты же знаешь, я просто буду пичкать его всякой туфтой, а о том, что меня на самом деле волнует, ни в жизнь не расскажу. Более того, если он что-то заподозрит, сразу же свалю в туман.» Я проигнорировала фразу: «Вот поэтому тебе и нужен психолог» и направилась в ванную, напоследок ласково потрепав Хедвиг по холке. Сова мягко оттолкнулась от моего плеча и перелетела на стол, где в клетке свистел Пиг. Струя воды несколько раз ударилась о керамическое дно, прежде чем набравшаяся лужица позволила ей перейти на мягкое журчание. Я присела на бортик ванны. Дверь, разделяющая санузел и комнату, была закрыта на щеколду — подобную я видела разве что в доме бабушки с дедушкой, — и посвистывания Пига не были слышны. Казалось, я осталась одна во всём мире. "Вот она — моя Комната." Я внимательно и в то же время расфокусированно оглядела помещение: ванна, унитаз, раковина, узкий шкафчик — всë. И всë белое, даже стены. И вода журчит. Примерно так я и представляла изначально Комнату — место, куда можно было уйти одному, место, где не было времени и где шум и гам внешнего мира не могли меня достать. Я рассеянно хмыкнула: шкаф для этого никогда не годился. В нëм было темно, тесно — очень уютно, но меня всегда находили. Я закрыла кран. Вода остановилась, не добрав десяток сантиметров до бортиков. Она обожгла ногу, хотя раньше я мылась под куда более высокой температурой. В сознании тут же возник протест, что раньше я принимала ванну крайне редко — только когда Дурсли уезжали, и вода уж точно не была такой горячей. «Ну, значит, мы нашли компромисс», – отмахнулась я, опускаясь на керамическое дно. Я не могла не заметить, что воспоминания начали смешиваться. Когда дело касалось каких-то фундаментальных вещей, было довольно легко определить, что принадлежит Гарри, а что мне, но мелочи размывались: кто из нас в пять лет разбил чашку и бесшумно и воровато с заполошно бьющимся сердцем убирал улики? кто, возвращаясь из школы, встретил на улице котëнка и два часа просидел у капота машины, ожидая, пока тот вылезет? кто потом ласково гладил царапины на тыльной стороне ладоней? кто сидел высоко на деревне, зажмурившись, и одними губами шептал: «Я — невидимка, я невидимка, я…» С событиями, описанными в каноне, было проще: они так или иначе совпадали у меня и Гарри. Но куча разных мелких деталей, которые на самом деле и сформировали наши личности — такие непохожие друг на друга! — выскальзывали из одной части сознания, которую я условно отгородила и повесила табличку: “Воспоминания Поттера”, и перетекали в другую, которую я отмечала как “свою”. Что тоже можно было подвергнуть сомнениям: я уже обладала полным набором воспоминаний другого (?) человека за четырнадцать лет его жизни, я уже переняла некоторые его привычки и, возможно, начала перенимать его симпатии. Так могу ли я чëтко обозначить границы, где заканчиваюсь “я” и начинается “Гарри”? И в какой момент можно будет сказать, что разница между нами стëрлась? Я с головой ушла под воду, слушая, как бурчит вода в кранах. Секунды тикали в моей голове. В детстве я много раз представляла, как исчезну из жизни своей семье. Я тогда ещё не понимала толком слово “смерть” и в своих фантазиях просто исчезала: иногда будто наблюдая от куда-то за жизнью моей семьи без меня, иногда просто погружаясь в абстрактное белое и чистое “небытие”, в котором было восхитительно тихо. Но мне никогда, никогда не приходило в голову, что свою семью я и в небытие заберу с собой. Я вынырнула, с жадностью глотая воздух. "Четыреста одиннадцать секунд… Похоже, Гарри даже не осознавал, как это много." Вода, повинуясь силе, которую я теперь не могла с полной уверенностью назвать “физической”, утекала в канализацию, но ванна опустошалась медленно — сверху лил душ. Струи равномерно давили на макушку. Раньше такое давление ассоциировалось с лаской, одобрением и доверием — оно было приятно и сокровенно и позволялось только одному человеку — моему отцу. А затем в нëм остались лишь ответственность, долг и страх подвести. Незаметно я начала ненавидеть, когда меня гладили по голове, и теперь это не позволялось уже никому. Я перешагнула через бортик ванной. Оказалось, гнаться за отцовским одобрением можно было бесконечно. И всë же… всë же… Я протянула руку и протëрла слегка запотевшее зеркало. Всё же, кажется, я была бы счастлива, если из отражения на меня смотрели бы не эти ослепительные большие ярко-зелёные глаза, а мои чëрные, чуточку вытянутые к вискам. Отцовские глаза. Я отвернулась. "В конце концов, это не имеет никакого значения. Что толку думать, как на мою смерть отреагировали родители, если ничего уже не изменить? По крайней мере, у них остались ещё четверо детей. …Получается, зря я называла глупостью это плодоносие." Белое полотенце рефлекторно и абсолютно естественно повисло на бëдрах. Обратив внимание на действия своих (?) рук, я издала смешок. "Да, я сольюсь с тобой, Гарри. Перемешаю наши сущности так, что перестану быть уверена, где чьи родители. …Так, что перестану по ним скучать… Только подожди до конца года." Я распахнула дверь и вошла в комнату. "Подожди. Пока мне нужно точно знать: где чьë. Ну, а потом… А потом я с радостью перестану быть собой." – Ну, Хедвиг, – я наклонилась к сове, нежно перебирая еë перья. – Что ты думаешь о том, чтобы помочь мне засадить Люциуса? Благородное уханье Хедвиг перебил крикливый свист Пига — он, очевидно, тоже хотел участвовать. Я улыбнулась. Да, пока есть цель, все остальные чувства можно было игнорировать.