Точка любви

      Вай никогда не верила в демонов, одолевающих людей, поскольку считала, что люди сами и есть демоны. Не сущность внутри побуждает сделать что-то, а просто человек возвращается к тому, кем и является на самом деле. Глупо корчить из себя кого-то приличного, выдумывать зло, соблазняющее твою чистую душу, когда злом являешься ты сам. Вай признавала все свои желания и никогда в них не сомневалась.  Иногда ей хотелось ударить, закричать, иногда поцеловать, чаще — оттолкнуть или взять грубо, без объятий и нежностей. Она была хозяйкой всех этих желаний, и богом, и демоном для себя самой. Может быть, именно за это настоящий бог, этот вредный старик на каком-нибудь паршивом седьмом небе, и невзлюбил её? Чувство, которое она испытала в эту теплую весеннюю ночь, было точно таким, словно в неё вселился самый реальный демон из всех. Она могла без труда ощутить, как он карабкался внутри неё вверх, как набирал силу и отнимал волю.  «Ты бы поцеловала меня?» Да.  Нет?  С каких пор подобные вопросы заставляли её терять самообладание? А кто вообще смел задавать ей подобные вопросы? Вай помнила, как тело, не подчиняясь никаким приказам, ожило, как рука потянулась к чужому плечу, — сжать, привлечь к себе... Она боролась с собой, это правда, и от неё не сбежать, она боролась, чтобы не зайти дальше. Со стороны, будто в бестолковом немом кино, она наблюдала за собой: как расширены глаза, как подрагивают от напряжения пальцы, как неотрывно взгляд следит за чужим лицом. Из красивых губ напротив вырывается дым, и Вай рывком, с надрывным усилием  возвращает волю себе.  Нет, чёрт подери, она не сдастся. Только не так. Демон в груди недовольно рычит. Вай выкуривает три сигареты подряд, упрямо смотрит прямо перед собой, сжимая челюсть, пока на небе не вырисовывается оранжевая полоса рассвета и пока в дыме не начинают утопать мысли. Их слишком много, этих мыслей, и все они не о том, о чем нужно. Девчонка ещё стоит немного рядом, молча, словно понимает абсолютно всё (нелепость: ей ли читать Вай, как открытую книгу?), а потом перемещается на диван в гостиной, сворачивается сонно в клубок, слишком доверчиво для той, кто чуть не распался на части в чужих грешных руках. Почему Вай так сильно щадила её чувства? Они были едва знакомы и ничего друг другу не должны. Вай было давно не пятнадцать, и это был не её старый подъезд, где незнакомая девчонка заливалась слезами, и сердце от этого глупо смягчалось. Всё изменилось. Она не была доброй. Она никогда не хотела быть доброй. Доброта заставляла только терять. Вай разворачивается, делает несколько медленных шагов обратно в квартиру и замирает над диваном. Теперь она не была пьяна, и не было ни одного оправдания для того, чтобы пялиться на спящего человека, но Вай всё равно делала это. С жадным интересом, с короткой болью, с яростным желанием. Так, наверное, только тьма может стремиться к чистому свету. — Зачем ты вмешалась в мою жизнь? На этот отчаянный шёпот у Кейт лишь беспокойно подрагивают длинные ресницы, и брови чуть хмурятся во сне. Вай протягивает к ней руку и даже немного радуется: теперь она управляет собой, теперь она хорошо понимает, чего хочет. Это просто, и это её желание. «Это извращение — трогать спящую», — отвечает кто-то в мыслях почему-то голосом Вики. Вай раздражённо сжимает ладонь в кулак, но отвести взгляд не в силах, словно оказалась в открытом космосе перед звездой, — не холодной бледной точкой вдали, а горячей, сжигающей, ослепляющей красотой и величием. «Конечно, это не сама девчонка, — думает Вай. — Просто новое чувство. Дело не в ней». В кармане джинсов внезапно вибрирует телефон и мгновенно разрушает эту странную, густую пелену. Будто в кривой магический мир попали звуки мира настоящего: оглушительные, неприятные, как гудок машины на тихой лесной поляне. Вай вздрагивает или скорее даже