Разбить яйцо: снаружи или изнутри?

Жëлтый свет фонарей и серебристый гирлянд ложится на обледенелый асфальт. Серый по утрам город по ночам вспыхивал разноцветные огнями. Мне нравится шагать по нему в такое время, вертеть головой, рассматривать светящиеся фигуры из гирлянд и дëргать родителей за руки, требуя: «Ещё!» Отец каждый раз фыркает и весело смотрит на маму, а затем они начинают считать: «Раз… Два… Три… О-па!» и меня подбрасывает в воздух; я заливаюсь смехом, но едва ноги снова опускаются на асфальт, не успев восстановить дыхание, говорю снова: «Ещё!» Мои ладони тонут в их руках. Каждый раз, когда я оскальзываюсь, тëплые пальцы предупредительно сжимаются, не позволяя мне упасть. Гололëд, выбоины на асфальте — я пролетаю над ними, не задевая носками сапожек. Жëлтый свет бликами ложится на чëрную воду — мы пришли в порт. Тëмные громады кораблей нависают надо мной, и я как и всегда с открытым ртом, восторженно пялюсь на них. Перевожу заторможенный взгляд на отца: «Папа, расскажи…» И он рассказывает, ведь знает всё на свете. Его истории не повторяются, и я слушаю так внимательно, словно собираюсь сдавать главный экзамен в жизни. Чëрная вода вяло шевелится, объятая с трëх сторон яркими огнями берега. И вдруг, она вспыхивает. «Ма-ма-ма-па!» – восторженно трясу их. «О, северное сияние», – спокойно говорит мама, поднимая голову к разноцветному небу. – «Сильное сегодня.» Зелëно-сине-фиолетовые змеи беспрестанно шевелятся, ежесекундно меняя свою форму. За свою короткую жизнь я видела их уже множество раз, но дыхание всë равно перехватывает. «Папа, откуда берутся северные сияния?» – спрашиваю едва слышно. Мне, может, и пять но уж на этот вопрос я точно знаю ответ: и про смещëнную ось Земли, и про падение лучей, и про озоновый слой — но каждый раз, смотря в расчерченное разноцветными змеями небо, я задаю его снова. И отец рассказывает — он, наверное, думает, что я слишком маленькая, чтобы помнить. Но сейчас ответом мне служит лишь тишина. Я недоумëнно оборачиваюсь. Позади никого. «Папа? Мама?» Жëлтый свет фонарей и серебристый гирлянд ложится на обледенелый асфальт. Снег мерцает. А на пристани ни-ко-го. Я поднимаю голову к тëмному небу — северное сияние пропало. Бесследно и стремительно. Как и всегда. Чëрная вода лениво шевелится, объятая огнями берега. А в порту так тихо-тихо, будто я здесь осталась одна. Одна. Прислушиваюсь, но ни шелеста воды, ни скрипа снега… Почему так тихо? Почему так ужасающе тихо? Я вдруг чувствую, как же на улице холодно. Мороз, кажется, минует пуховик и сразу схватывает кости. Он такой крепкий, что я не могу пошевелиться. Тишина давит на уши. Я стою одна на пристани и дрожу от холода и страха. Страх. Он окутывает меня со всех сторон и сковывает хлеще мороза. Тишина сводит с ума. Я хочу закричать, издать хоть какой-то звук, чтобы разбить еë, но губы совсем смëрзлись — конечно, ведь так холодно. Окоченевшие конечности свисают вдоль тела, я их не чувствую. Вообще ничего не чувствую. Только холод, страх и тишина. Громкий звон будильника выдëргивает меня из сна. Я резко сажусь на кровати, судорожно хватая воздух. Меня трясёт. Дрожащей рукой вытираю испарину со лба и над губой. Уже почти два месяца меня преследуют кошмары. Вернее, воспоминания, которые неизменно в них превращаются. "Сегодня я хотя бы не кричала", – пытаюсь приободрить саму себя и тут же невесело хмыкаю — это точно было не благодаря моей выдержке. Теперь, прежде чем вылезти из-под полога я накладываю маскирующее чары. Естественный цвет моего лица достиг той “аристократической бледности”, по которой так фанатеет Пэнси. С ней, кстати, в отличии от многих других слизеринцев, подружиться я так и не смогла. Слишком уж она была… Не знаю. Высокомерная? Пустая? Глупая? Всё вместе. А вот Блейз мне нравился. Такой забавный парень, и как только на Слизерин попал? Упс. Кажется, я начинаю подвергаться стереотипам… Моё общение с Драко стало новой самой популярной темой для обсуждения. Даже казнь Пожирателей