Точка любви

      Всё в своей жизни Вики всегда связывала с запахами. Многое угасало в её памяти, многое она топила сознательно: и лица, и яркие картинки когда-то случившегося, и слова — всё уходило со временем, с болью или нет. Всё, но не запахи. Закрыв глаза, она могла представить любой из них, будто ощущала его наяву: далёкий дом, мамины руки, что-то вкусное, запечённое в старой духовке, стеллажи с книгами — не пыль, а приятная ветхость страниц. Часто она старалась удержаться на границе этих запахов, но они всегда становились глубже, острее и тревожнее: так пах отец — солёным потом, горьким табаком, дешёвым алкоголем. Запах, уводивший её за грань того, что она не желала помнить. Кого удивишь трагедией? Может быть, кого-то и где-то… но только не в Инфилде. Его запах Вики чувствовала яснее прочих, яснее — и куда ужаснее. Мусор и моча, грязь, прилепившаяся к людям, одиночество, безысходность. Впервые она ощутила это в пятнадцать лет и уже тогда поняла, что никогда не избавится от него, кем бы ни притворилась или как бы далеко не убежала из этих мест. Но, впрочем, она соврала бы, если бы сказала, что Инфилд пах лишь этим. Другой запах приходил к ней легко и безжалостно, вторя той, что несла его в себе — лёгкий шаг, холодная изморозь в глазах. Порой Вики утыкалась носом в колени и шептала бесконечное «прости», мечтая, чтобы оно прорвало пелену времени и, направившись прямиком в прошлое, исправило бы всё… всё или хотя бы часть. «Я убью тебя… клянусь богом, если ты ещё раз попадёшься на моём пути, я убью тебя». Когда Вики распахивает глаза, прошлое становится невыносимо в своих чёрных оттенках, и пахнет оно тленом… тленом, и больше ничем. В тот день Вай следовало прогнать её прочь. Из прошлой жизни, где Вики ещё видела будущее, не замутнённое ужасом настоящего, вместе с запахами ярче всего она сохраняла мимолётные образы. Школьная форма с голубой ленточкой и накрахмаленной рубашкой, потрёпанные учебники (тогда она училась усердно и даже надеялась добиться этим чего-то), духи девочек в раздевалке, научившихся выглядеть хорошо раньше, чем это могло бы кого-то всерьёз привлечь. Сладкие ароматы, мел у доски, новые деревянные парты в пустых классах, жизнь, которая и должна быть, когда тебе пятнадцать лет, — всё это смешивалось внутри в тот миг, когда отец объявил, что они переедут отсюда навсегда. — Ты, — говорил он, — Не знаешь, что мне приходится делать, чтобы у тебя всё было. Я работаю… работаю в поте лица. Ты должна быть благодарна, что я обеспечиваю тебя всем. — Я этого не просила, — крикнула она, сожалея и оплакивая тем самым мир, который ускользал из её рук: новых подруг, того симпатичного мальчика Фрэнка, который угостил её яблоком на перемене, красивую форму и частную школу. — Я только хочу жить здесь, а ты всё портишь! — он ударил её по щеке лёгким движением руки, не размахиваясь, будто это ничего не значило и ничего ему не стоило. Тогда она не поняла, но ощутила, как что-то ломается внутри неё — может быть, вера в то, что её история однажды закончится хорошо. Потом на кухне, где всё ещё пахло выпечкой, мама, пришедшая с работы, прикрывала ладонями глаза, а Вики, сжавшись в комок в коридоре у шкафа, дрожала и проклинала себя за трусость. — Ты её воспитала такой! У неё нет никакого уважения к отцу, она растёт дрянью, избалованной дрянью! — Она только ребёнок, Джон! — Ребёнок? Она только и ждёт моей смерти, мечтает… Почему она всё время бросает мне вызов? — Скажи мне, зачем ты снял деньги с её счёта на обучение? Ты сам говорил, Джони, что ей надо учиться… Ты снова играешь, да? Скажи… Он схватил маму за плечо и встряхнул, как куклу, с такой ненавистью, что Вики заплакала. — Ты будешь учить меня? Ты? Да