дергается всем телом и отшатывается от дивана, как от огня. Стыд — чувство ещё более неожиданное, чем желание трогать кого-то. Что она, в самом деле, делает? И почему это кажется таким неправильным? «Привез товар», — высвечивается на экране под говорящим именем «Джо-идиот-поставщик». Вай требуется целая минута, чтобы понять, о чём идёт речь. Вот ведь неожиданность: у неё всё ещё есть свой магазин, и она всё ещё должна думать о нём. Это кажется почти смешным на фоне всех остальных мыслей, заполнивших голову. Магазин с секс-игрушками, стоящий на грани катастрофы из-за того, что Вай больше интересуется невинной соседской девочкой. Так могло бы начинаться какое-нибудь чёртово порно. «Невинная девочка» как раз разворачивается во сне и издает тихий звук на грани сопения и тонкого стона. Вай прикрывает глаза, считает мысленно до пяти. Желание немедленно узнать, что такое снится Кейтлин Кирамман невыносимо, но она выкидывает его из головы, точно отфутболивает мяч. Нужно сосредоточиться, и прямо сейчас.  Куртку она находит на полу коридора, ботинки же — разбросанными по разным углам. Прежде чем одеться, Вай застывает ненадолго, задумывается, а после быстро чиркает в блокноте, лежащем на прикроватном столике, записку: «Зарплата за неделю. Позавтракай». Сверху кладёт пятьсот фунтов и запасные ключи. Уже у двери возвращается в два шага, накрывает Кейт пледом, свёрнутым до этого в углу дивана. Об этом действии думать она себе не даёт вообще. Улица встречает её бодрящей прохладой, так что заставить себя вспомнить о делах становится куда проще. Дел достаточно, если не сказать ужасающе много, но теперь это даже к лучшему, это, пожалуй, почти что спасательный круг.  Когда Вай открывала магазин, все главные связи она принесла с собой из Инфилда. Тот самый Джо-поставщик поставлял товар вдвое дешевле чистеньких лондонских конкурентов (пусть товар его и проходил не через самые законные пути). Знакомый бухгалтер — домохозяйка Мэри Коул, отсидевшая в своё время за хранение наркотиков и по этой причине просившая оклад ниже обычного в её профессии, и Майк-ловкач, помогший Вай получить кредит, несмотря на возраст и статус в обществе и объяснивший, как вообще работает подобный бизнес. Всё это вместе позволило ей сохранить уйму денег, накопленных во во время работы в баре, но всё же не избавило от проблем совсем.  Вай знала, зачем открывала магазин. Пусть отчасти он и был насмешкой над богемной улицей Лондона вместе с её элитными жителями, но всё же главная его цель была в ином. Он должен был помочь ей и Паудер жить достойно, когда сестра вернётся домой. Помочь им вырваться из грязи. Но никогда в жизни Вай не случалось так, чтобы всё шло легко и по плану. Упрямство — вот единственное, что отделяло её от краха, и она об этом знала. А грязь упорно цеплялась к ногам. Так выходило, что магазин тяжело лежал на её плечах, но даже несмотря на это ей нравилось знать, что он принадлежит ей. Может быть, поэтому когда она видит его красную вывеску вдали, ей становится легче прогнать последние дурманящие обрывки прошедшей ночи. «Пусть самое сложное будет связано с деньгами, с выживанием в этом чертовом мире, а не с людьми или, ещё хуже, чувствами к ним», — думает Вай и слегка усмехается, замечая поставщика, беспардонно разлегшегося на крыльце у задней двери сексшопа. Вот уж кому неведомы душевные терзания. — Джо, поднимайся, ленивый ты ублюдок! — Как ты можешь так говорить с человеком, который привез тебе товар в такую рань, Ви? — отозвался парень и неохотно приподнялся на локтях. Джо был смазливым и нравился девушкам, а свою черную шевелюру он вымазывал в лаке для волос так сильно, что со стороны смахивал на начищенную лаковую туфлю. Сам по себе щуплый и невысокий, страха обычно Джо не нагонял, но глаза у него были хитрые и жестокие, и он был человеком, к которому Вай ни за что бы не повернулась спиной в случае опасности. Впрочем, в делах он никогда не врал, и Вай доверяла его чутью изворотливой лисы, хотя в последнее время все чаще думала нанять человека, не имеющего никакого отношения к Инфилду. Этот проклятый район когда-то ведь должен был остаться позади? — Выкладывай, что у тебя есть и не зови меня «Ви», я тебе не собака. — Тут видишь, какое дело, Ви...