на её фоне поблекла. Первое время каждый раз, когда нас видели беседующими в коридорах или на улице, все тут же прислушивались, словно мы замышляли какой-то заговор. Ну, действительно, для чего ещё объединяться двум врагам — мальчику, уничтожившему Волдеморта, и мальчику, отец которого преданно за тем следовал? Бесило это изрядно, но чары Тишины я не использовала — пусть слышат, что разговариваем мы на самые обычные темы и захватывать мир не собираемся. Почти месяц я беспрестанно повторяла себе (а иногда и Драко) присказку Карлсона, но наше терпение давало плоды. Всё меньше людей пялились на нас, как на невиданных существ, замолкать, когда мы начинали разговор, и цитировать наши реплики друг другу. Вы видели что-нибудь глупее разыгранного по ролям диалога о погоде? Вот и я нет. Рон, кстати говоря, вёл себя намного лучше, чем я опасалась. Спустя пару дней от ВеЛиЧаЙшЕго СоБыТия, обсуждаемого всей школой, он перестал бурчать на постоянной основе об опасности Малфоя, а через две недели и вовсе научился его игнорировать. Некоторую заслугу в этом деле я приписывала и себе: мне пришлось применить все свои навыки убеждения на Драко, правдами и неправдами уверяя его, что настоящий аристократ не обращает внимания на грязь под своими ногами, так что тот перестал провоцировать Рона. Гермиона тоже быстро перестала обращать внимание на новую единицу в нашей компании (а иногда и не единицу, когда с Драко приходили телохранители Крэбб и Гойл, или Тео, или Блейз — его Малфой не звал, он, как кот, приходил сам по себе), она была по горло занята двумя вещами: приближающимися экзаменами («В смысле, ещё целых полгода?! Конечно, Гарри, тебе-то не сдавать!») и отношениями с Витей, с которым официально начала встречаться после Бала. Остальным моим друзьям, членам Дурмварца (адово название прижилось у всех школ не хуже дерьмовой песни) было в общем-то всё равно, с кем ещё я общаюсь. Близнецы и Ли немножко посвистели, но вскоре отстали — хоть они, как и все хогварцы, знали о вражде Гарри Поттера и Драко Малфоя, но больше понаслышке, так как были не с нашего года. За попытками всех друг с другом примирить, успокоить и самой не взорваться, я не заметила приближение 24 февраля. Может благодаря этому, а может тому, что уже удачно пережила первый тур, но я совсем не волновалась. Да и, согласитесь, забрать недвижимое тело из озера, не встречая при этом сопротивления (разве что гриндилоу нападёт по пути к русалкам), намного проще, нежели стащить яйцо из кладки драконихи, которая, как раз-таки, сопротивление очень даже оказывает! Так что в пятницу я проснулась в 8 утра в прекрасном настроении. Благодаря зелью “Сна без сновидений” впервые за долгое время я спала спокойно. Рона и Гермиону, как и должно, забрали накануне, и мне предстояли полтора часа в полном одиночестве, которыми я собиралась полноценно... – О, Гарри, ты уже проснулся? Как ты? – Прекрасно, Симус, "было, пока ты не заговорил". – Ты справишься, Гарри! – Спасибо, Дин. Пустишь меня в ванную? "Премного благодарна!" – Н-не волнуйся, всё получится! – Да, Невилл, не сомневайся. – Ты давай быстрее там! Внизу банкет в твою честь! "А за предупреждение спасибо, Дин. Придётся Мантию брать." Умывшись, я выбралась в комнату, в которой уже никого не было, натянула Мантию и как можно тише спустилась в гостиную. В ней действительно клокотала дружная гриффиндорская семья. "Насладилась одиночеством, называется", – я бочком по стеночке пробиралась к выходу. Когда я аккуратно проходила сквозь Портрет, бравые гриффиндорцы порешили идти за мной в спальню. "Удачи. Будем считать, я выпрыгнула от вас в окно. Тем более, ещё немного и это станет реальностью." Я благополучно выбралась в коридор и, огибая то и дело встречающиеся столпотворения, — "Откуда вас столько? Все гриффиндорцы в гостиной! Как же стереотипы — они самые шумные!" — направилась в Большой Зал. Там я долго не задержалась и, утащив сэндвичей, скрылась в Выручай Комнате. Час прошёл будто его и не было, и