откуда мне знать, что она вообще моя дочь? От кого она, а?! Мама увидела Вики в проёме двери, и он тут же заметил перемены в её лице и обернулся. Но Вики приняла его не за отца, а за Дьявола, и омерзение, которое она испытала, не могло сравниться ни с чем. — Пошла отсюда! Ты вздумала подслушивать, мелкая дрянь? Проваливай! — он не коснулся её, но смотрел так страшно, что Вики бросилась вон и в комнате, прислонившись спиной к стеллажам с ветхими книгами, дала волю рыданиям, слыша за ними невыносимо ясно, как отец бил её маму. — Всё проходит, моя дорогая, — шепнул тихий голос из глубины памяти. — Не плачь. В этих местах не стоит бродить в одиночку. Но со мной ты в безопасности. Почему она встретила его в том сыром переулке, где теряла себя, растворялась, точно зная, что никогда не вернётся домой? Почему? Потому что бежала от Вай. Вай была другой. Как она смотрела — будто жидкое пламя растворилось в её глазах, как она улыбалась — словно бросала вызов всему миру, не страшась ничего потерять. Вики искала подвох. В том грязном подъезде, где она плакала и смеялась одновременно, потом в уютной квартире, куда Вай привела её: она всё ждала внезапного удара, язвительной насмешки, счёта, выставленного за случайную доброту. Но только Вай ничего не было нужно. От неё пахло тем, другим Инфилдом. Не потом и грязью, но и не духами, как у девочек из школы, не корицей и не цветами, никакой хвои или весны — не было этой романтической чуши, которую Вики думала найти в человеке, пронзившем её сердце. Вай пахла дорожной пылью, оседающей на одежде, дымом от сигарет и железом. Вики дышала так глубоко, как могла, пытаясь удержать внутри себя этот запах, его непримиримую силу, удержать, чтобы позже наполняться им, когда жизнь вновь покажется невыносимой. И как робкий, испуганный ребёнок, она ждала, что чуду придёт конец. В маленькой комнате без компьютерного стола или кресла, но зато с боксёрской грушей, подвешенной у потолка, Вай расстелила ей свою собственную постель, не слушая протесты, и сама расположилась на полу на тонком матрасе и наваленных на него одеялах с заплатками. Вики казалось тогда, что лишь в объятиях мамы она чувствовала себя так же спокойно, как здесь, и, глядя в тёмный, качающийся потолок, она чувствовала, как жжёт от слёз глаза и болит сердце, не готовое принять чужую доброту, как что-то естественное. «Почему?» — Почему? — повторила она тихо, точно зная, что Вай услышит её. — Почему ты помогла мне? Вай молчала минуту, так что Вики подумалось, что она не ответит никогда, но вот её голос всё же разрезал тишину, уверенный и безмятежный: — Потому что я хотела это сделать. Конечно, их пути должны были разойтись уже утром. Вики должна была уйти, закрыв с благодарностью дверь, должна была вернуться в свою обычную жизнь, где измотанная мама появлялась теперь дома лишь ночью, где отец и не старался искать работу, а всё пил, пил и пил. Так должно было быть. Это, а не блинчики с джемом на завтрак, которые маленькая Паудер приготовила сама и смущённо выставила на стол, это, а не ободряющая улыбка высокого, устрашающего Вандера, который появился под утро в квартире и действительно напугал Вики, но оказался при этом таким же непостижимо вовлечённым в чужую беду, как и Вай. Он потрепал Вики по голове своей большой рукой, услышав их историю, и сказал: — Если уж Вай готова уступать тебе свою постель, конечно, ты должна остаться. Она не должна была, но осталась. Одна ночь вдруг обратилась неделей, неделя — месяцем, и пока они с Вай, стряхивая пепел с сигарет на балконе, давали смешные прозвища прохожим, стараясь переплюнуть друг друга в остроумии, или смеялись вместе с Паудер над розыгрышами в шоу Грэма Нортона в