Вай, — начал Джо, и его хитрые глаза забегали. — Цена поднялась. Вай ощутила зарождающийся гнев. Не обманывал он, а теперь решил начать? За кого он её держит, чёрт возьми? — Я знаю, знаю, — поставщик поднял ладони, как будто ощутил надвигающуюся угрозу. — Уж твои-то резиновые игрушки не должны были подорожать, но подорожало всё, и я тут ни при чём. Клянусь тебе. В Инфилде тяжёлые времена.  — А когда они были лёгкими, Джо? — кривит губы Вай, и не думая делать тон дружелюбным. — Да. Но теперь всё иначе. Я работал с одним дурачком, Вай. Доставал мне товар со складов. Болтал много, выпить любил, не понимал, куда лезет, но в целом безобидный и полезный. Все знали, что он работает на меня. А тут он вдруг пропал. Неделю от него ни слуху, ни духу. Я его нашел сегодня, в помоечном углу Западной улицы. Он синий был, Вай. Сторчался с такой дряни, какую никогда бы сам в рот не взял. И не он один. Куча ребят, которых район обычно защищал. Так не было раньше. Эта дрянь — это что-то другое. — Я не хочу в это вмешиваться, — пробормотала Вай. В её памяти неожиданно всплыл подслушанный когда-то в грязной подворотне разговор. Адская дрянь — так Вандеру сказал тот коп тогда. «Мы должны найти склад». Черт, это было так давно. — Хрен с тобой, говори свою цену. Но если поднимешь её в этом полугодии еще раз, пойдешь в задницу вместе с этими дурацкими членами.                          ***       На разбор товара Вай потратила два часа, а на третий сдалась и закинула оставшиеся коробки в подсобку, где они не мозолили бы ей глаза. Там уже успели сиротливо примоститься две коробки с трусами из последней партии белья с вибраторами, на которое Вай хотела бы плевать с высокой колокольни. Бухгалтер ждала от неё бумаги к обеду, и она засела за писанину, проклиная всё на свете. В какой-то момент Вай даже обнаружила, что понятия не имеет, о чём пишет последние пятнадцать минут. Цифры и названия товаров сплелись в безумную карусель, за которой не спавшая всю ночь Вай наблюдала с отчаянным отвращением. Когда у неё внезапно зазвонил телефон, она готова была заплакать от облегчения. — Да? — Это Дороти, — прошептал знакомый голос. Усталый мозг Вай отказался воспринимать эту информацию слишком быстро, и она с сомнением переспросила: — Дороти? — Да, дорогуша, меня так и зовут, а как ты догадалась? Сосредоточься! Я в туалете. — Зачем мне это знать? — нахмурилась Вай, в чьи мысли закралось подозрение, что она всё же случайно заснула и теперь видит какой-то идиотский сон. — Я в туалете, — повторила с нажимом Дороти. — Потому что какая-то мадам вышибла мне дверь и заявила, что ты похитила её дочь.  Вай уставилась на листок у себя перед носом, где налоговый вычет каким-то образом смешался с рисунком чьих-то красивых глаз с длинными ресницами. Медленно-медленно она перевела взгляд на стену и выдохнула. — Дороти, я сейчас приеду. — Поспеши, ради бога, у меня есть чувство, что она может меня пустить на святые мощи или типа того.  Внутри себя Вай ощущала странное спокойствие. Она отложила бумаги в ящик стола, закрыла магазин, не слишком вежливо выгнав зевающего у витрин посетителя. Майк ей говорил, что закрываться посреди смены хуже, чем быть ограбленным, но Вай рассудила, что должны быть хоть какие-то плюсы от статуса хозяйки магазина и без зазрения совести перевернула табличку «Открыто» на стеклянной двери. Люди и без хлеба обойдутся, если сильно припечёт, не то что без вибраторов или сексуальных костюмов.  