вот я в палатке-раздевалке обмениваюсь пожеланиями удачи с Седриком и Витей, и мы выходим на морозный воздух. Поёжившись, я наложила согревающие чары и осмотрелась. У кромки воды, напротив двух палаток, из которых вышли мы и Флер («Да, я действительно думаю, что они забрали наших близких. Да не ругайся ты, или хотя бы сделай так, чтобы я не слышала перевод, — ничего с ними не случится. Неужели ты думаешь, что на международном мероприятии допустят такое варварство?»), располагался стол жюри. На противоположном берегу высились трибуны, за которые рассаживались возбуждённые зрители. В 9.20 Бэгмен взглянул на часы и начал расставлять нас вдоль озера, прямо перед судейским столом. Я оказалась самая левая (самая правая для зрителей с трибун) в трёх метрах от Вити. Тот снова был мрачен и сосредоточен. Не стала его отвлекать, вместо этого трансфигурировала из камушка чашку и плеснула туда Aguamenti — надо же чем-то жабросли запивать. Но вот Бэгмен произнёс: «Sonorus!», и я закинула в рот своё “чудодейственное средство”. "Ну и склизкая же мерзость!" – скривилась я, чувствуя, как влажные червяки медленно прокатываются по пищеводу. – Раз... Два... Три! – Раздался свист, я на секунду встретилась с расширенными глазами Флер, постаралась ей улыбнуться и вошла в озеро. Вода была ледяная, жабросли пока не подействовали, и пришлось усилить согревающие чары. Плоские, покрытые илом камни неприятно скользили под ногами. Слегка расставив руки, чтобы не упасть, я быстро продвигалась в глубь озера. Войдя по пояс, внезапно почувствовала, словно кто-то зажал мне нос и одновременно пережал горло. Не успев остановить рефлекторный порыв, я глотнула воздух и покачнулась — закружилась голова. "Интересно, сколько мне потребуется времени, чтобы умереть?" – пронеслось в мутнеющем сознании, и я нырнула. Живительная влага прошла сквозь жабры, и я резко распахнула глаза. "Вот всегда на грани смерти какую-нибудь чушь думаю!" С интересом пошевелив перепончатыми пальцами, я развернула руки в стороны и отправила тело на добрых два метра вперёд. "Ого! Этак быстро доберёмся. Куда нам там? В середину озера? Поехали." Я заплывала всё дальше. Солнечные лучи пробивались вглубь и рассыпались странным сероватым свечением. Заклинание компаса показало, что я в центре. Бросив взгляд вверх, где солнце всё ещё светило бело-жёлтым, я устремилась в глубину. Чем ниже я опускалась, тем непрозрачнее становилась вода. В конце концов, и подаренные жаброслями рыбьи глаза перестали различать что-либо далее трëх с половиной метров. Звуки, доносившиеся с поверхности, утихали, и скоро мир погрузился в тишину. Я быстро плыла, вытянувшись угрём, и подо мной со скоростью фотоплёнки менялись картины: леса ряби, спутанные черные водоросли, широкие равнины грязи, усыпанные тусклыми, мерцающими камнями. Вот я достигла подводного луга и, поднявшись повыше над светло-зелёной травой (дабы не встретить гриндилоу), пересекла его. Здесь время шло по-другому. Мои внутренние часы впали в ступор даже от вопроса: прошло ли несколько часов или же десять минут? Казалось, я находилась где-то далеко в космосе — без времени и пространства. Зависла в вакуумном пузыре. Но тут он дрогнул и распался. До меня долетела и накрыла пронизывающая мелодия. «Приходи искать нас там, где звучат наши голоса...» Мелодия распадалась на капли и собиралась вновь. Голос казался высоким, настолько, что ещё немного — и перейдёт на ультразвук. Но стоило прислушаться, как он оказывался низким и густым, граничащим с звериным рычанием. Мимо меня стремительно пронеслась стайка серебряных рыбёшок, едва не задев щёку. Я вздрогнула всем телом. И сбрасывая наваждение, устремилась на звук песни. На этот раз я плыла настолько быстро, что мир размазался одним серо-зелёным пятном. В глазах стояла мутная рябь, и я закрыла их, полностью доверевшись слуху. «…твое время наполовину истекло, так что не медли, чтобы то, что ты ищешь, не осталось здесь гнить…» И песня растворилась в воде, словно её никогда