гостиной перед старым телевизором, Вики ощущала, как крепнет в ней любовь. Необъятная, мощная, наполняющая тело теплом, отражающаяся светом в глазах. Вики желала выражать её каждый миг. Она касалась Вай будто случайно, прижималась к ней плечом на балконе, задыхаясь от своего счастья, потому что Вай не прогоняла и не отталкивала. Вики не должна была целовать её. Но в тот момент, когда они сидели в пустой комнате вдвоём, смотря какой-то дурацкий сериал, а Вай небрежно закинула свои ноги на её колени, ничего не вкладывая в этот жест, Вики ощутила, как жар внутри неё, невыносимый и горячий, расползается по телу, как никогда не бывало рядом с мальчиком Фрэнком из частной школы или с кем-либо ещё. Она чувствовала, что если не прижмётся к Вай сейчас, не поцелует её, то просто сгорит. И она повернулась к ней, игнорируя её удивление, приблизилась и обняла руками её шею, пока по телу проходила крупная дрожь, словно от прикосновения к мокрому электрическому проводу. — Я люблю тебя, — Вики не осознавала, как произносит это, но ощущала в полной мере мягкие, неподвижные губы Вай, видела её подрагивающие ресницы, и терялась от приятной боли внизу живота. — Я люблю тебя. — Подожди, — от горячего шёпота Вай Вики только сильнее потеряла голову и прижалась ещё теснее, лишь бы унять огонь внутри. — Подожди, что ты делаешь?.. Вики не ответила, а опустилась губами ниже, прокладывая дорожку от щёк к шее, с жадностью ловя пульсирующую жилку на ней. Её руки жили своей жизнью, стремясь стянуть с Вай куртку, и Вики даже не осознавала, что Вай не отвечает, что отталкивает мягко, но решительно. — Стой, Вики, подожди… Вики впилась поцелуем-укусом Вай под подбородком, но вдруг в ушах что-то словно лопнуло, как будто мир снова обрёл звук, и Вай отпихнула её от себя с силой. Со злостью. Она с ужасом смотрела в открытый проём двери, и Вики тоже обернулась, ловя неожиданно холодную панику где-то в горле. Паудер стояла в дверях и секунду рассматривала их, покраснев до корней волос, а затем рванула прочь, ничего не говоря. Вики взглянула на Вай и ощутила, как сердце с ледяным свистом бухается в пятки от вида раздражения и мрачного отторжения на лице Вай, от взгляда, в котором режуще читалось: «Ты мне неприятна». — Какого чёрта ты делаешь? Я же сказала тебе остановиться! — Я… я, — Вики отползла в сторону, пугаясь внезапно того, что успела сказать и открыть. — Прости, наверное, мне лучше уйти. — Да, — Вай вцепилась в края своей смятой куртки, как будто нервно, но смотрела она в упор. — Наверное, так будет лучше. Вики не заметила холода улицы и проливного дождя, не почувствовала мокрой, липнущей одежды. Она шла бесцельно по опустевшим улицам, и чувство жалости к себе мешалось в ней с отвращением. Как она могла подумать, что такая, как Вай, ответит на её поцелуй? Разве это чёртова сказка, где принц, спасший принцессу, влюбляется в неё без памяти ради счастливого конца? «Очаровалась теплом и добротой, поверила в себя — неужели Инфилд ничему тебя не научил?» Вики не знала, плачет или нет, как и не знала, куда идёт, а потому, оказавшись у своего дома, удивилась, впервые за месяц осознав, что не была здесь много времени. Раньше Вики сбегала порой на ночь или неделю, ночуя в подъездах, но на месяц — никогда. Теперь её кольнуло острое чувство вины, когда она подумала о том, как должно быть волновалась её мама. Вики взбежала по ступенькам на четвёртый этаж и позвонила в звонок, готовясь к худшему, если бы открыл её отец, но надеясь всё же, что мама уже пришла с работы. Было восемь часов вечера. Только чудеса, отмерянные на её долю, завершились. Отец распахнул дверь: в майке и трусах он выглядел ещё ужаснее, чем обычно, но хуже всего оказались его