День обещал быть тёплым и безоблачным, и она с удовольствием шла по Хайт Холборн мимо Собора Святого Павла, мимо позеленевшего Рассел-сквера. Над головой светило солнце, Вай держала руки в карманах и легко лавировала между утренними клерками, спешащими на работу. Встреча с Кассандрой Кирамман не волновала её. Единственная, кому эта женщина могла причинить вред, — это Кейт. А девчонка сейчас спала на диване Вай, безмятежно и доверчиво, и что ж... Вай не против была принять сегодня удар на себя. В конце концов, драться она всегда умела хорошо. Женщину Вай заметила сразу же, как только свернула на короткую Мэрчел-авеню. Так, должно быть, люди замечают издалека какую-нибудь Статую Свободы — такую же монументальную и недвижимую. Она стояла у здания помощи трудным подросткам, выпрямив спину, словно проглотила швабру, и уничижающе глядя прямо перед собой. Вай к памятникам была холодна, и архитектура не вызывала в ней священного трепета, так что и к Кассандре девушка подошла расслабленно, даже немного улыбаясь.  — Госпожа Кирамман, такая честь видеть вас снова.  — Ты. Их взгляды пересеклись. «Ничего себе, — подумала неожиданно Вай со странным неприятным чувством в груди. — её глаза точно такого же цвета, как у Кейт. Это, оказывается, может быть так же холодно, как и красиво». Из окна осторожно высунулась голова Дороти, и Вай пожала плечами сразу и для неё, и для женщины перед собой. Пусть Кассандра скажет всё, что хочет. Едва ли её нужно раззадоривать больше. — Ты понимаешь, что наделала, девчонка? — не замедлила оправдать ожидания женщина. Тон её был на грани то ли тихой ярости, то ли тихой истерики. — Моя дочь... моя дочь из-за тебя ушла из дома. У меня есть свидетели, да... Ты похитила её. Похитила мою дочь! Что скажет полиция на это?... Вай ненавидела полицию, и эта угроза должна была напрячь её. Наверное, должна была. Но вместо этого почему-то Вай думает о том, как Кейтлин Кирамман росла с этой женщиной, которая звала себя её матерью. Вай знала о боли многое. Есть места, где боль идёт рука об руку с человеком, где её ледяное объятие крепче объятий любовников. Да, Вай росла именно в таком месте и всё же... рядом с ней всегда были люди, которые её любили. И она не знала, не могла даже представить, каково расти там, где о любви нет и речи. Эта мысль делает ей по-настоящему больно как-то слишком внезапно. И Вай уже не может контролировать себя. Она делает шаг вперёд и усмехается. — Я похитила её, это так. Похитила, слышите, — она легко толкает в плечо случайного прохожего мужчину и тот недовольно выругивается. — Так вызывайте полицию, звоните скорее все! Эй, люди, я похитила Кейтлин Кирамман! — Что ты делаешь? — Кассандра вдруг тушуется, осматривается по сторонам с опаской. Похоже, ей было некомфортно, когда кто-то другой привлекал к ней внимание. — Ты сумасшедшая! — Может быть и так. Какая разница? — Вай уже смеется с отчаянной беспечностью. Ей хочется прогнать из сердца эту чужую боль. Черт, почему она не уходила? — Можете вызывать кого угодно, но знаете, что я думаю? Это вы должны бояться полиции. Это вы должны бояться смотреть людям в глаза. Вы омерзительный человек и ещё худшая мать, и я не знаю преступления больше.  Странно, но у женщины это вызывает не ярость. Она почти совсем съеживается, отступает назад. Как будто сдаётся. — Замолчи... — Нет, это вы замолчите и послушайте. Моя мама умерла, когда мне было пять, но даже так она смогла дать мне больше, чем вы дали Кейт за всю её жизнь. Как думаете, бог слышит ваши молитвы? Я бы боялась этого на вашем месте, потому что всё, что вы сделали с вашей дочерью, это, блять, грех, какой ещё поискать.  — Я не виновата! — голос Кассандры делается тонким, и она вскидывает руки вверх, но жест этот слабый, безвольный. На ней будто лопается защитная маска, словно все эти резкие слова пробили её лавиной и вытащили на свет что-то совсем глубокое. Страх. — Как ещё я могла её защитить от этого мира? Она моя дочь... — Нет, — холодно отвечает Вай. В памяти у неё стоит разбитая губа и упрямый взгляд синих глаз. Эта вечная борьба в них. Она уже видела похожие глаза однажды. — Вы виноваты, и вам с этим жить. Могу повторить. Делайте, что хотите, но я не боюсь ни полицию, ни вас. Секунду женщина просто стоит, опустив голову. А потом внезапно хватает сухими руками ладонь Вай и сжимает. Из горла её вырывается всхлип. — Она просто ушла. Я так боялась этого. Она ушла, как её отец, и теперь в её комнате никого нет. Я виновата... Я просто хотела, чтобы она оставалась со мной. Пожалуйста... скажи ей, что я виновата. Пожалуйста, скажи, пусть позвонит. Я не могу потерять мою дочь...   Вай молчит, но женщина уже не ждёт ответа. Она разворачивается и спешит прочь так быстро, словно боится услышать в спину отказ на свою просьбу. Вай не собиралась ей отказывать, но внутри у неё гадкое чувство, липкое и тревожное. «Значит, ты всё же любишь её. Почему же тогда ты позволила себе так испоганить её жизнь? Нет у матери такого права, чёрт возьми... Как ты могла этого не знать?» Сверху из окна Дороти неожиданно заявляет: — А тебе ведь и правда нравится эта девочка, да?  Врать себе Вай никогда не умела. Она поднимает голову, пожимает плечами второй раз за день и говорит тихо, больше для самой себя, чем для Дороти: — Похоже, что так.                          ***       Кейт проснулась дважды. Первый раз где-то в половине седьмого утра, когда воздух в комнате был ещё холодный, и по квартире гулял ветер из-за открытой балконной двери. Вай не было рядом. Кейт с тяжелой головой сощурила глаза, в полусне пытаясь определить, что происходит, но сон снова сморил её почти в ту же минуту, и в следующий раз она проснулась уже только в полдень. Солнечный луч светил ей прямо в глаз, плед скатался под животом в неприятный комок, а Вай по-прежнему не было. Вот тогда-то Кейт подскочила, стала нервно осматриваться, испытывая мощное чувство дежавю. Не так давно она тоже засыпала вблизи Вай, а потом та также исчезла, будто предрассветный туман. Кейт это совсем не нравилось. Пустая квартира навевала на неё тоску. Или, возможно, дело было не в самом месте, а в отсутствии конкретного человека в нём.  — Могла бы хоть записку оставить, — пробормотала Кейт раздражённо. Записку она обнаружила через десять минут, успев к этому моменту сделать себе чай и даже отыскать сухой кусок пирога в ящике на кухне. Она собиралась поставить всё это на столик у дивана, и там только и увидела деньги и небольшую бумажку. Её со столика она подняла осторожно, точно сокровище. Провела пальцами по неровным буквам, зачем-то прижала к губам и сразу устыдилась. Но всё равно не убрала, а вдохнула её запах, которого толком и не было даже, но который легко смогла представить сама: каменная пыль, сигаретный дым, что-то тяжёлое, но обволакивающее мягче одеяла.  Наверное, это не странно, что Вай способна была быть заботливой, но сколько людей на самом деле становились предметом её заботы хоть раз? «Она думала обо мне». Кейт принимает это в себя так глубоко, что нежность внутри неё расходится от кончиков пальцев к пылающим губам и вызывает сладкую, сильную дрожь. «Людей можно пытать влюблённостью, — думает она, с новым трепетом признавая себя влюблённой. — Я в неё влюбилась». В момент этой самой мысли её и застает звук поворота ключа в замке. Это вызывает такую реакцию, словно Кейт обнаружили за кражей, не меньше, и пред лицом удивлённой Вай она предстаёт покрасневшей, взволнованной и чересчур резко повернувшейся к двери.  — Вай? Наконец, ты... то есть, я рада... Как дела? На весь этот судорожный бред Вай лишь поднимает брови. В дверях она спокойно и медленно снимает куртку, распрямляется, глядя на Кейт, и всё в ней так же, как и вчера, но Кейт вдруг и абсолютно ясно понимает: что-то изменилось.  