и не было. Я распахнула глаза и огляделась. Оказалось, я уже вплыла в русалочью деревню, и вокруг меня, у грубых каменных домов собрались её жители, которые во всю глазели на меня и переговаривались странными, переливающимися голосами. Я позволила любопытству ненадолго захватить меня и рассматривала русалок в ответ. И мужчины и женщины имели развитую мускулатуру и мощные серебристые хвосты. Многие держали в руках копья и носили на шеях ожерелья из тех самых мерцающих камней. Их тёмно-зелёные волосы доходили до пояса, где человеческая часть переходила в рыбью, и шевелились в воде, словно водоросли. Кроме ожерелий на русалках не было никакой одежды, и серая кожа не требовала иной маскировки. Большие желтоватые глаза с серой радужкой смотрели не мигая. Острые жёлтые зубы появлялись из-под блёклых губ, когда русалки улыбались. Продолжая крутить головой, я лениво плыла вперёд и вскоре заметила поток русалок, двигающихся в одном направлении. Я устремилась за ними, и они вывели меня на площадь. Посреди неё высилась огромная, высеченная из цельной скалы статуя русалки. Она опиралась на отставленный в сторону хвост, к которому были привязаны четыре человека. Статую окружали русалки без копий, что, очевидно, и пели ранее. Они уставились на меня, едва завидев, но, не обращая внимания, я миновала их и подплыла к Рону. Его огненные волосы поблекли в серой воде, а ритм пузырьков, вылетающих изо рта, не сбился ни на секунду, когда я заклинанием перерезала путы и подхватила мягкое, словно желе, тело. Развернувшись обратно к площади, я кивнула русалкам и, не задерживаясь более, устремилась к поверхности. Я плыла небыстро: хоть и в воде, расслабленное тело Рона определённо имело вес и к тому же требовало руку для поддержки. Впрочем, мне некуда было спешить. Методично работая ногами-ластами я плавно поднималась к поверхности. Вот уже и видимость стала лучше. Серый свет сменился зеленоватым, а затем и бело-жёлтым. Мгновение, и я, задержав дыхание, выныриваю на поверхность. Провожу свободной рукой с палочкой по жаберным отверстиям на шее, мысленно произнося заклинание, и наконец глотаю холодный зимний воздух. Рон рядом выплёвывает струю воды и выдаёт одну из коронных тупых фраз: – Как-то мокро, не находишь? – С чего бы это... – закатываю глаза и киваю на берег, где уже беснуются трибуны. – Давай вылезать, я хочу почувствовать твёрдую почву под ногами. – Ага, наперегонки! – Эй! – возмутилась я в спину и скрывающийся под водой рыжий затылок. – У меня все мышцы болят, соня!.. Вот же ж... – и бросилась вдогонку. На берег мы прибываем запыхавшиеся и захлёбывающиеся смехом. Мадам Помфри тут же укутывает нас в пушистые полотенца и вливает бодроперцевого зелья. Около неё взволнованной юлой крутится Флер. Едва лекарь отошла, девушка набросилась на нас с вопросами о сестре. Ткнув Рона, уже открывшего рот, я говорю успокаивающим тоном: – С ней всё хорошо, Флер. Габриэль так повезло провести хотя бы час своей жизни в подобном раю. Правда, Рон? Тебе же понравилось в том чудесном месте? Он бросает на меня дикий взгляд и получает новый тычок. – А, да, конечно... – я зыркаю на него, и Рон поспешно продолжает: – Там очень красиво... Везде цветы... Русалки самые доброжелательные создания на свете!.. Я... Я словно попал в сказку! По мне, так, вышло не слишком убедительно, но Флер, кажется, поверила и немного успокоилась. Вновь появившаяся мадам Помфри одобрительно улыбается, но всё же протягивает девушке плитку шоколада и чашку с ромашковым чаем, а нас загоняет в палатку-раздевалку. Хотя Рону это не требуется — рыжий и так в одежде, уже высушенной заклинанием — он послушно следует со мной, и, стоит входному полотну опуститься, заваливает меня вопросами. Потом мы втроём — я, Рон и Флер — сидим на лавке позади судейского стола, пьём чай и разговариваем, ожидая, когда появятся остальные чемпионы со своими парами. Первым всплывает Седрик, держащий за талию Чо, что открывает глаза, глотнув воздуха. Он поддерживает