глаза, когда он осознал, кто перед ним, — безумные и пьяные, они затягивали в бездну. — А вот и ты, мелкая сучка. Набегалась? Вики сделала несколько шагов назад чисто инстинктивно, как зверь чувствуя опасность всем своим естеством. Её голос дрожал, когда она спросила: — Мама ещё не вернулась? — Мама? — он захохотал с таким удовольствием, что у Вики помутилось в глазах. Она старалась держать расстояние, но отец и не думал приближаться, как бы вполне довольный своим положением. — Твоя мама полетела к ангелочкам ещё неделю назад, пока ты блядствовала по помойкам. Она умерла и больше не вернётся сюда. Вики почудилось, что её оглушили с размаху битой. Она хотела переспросить, уточнить, что он имеет в виду, но какая-то бесстрастная часть внутри неё всё сразу поняла и поняла ещё, что это правда. Отец наклонил голову в притворном сочувствии. — Печальные новости, ага? Но только пойди поплачь в жилетки мужикам, у которых жила, а не мне. Здесь тебя никто не ждал. Вики жгло веки, а по телу шли короткие судороги, но она не чувствовала их, как не чувствовала и себя. — Как она умерла? — Упала с лестницы, — отец криво усмехнулся. — Всегда была неуклюжей. Вики потерялась в пространстве. Мир, всегда живой и громкий вокруг неё, умолк, и в этой оглушительной тишине, вязкой и липкой, она брела без ощущений. Боли как будто бы не было или, может, она была такой огромной, что Вики плыла в ней и никак не могла её разглядеть, как нельзя увидеть море, утопая под его волнами. Машины сигналили ей, когда она, не глядя на светофор, переходила дорогу, несколько парней, проходящих мимо, крикнули что-то похабное вслед, но вскоре Вики оказалась в тихих пустынных переулках и, касаясь ладонью шершавых стен домов, как слепая, она прошла в самую глубь, где грязная вывеска какой-то забегаловки соседствовала прямо со входом во что-то, напоминающее притон. Вики опустилась на корточки у стены, и слёзы, всё это время непроизвольно идущие из глаз, мокрыми дорожками побежали сквозь её пальцы. Она не знала, сколько времени прошло, прежде чем появился он. Первыми она увидела его начищенные чёрные туфли совсем близко, всего в нескольких дюймах от её грязных кед. Она подняла голову без страха, слишком опустошённая, чтобы о чём-то волноваться. Он, в дорогом пальто, с тростью как у аристократа, мог создать впечатление, что пришёл из другого мира. Но Вики сразу ощутила, что он здесь на своём месте, как никто другой. Тенью это отражалась в его худом лице, в шрамах на нём, в страшном чёрном глазе с горящим жёлтым зрачком, в тонких губах, сжатых в странном подобии сочувствия. — Всё проходит, моя дорогая. Не плачь. В этих местах не стоит бродить в одиночку. Но со мной ты в безопасности. Он аккуратно присел на корточки, оказываясь с ней едва ли не нос к носу, и вдруг коснулся холодными длинными пальцами её щёк, по которым всё ещё текли слёзы. Вики их уже почти не чувствовала. — Хочешь, я дам тебе кое-что, что может тебе помочь? — мужчина, не дожидаясь ответа, достал из внутреннего кармана пальто пузырёк и осторожно открыл его, высыпая на ладонь пару белых таблеток. Вики со страхом посмотрела на них, а потом снова на мужчину, но этот страх был слишком слаб, чтобы что-то решить. Мужчина улыбнулся мягко, почти что нежно и вложил таблетки в руку Вики. — Это не страшно, моя дорогая. Это избавляет от любой боли. — От любой? — повторила Вики завороженно. Он кивнул, и она, больше ни о чём не думая, проглотила таблетки одним быстрым движением. Через пелену так и не ушедших слёз и шум в ушах, она расслышала его размеренный, властный голос: — Ты ведь живёшь у Вандера, не так ли? Она сказала «да», а может быть, просто подумала, и мир вокруг неё перестал существовать.