Вай была из тех, кто взглядами могла выразить всё на свете, но при этом на большинство людей она смотрела как бы сквозь, будто они были слишком бестолковы, чтобы получать внимание. Но теперь её взгляд, направленный на Кейт был самым что ни на есть прямым. Кейт ощутила его всем своим телом, точно её придавило огромной плитой к земле, и она невольно сжалась под ним, испугалась, сама не зная, чего. Вай этого будто и не заметила. — Твоя мама приходила в центр к Дороти. Сначала Кейт моргает, не вполне понимая, что именно услышала, а потом у неё леденеет сердце. — Господи. Прости. Она успела сотворить что-то ужасное? Боже, как она узнала об этом месте, я не понимаю... Прости! Вай морщится, как от зубной боли, и поднимает руку, чтобы остановить этот поток покаяния. — Это я должна извиниться, кексик. Не знаю, согласилась ли ты бы на это или нет, но я с ней поговорила. Признаться, она меня порядком бесит, а я не самый терпеливый человек на земле. Так что я сказала всё, что думаю о ней. Подозреваю, что она никогда не получала столько критики разом, и это, похоже, её пошатнуло. Она перед тобой извинялась там, сказала, что это всё её вина. Просила тебя позвонить, если ты захочешь. Теперь твоё право делать со всем этим, что пожелаешь, Кейт. Кейт нужно слишком много времени, чтобы осознать услышанное. Она почти не дышит целую минуту. В ней бьются друг о друга чересчур противоречивые чувства: неверие и отрицание, ужас и робкая надежда. Мама извинилась... Разве так бывает? — Я думала, она умеет извиняться только перед богом... Вай делает шаг вперёд, склоняет голову к плечу, а на лице её мелькает какое-то новое чувство, от которого Кейт непроизвольно сглатывает.  — Ты была смелой, кексик, и она это поняла. Когда ты ушла из её дома и не думая возвращаться. Смелость пугает слабых людей, а она слабая. Но ты ведь нет, не так ли? В этом мы с тобой похожи. — Похожи? — эхом отзывается Кейт и снова делает шаг назад, словно это танец, где сближаться ни в коем случае нельзя. В груди у неё грохочет сердце, и за ним она больше не может понять от паники ли это, или от счастья, или это страсть подожгла комнату и лишила её воздуха.  — Демоны разные, но ад один. И бежим от своих желаний мы тоже одинаково. Кейт внезапно встречает диван и чуть не плюхается, но умудряется удержаться на ногах, неотрывно смотря в лицо Вай. Она знает: её зачаровали, утопили в расплавленном серебре этих чужих глаз, и выплыть теперь не получится. Но Вай тоже не безучастна. Она тоже тонет. — Хочешь теперь убежать от меня, Кейт? Хочешь, чтобы я отошла? Скажи. Чего ты хотела на балконе этой ночью от меня? На этот раз очередь Кейт хвататься рукой Вай за плечо. Она уже не замечает, как у неё подрагивают губы, как часто поднимается грудь. Чувство такое, словно она вот-вот умрёт, но смерти лучше человеку знать не доводилось. — Я хотела... чтобы ты сказала правду. Что ты... что ты воспользуешься мной, если понадобится.   Вай кладёт ей ладонь на щеку, точно обжигает раскалённым железом. Жест этот властный, но совсем не жестокий. — Я не хочу тобой воспользоваться. Не хочу целовать тебя, чтобы мстить твоей матери. Я хочу тебя.  Кейт вздрагивает, и теперь ей приходится положить и вторую руку на плечо Вай, потому что иначе она просто упадёт. Это землетрясение? Почему земля плывёт под ногами? — Во мне чёртов пожар. И я хочу тебя, Кейт. Поэтому если ты хочешь остановить всё сейчас, скажи. Я не собираюсь снова причинять тебе боль. Кейт обнаруживает, что забыла, как составлять слова. Она моргает, с силой пытается вернуться в норму, но теперь она — это просто комок нервов, человек без кожи, а чувств слишком много. Она находит выход лишь один: прижаться губами к губам Вай, вплести свои пальцы в её красные волосы, и тут же загореться под неистовым огнём. Это Вай отвечает ей, жадно распахивает губы языком, врезается твёрдым телом, целует, оттягивая голову Кейт назад за волосы, так что почти больно, почти смертельно. Так жарко, так мягко. Вай вся — несгибаемый прут железа, но губы у неё мягче некуда, и это почти смешно.  