её до самого берега, хоть это и совершенно необязательно: по словам Рона, просыпаясь, ты чувствуешь себя отдохнувшим и полным энергии. Впрочем, Чо совсем не против ненужной помощи и плывёт сама настолько, насколько это необходимо, чтобы Седрик не чувствовал затруднённость. Они вылезают на берег и тут же попадают в цепкие ручки мадам Помфри, подвергаясь той же процедуре, что и мы. Пара о чём-то нежно воркует в отдалении, прежде чем Седрик направляется в раздевалку, а Чо опускается рядом с нами. Флер и на неё накидывается — видимо, лимит спокойствия после моих и Рона слов был исчерпан. К счастью, по вопросам Делакур и моим мимическим ужимкам проницательная Чо понимает что к чему и уверяет девушку, что на дне озера восхитительно хорошо, и Габриэль там в полной безопасности. Флер наконец полностью успокаивается и весело улыбается подошедшему Седрику. Тот здоровается с нами и наигранно сокрушается по поводу того, что не первый. По взглядам, которые он бросает на Чо, и тем, что получает в ответ, очевидно — это последнее, что его сейчас волнует. Они быстро оставляют нас, уединяясь на другой лавке, полностью поглощённые друг другом. Наконец, на поверхности появляются головы Вити и Гермионы. Вернее, голова Герми и акулы, которая под влиянием палочки Крама медленно превращается в человеческую. За ними на поверхность всплывает сонм русалок, осторожно поддерживающих девочку с серебристыми волосами, завидев которую Флер с криком: «Габриэль!» кидается к воде. Гермиона тут же оборачивается и, ахнув, успокаивающим воркованием обращается к девочке. Габриэль, увидев обычных людей, передумывает плакать, а услышав сестру, мгновенно приходит в волнение и лопоча по-французски бросается к берегу. По пути к которому и потонула бы, не поддержи её русалки — как оказалась, маленькая француженка не умела плавать. Морские жители передают Габриэль в руки Герми и Вити, и те наконец направляются к берегу. Флер только усилиями мадам Помфри не влетает в воду навстречу сестре и беспрестанно кричит ей на французском. Габриэль кричит в ответ, размахивая руками и мешая Гермионе и Вите тащить её к берегу. Когда они наконец сдают девочку на руки Флер, их облегчённый вздох слышим мы с лавки. Герми тут же спешит к нам, едва мадам Помфри высушивает её, не замечая щенячьего взгляда своего парня, который вздыхает ещё раз и направляется в раздевалку. "Бедный Витя…" – провожаю его сочувственно-насмешливым взглядом. – Ну, как ты, Гарри? – не успев сесть, говорит Гермиона. – Когда ты закончил? – Где-то... – я вопросительно смотрю на Рона. – Полчаса назад? – Мы первые! – гордо подытоживает рыжий. – О, молод...ец, Гарри! Рон обиженно надувается, а я тихонько фыркаю. – Да ладно, тебе, Герм, если бы не Рон, разве была бы у меня такая мотивация спешить? Парень тут же воодушевляется и гордо смотрит на подругу: – Вот! Слышала? Гермиона закатывает глаза. У них начинается обыденная, ленивая перепалка, которая прерывается только когда Бэгмен объявляет результаты. Мне начисляют 49 баллов из 50-и ("К чему эти потуги, Каркаров, я все равно выиграю."), Седрику — 47, Вите — 40, а Флер получает 25. Но, похоже, она этого не слышит, потому что всё это время тискает сестру. Когда мы направляемся в Замок, на уме у меня только одно желание — поспать. Второй день подряд закидываюсь “Сном без сновидений”; да — вызывает привыкание, да — постоянно тратиться на зелья дорого, а магловские снотворные на волшебников не действуют — хз, почему; та же фигня с алкоголем, — и мадам Помфри легче убедить превратить себя в мышь, чем получить дозу в обход осмотра, а осматриваться мне нельзя по понятным причинам… Но! Но… В общем, плевать мне. Я хочу нормально поспать. Без кошмаров. Хотя бы пару ночей. Потом с последствиями разбираться буду. А с любопытными одноклассниками пусть Рон разбирается. Ты же хотел побыть в центре внимания? Прошу! Сочиняй, что только захочешь, только переведи их гребанную заинтересованность на себя, умоляю. Я просто хочу немного поспать.