Точка любви

      Она ненавидела запах государственных благотворительных организаций: затхлое бельё, смешанное с дешёвыми сэндвичами — запах, с первых нот обозначающий твоё ничтожное место в этой бюрократической машине. Ненавидела она и плохо побелённые стены, и плакаты на них с рекламой местных адвокатов: «Попали в беду? Джон Джо выручит вас за гроши!» Она от души ненавидела всё неказистое здание помощи трудным подросткам на Мэрчел-авеню и всё же приходила сюда исправно каждый четверг и шла по узкому коридору хмуро, засунув руки в карманы штанов, не глядя ни на кого вокруг. Ей всегда нужен был один и тот же кабинет номер 203 с облупившейся дверью, где толстая чернокожая женщина, Дороти Пи Джей привычно встречала её весёлым «опять ты тут?» и хлопала на стол папку с личным делом, на котором жирным шрифтом обозначалось «Паудер Заун 14 лет». Вай Заун всякий раз рассматривала эту папку со скрупулёзной дотошностью, будто в сотый раз в ней могло что-то кардинально измениться, а затем откидывалась на спинку стула и без выражения смотрела на Дороти, ожидая приговора. Приговор не менялся вот уже два года. — Дорогуша, как я и говорила, комиссия не удовлетворилась твоим финансовым состоянием для попечительства над малолетней. Будь ты постарше, может, они сказали бы по-другому, но пока имеем, что имеем. — Чего им не хватает? — спросила Вай, надеясь, что её голос звучит не слишком агрессивно. Ей больше не шестнадцать, чтобы она могла себе такое позволить. — Им надо, чтобы ты была тридцатилетней замужней женщиной, чтобы у тебя была стабильная работа, собака и салфетки под тарелками — вот от этого они придут в восторг, я тебя уверяю, — Дороти усмехнулась, и её белые зубы навязчиво блеснули в искусственном освещении. — У меня есть жильё, я совершеннолетняя. И теперь у меня есть бизнес. Этого им будет достаточно при следующей проверке? — Бизнес? — женщина достала из смятой пачки на столе сигарету и закурила прямо в кабинете — датчики дыма здесь никогда нормально не работали, равно как и большинство людей. — Бизнесом ты называешь свой труд барменом, дорогуша? Вай раздражённо сжала челюсть. Она плясала этот чёртов танец уже слишком долго: бесконечные бумажки, проверки и доказательства. Унижение. «Вы недостаточно хороши, чтобы распоряжаться своей судьбой, вы недостаточно хороши, чтобы позаботиться о своей сестре». У неё почти не осталось терпения, а это никогда не кончалось ничем хорошим для её семьи. — Я открыла магазин. Мне одобрили кредит, так что... Это более, чем стабильно. — Магазин? Ты не перестаёшь меня удивлять, Заун. Ну что ж, это может подойти... Давай выписки, и я подам новое прошение. Только учти, они проверят всё досконально. Вай встала, кинула файл с документами на стол и развернулась, намереваясь уйти, когда Дороти внезапно добавила: — Ты ведь знаешь, я бы отдала тебе твою бешеную сестрицу прямо сейчас. Но когда дети такое творят... Ты уверена, что оно тебе надо, дорогуша? Вай сжала пальцами ручку двери так сильно, что они побелели. Перед глазами её проносились быстрые картины, нелепые и жестокие, словно низкобюджетное кино: оглушающий взрыв, искорёженный металл машины, смех сестры, кровоподтёки на её тонких запястьях. «Всё в порядке, Вай, им тоже досталось». Она глубоко вздыхает и выходит из кабинета, не оборачиваясь и не отвечая, как много раз до этого. Никто не будет управлять тем, что она чувствует и что выбирает. Никто не будет решать за неё, что и чего стоит. О людях Вай знает точно одно: их мнение не стоит ничего, и среди их пустой безликой массы нет и не может быть никого важнее сестры.

***

Лондон всегда казался ей карикатурным. Огромный, с широкими модными улицами, дорогими магазинами, но грязными и опасными подворотнями: от тоннелей под Темзой и нигерийских гетто до трущоб Ньюхэма и Инфилда. Большинство людей жили здесь, не зная об изнанке, не догадываясь, какой ценой некоторым в этом городе приходилось платить за благополучие. Вай знала. Она выбралась, вынырнула из этого болота, почти задохнулась, но сумела зацепиться за чистенькие улицы и красивую жизнь, о которой раньше и не мечтала. Но только, выкарабкавшись, она оставила за спиной слишком многое и потому так и не научилась жить как ни в чём не бывало. Бестолковые идиоты — вот, кто её окружал. Жалкие, слабые: причинить им боль — это даже не поступок, так, нелепая ерунда. И, что ж, видит бог, она старалась им подражать. Она строила из себя пай-девочку: работала, получила кредит, платила налоги. Всё, что было противно самой её сути, ради дела, ради цели, и кто же мог это разрушить, кто посмел бы бросить вызов, посчитать, что она теперь не даст отпор? Этот кто-то был. Этот кто-то вторгся в её жизнь, точно навязчивое насекомое, отчаянно мерзкое. Этот кто-то теперь стоял около входа в её магазин, открытый с таким трудом, переминался с ноги на ногу и нервно сжимал изящные руки. Девчонка, без сомнения, никогда не видевшая грязи большей, чем в мусорном ведре её квартиры, дочь самой самоубийственно отвратительной женщины Англии, топталась прямо на пороге Вай. Это не надоедало и не злило. Это вымораживало до нелепости. Вай шагает резко и широко, останавливается прямо рядом с девчонкой, нарушая личное пространство намеренно, и смотрит в упор. — Пришла обвинить меня ещё в каком-нибудь грехе? Девчонка хмурится испуганно, но не вздрагивает и не пятится. — Я бы хотела сказать кое-что, но не хочу, чтобы нас видели, — говорит она тихо. Вай поднимает брови. Эти игры мало ей интересны, желания девчонки — ещё меньше. Но она ждёт, потому что знает: для удара нужно уметь выбирать момент. Девчонка вздыхает с таким видом, будто несёт тяжёлую ношу много лет и проговаривает, аккуратно подбирая слова: — Мне жаль, что вы столкнулись со всеми этими неудобствами... Вернее, я хочу извиниться... — Ага, — протягивает Вай задумчиво, глядя ей за спину на подъезд, откуда как раз выходит мать девчонки и с возмущённым видом направляется прямо к ним, очевидно, намереваясь закатить очередной уличный скандал. Вай этого не дожидается. Она хватает девчонку правой рукой за воротник, притягивает к себе и, с наслаждением замечая в её глазах неподдельное удивление, впивается в её мягкие безвольные губы с мстительной жёсткостью. Это приятно до смешного: какой ужас и шок проступает на лице её матери, как слабо и бесполезно упираются руки девчонки Вай в плечи, даже не пытаясь оттолкнуть. Всё это кажется приятным даже слишком, когда Вай отрывается, смотрит на чужие припухшие губы и с улыбкой облизывает свои. — Я принимаю твои извинения.