Только смеяться невозможно: пальцы Вай играют на Кейт, как на искусном инструменте, — пробираются под футболку, под которой нет ничего, кроме горячей кожи и сладкого стыда, танцуют на рёбрах, мягко сжимают твёрдый сосок. Вай хрипло смеётся тихому стону Кейт, шепчет надтреснутым голосом: «Ты такая чувствительная, вот как? Я представляла...» От мысли о том, что она представляла, Кейт хочется заплакать. Пальцы на её животе, и под ними огонь, от которого внизу у Кейт всё пульсирует. Так жарко, так мокро. Вай коротко смотрит ей в глаза, спрашивает безмолвно. «Ты уверена?» Кейт кивает и падает прямо вверх, туда, где небеса стоят перед адом на коленях. Вай тянет её на себя, разворачивает спиной к стене — Кейт дышит ей в губы и чувствует, чувствует, чувствует. Длинные  пальцы касаются её горячих влажных губ под мокрой тканью белья, обводят круг у самой чувствительной точки, так, что Кейт крупно дрожит, дергается назад, но Вай держит её, не даёт отстраниться. Нежной, но твёрдой рукой она берёт Кейт за подбородок, заставляет поднять голову. Глаза у неё уже не светло-серые, а едва ли не чёрные. — Смотри мне в глаза, пожалуйста. Хочу увидеть, как ты кончишь из-за меня. Кейт сдерживает мольбу, но глухо стонет, когда один палец Вай собирает влагу и медленно проникает внутрь, а другой движется по кругу, заставляя нервы сжиматься в одну крохотную точку невыносимого удовольствия. На неё накатывает дикой волной дрожь, и она хочет зажмуриться, но почему-то не может отвести глаз от голодного лица Вай, и дрожит в её руках, извивается, стонет больше не сдерживаясь. Мир вокруг неё становится очень маленьким — весь он лишь в зрачках Вай. — Блять... — шепчет Кейт. Вай дрожит тоже.                        ***       Вай заставляет Кейт позавтракать нормально, даже сама готовит яичницу и тосты. От её расслабленной фигуры и беззаботного вида на светлой кухне Кейт тоже перестаёт смущаться: съедает всё, готовит чай в огромных чашках, больше смахивающих на ведра, и находит им фильм на допотопном ноутбуке Вай: что-то про ковбоев и железную дорогу. Они смотрят плечом к плечу, забравшись с ногами на диван, — Вай иногда комментирует героев с ленивой насмешкой, фыркает на страшные моменты, а потом внезапно засыпает прямо как была: сидя на диване с чашкой в руке.  В лице её нет напряжения, она дышит мирно и глубоко, и Кейт с острым чувством нежности аккуратно касается её руки, жмурится от счастья. Ей так хочется сохранить этот момент в памяти, уберечь его от любого зла, потому что вот она — эта мягкость, эта любовь, которую найти — значит обрести сокровище дороже денег. Кейт это знает. Чувствует. Она собирается в магазин: необходимо приготовить что-то поесть, пока Вай не проснулась, а в этой полупустой квартире разве что крысы не вешаются в холодильнике с голоду. За углом, как Кейт уже успела выяснить, какой-то элитный супермаркет, что-то из разряда вип-магазина для домохозяек. Но Кейт получила зарплату, так что почему бы и нет? Она берет с собой пятьдесят фунтов, ключи, рюкзак, из которого прошлой ночью выложила все свои вещи в шкаф Вай, и спускается по лестнице на первый этаж: лифт оказывается внезапно сломан. «Надо сделать что-то вкусное и простое, например, пюре с мясом. Или лучше просто взять пиццу? Готовка может обернуться...» У Кейт так и не получается додумать эту мысль. Она успевает ощутить только быструю, резкую боль в затылке, а после заваливается назад в чьи-то сильные руки, которые хватают её и без жалости тащат прочь, куда-то во тьму, откуда пахнет почему-то порохом. Порохом и огнём.