Верность

      Лю Цингэ медленно просыпался, его сознание только начинало работать. Лихорадка прошла, но оставался пронизывающий до костей холод. Хотелось встать и укрыться огромной кучей одеял, но сил даже на такое действие не было. Кроме озноба все остальное прекрасно функционировало и даже чувствовалось крепче.       Так как двинуться не было сил, Цингэ решил обдумать ситуацию, попутно разгоняя вновь появившуюся из ниоткуда Ци. Оставим этот вопрос на потом.       В своей своеобразной коме, он кое-что сумел понять, а именно: его поломанная горем душа никого не убивала. Цзян Чэн был, можно сказать, его воплощением или по-простому частицей его души, что переродилась, пока он еще был жив и горевал. Новая информация помогла понять свое положение и слабое чувство вины и отвращения к себе исчезло. Через силу он смог принять себя как Цзян Чэна.       «Значит Цзян Чэн вырос бы похожим на меня, но почему я помню свою прошлую жизнь в качестве Лю Цингэ? Ничего не понимаю. Жаль, что я не такой умный как Шэ- Кхм, но раз я жив, то может я смогу… жить для себя? Не обремененный своим прошлым и своей безответной любовью?» — с горечью подумал Лю Цингэ или уже Цзян Чэн, решив попробовать открыть свои тяжелые веки, ведь пока он медленно разбирался в своих тянущихся, как улитка, мыслях и рассуждениях, юноша смог почувствовал, как благодаря его манипуляциям с Ци силы потихоньку возвращаются в его тело.       Только почему-то от использования Ци становилось лишь холоднее, но бывший Бог Войны мог с легкостью терпеть этот дискомфорт, ведь во время лихорадки его болевой порог значительно поднялся и стало легче переносить такие неприятные ощущения, не как раньше, но уже терпимо.       — Мгм. — слабо хмыкнул Цзян Чэн и начал медленно открывать свои слипшиеся от долгого сна глаза. Они чуть заболели из-за света, который лился прямо на его лицо, и захотелось вновь закрыть их и уснуть, не желая встречаться с таким нарастающим дискомфортом. Но он пересилил свои тщедушные желания и все же разлепил их. Первым, что бросилось ему в глаза, его изрядно удивило.       «Неожиданно. Это матушка? Почему она здесь?» — удивился Цзян Ваньинь, когда заметил у своей койки спящую женщину, что хмурилась во сне, но крепко спала.       Кожа его матери была бледная, как простыня, и эта статная заклинательница выглядела помятой и усталой. Ее недосягаемая ранее красота стала хрупкой и уязвимой. Цзян Чэн впервые видел свою мать такой… настоящей.       — М-мама. — хрипло, но почти четко произнес мальчик, пересохшим от недостатка воды, горлом. Женщина сонно дернулась и медленно подняла свою голову, открывая глаза, и около минуты смотрела на проснувшегося ребенка с недоверием и нарастающим безудержным облегчением. Тогда она наконец-то и поняла, что это все не сон и ее сын проснулся. Ее маленький грозовой лотос проснулся и неуверенно смотрел на нее.       — Сынок, как ты? Что-то болит? Воды? Холодно? — со скрываемой паникой и беспокойством, спросила Мадам Юй, взяв себя в руки и протягивая Цзян Чэну стоявший рядом стакан с водой. Она не дожидалась ответа от больного. Лю Цингэ с чувством насыщения, выпил всю воды, медленно оживая.       — Матушка, почему вы здесь? Разве вы не заняты? Не стоит тратит ваше драгоценое время на меня.       Такой равнодушный и вежливый вопрос сына ударил прямо по больному, ясно показывая, что в роли матери она потерпела сокрушительное поражение. Ребенок был удивлен ее присутствием, когда так страдал. Раздражение и негодование на свое поведение поднялось вновь. Она снова думала, как могла быть так слепа. Уважение в семье это, безусловно, хорошо, но не когда это переходит все границы. Одно предложение ясно показало разделяющую их черту. Ни об этом в детстве она мечтала, пока ее не заставили стать Пурпурной паучихой.       — Цзян Чэн… Ну какие дела? Тебя так сильно лихорадило, а после ты так долго не просыпался. Ты мог умереть. Как я могу.. — «тебя оставить», пронеслось в голове у женщины, однако эти важные слова так и не слетели с ее губ, когда она поправила одеяло на своём сыне. Маленький наследник всё время мерз, пока был в лихорадочном состоянии. Тело ее драгоценного ребенка было таким же холодным, как нефрит, кожа, что раньше была чуть смугловатой, за что ее и обожали многие девушки, стала почти фарфоровой.       И изменилось не только это. У уголка его глаза появилась точка, похожая на родинку, но только в форме своей она больше походила на слезу. Ее, конечно, пытались успокоить, списывая такие изменения на Ци, а так же целители уведомили ее о том, что такая близость к смерти или же по-другому к энергии инь могла сильно изменить характер пациента и не только его. Она приняла это. Главное, чтобы ее сын был жив и здоров.       Даже если Фэнмянь захочет воспользоваться ситуацией и сместить их сына с места наследника Ордена, дабы отдать этот титул безродному бродяжке, она не будет бушевать. Она только уйдет с детьми в свой клан и покорно примет последствия своих действий. Все же развод — это позор для женщины, в мире где царит патриархат. Но сейчас ей уже плевать. В приоритете теперь счастье ее детей. Во всем другом она уже провалилась: ей не стать достойной супругой для клана Цзян. Да и тягаться с мертвой женщиной было абсурдно.              Пора принять один неоспоримый факт: Фэнмянь ее никогда не любил и не полюбит.