Звери бродят среди нас

Серёжа смотрит на футбольный мяч в своих руках, как на ядовитую змею. Плечо саднит, пока он откидывает его в сторону струсивших детей со всей осторожностью, чтобы не попасть в ответ и в них тоже. И так настроения нет, а тут ещё и игра, ненавистная с момента, как школьные соревнование по футболу превратились в трагедию. — На тебе лица нет. Серёжа вздрагивает и оборачивается. Он рад и не рад одновременно видеть сейчас Олега около себя. Давит из себя улыбку. — Футбол наводит на меня уныние. — Да? Мне в детстве нравилась эта игра. — Мечтал стать футболистом, — это не звучит, как вопрос, скорее констатация факта, но Олег, отвечая, кивает. — Немного. Позже подумал, что это глупо. Лет в шестнадцать загорелся пойти по стопам отца, он дальнобойщик, изъездил почти всю страну. — Здорово, — немного кисло улыбается Серёжа. — И почему ты здесь тогда? — Ещё есть дела, — чуть смеётся Олег. — К тому же, пока хватает и отца. Серёжа чуть покачивает головой, чувствуя, что не совсем понимает. Он вздрагивает, когда его лба касаются чужие тёплые руки. — У тебя температура. Я же сказал, заболеешь, — взгляд полный беспокойства. Почти как в детстве, но совсем не так. Никогда так не будет, и Серёжа эгоистично злится. У него слабость и кружится голова, но скорее от бессонной ночи, чем от простуды. Он не чувствовал в себе болезни. — Это нервное. Такое бывает. Я же не просто так в отпуск ушёл, верно? — Хорош отпуск. У тебя такие синяки под глазами, ты что, всю ночь программировал? Не злиться. Серёжа чувствует себя в ловушке эмоций и ситуации. Олег явно не виноват, что тут уже ничего не поделаешь. И его доброта — это искренность, а не издёвка. Он не знает. — Даже если и так, какая разница? — равнодушно говорит Разумовский, тоскливо смотря в сторону леса. Если бы не дело, смалодушничал бы он? Сбежал бы? От себя и мыслей не сбежишь. Тяжёлые выборы всегда даются с трудом. — Тебе стоит больше о себе заботиться. — Возможно.

***

Серёжа правда пытается переступить через их совместное прошлое и сосредоточиться на настоящем. Получается с трудом. Его одновременно подбадривают и заставляют грустить все попытки Олега его расшевелить. Волков явно не понимает, куда делся его позитивный настрой. От веселья и надежды не осталось ни следа. Но у Разумовского всё ещё оставалась его решительность завершить свой путь именно здесь и защитить местных, как бы его тут не чурались. Хотя бы ради Волкова и Татьяны Васильевны. Он входит в лес один. После множества прогулок вместе с Олегом, лес кажется более пугающим в одиночестве. Но ведь он не один. Птица рядом. Всегда-всегда вместе. Серёжа не хотел бы спешить. Но почти месячное затишье кажется немного подозрительным, словно что-то не так и он упускает из виду что-то очень важное. Могло ли так статься, что маг уже ушёл из этого места? Но зачем, если он не завершил своих дел здесь? К тому же интуиция говорила о том, что опасность близко. Или это не интуиция, а его природная тревожность? — Маленький любопытный маг, — в голосе — холод. И вокруг внезапно тоже. Ночной лес здесь определённо холоднее дневного, и не сказать что было слишком тепло в последнее время в принципе. Но сейчас стало морозно, словно он вышел без одежды и обуви в начале февраля. — Почтил меня своим присутствием. Увидеть говорившего не получалось. Он бы вряд ли смог узнать его по внешности, черты лица, увиденные в поезде, смазались в его памяти, слишком серым и обычным показался бы тот мужчина, если бы не аура смерти и не гнилостный запах разложения и чужого всеобъемлющего животного страха, что присутствовал и сейчас. Его магия кричала голосами тысяч его жертв, и их безумное отчаяние и паника передавались и самому Разумовскому. Два кроваво-красных огонька напротив, заглядывающие будто бы в саму душу. Фигура, словно сотканная из тьмы, возвышается над ним, давит одним своим присутствием. Спину колят камни и острые ветки, упавшие когда-то с деревьев. Когда он успел точно также упасть сам? Где Птица? Почему он не чувствует его? Почему он не чувствует свою магию? Тонкий лёд, разрастающийся по земле и по коже рыжеволосого. Безумный холод, перехватывающий горло страх. Дрожащие кончики пальцев, не способные вызвать даже столь привычную искру. Чужой сумасшедший смех. — Я думал, будет интереснее, — словно сожалея. — Приглашаю в гости, юный маг. Если хватит духу. И Разумовский просыпается. Словно тонул, а сейчас вынырнул из глубин. Воздуха в лёгких не хватает, тело слушается с трудом, холодное, словно у него вот-вот наступит трупное окоченение. Он благодарен, что горло перехватывает сейчас от эмоций, потому что криком, застывшим там, он бы перебудил возможно не только Татьяну Васильевну. Магия струится по венам, отогревая неестественно замёрзшее тело. Бледный до синевы Птицы появляется из пространства, словно сотканный, и прижимает его к себе. Он тоже выглядит напуганным. — Я не чувствовал тебя, — лихорадочный шёпот. — Ты был тут и не был одновременно. Словно в теле не было души. Серёжа нервно смеётся, хриплый булькающий звук. Горло всё ещё в неясном спазме, но с каждой минутой становится легче. Птица жмётся к нему и ластится, словно и правда думал, что вот-вот потеряет. Словно его Птенец исчезнет куда. Разминает чужие одеревеневшие конечности, укутывает в одеяло и крылья, пытаясь отогреть. Обнимает крепко-крепко. Перья случайно щекочут шею, заставляя мурашки бежать по спине, а тёплое дыхание опаляет ушную раковину, и дрожь теперь не только от того, что знобит. — Давай уедем, Птенец. Давай уйдём, — можно было решить, что Птица трусит, но боялся он не за себя. — Была ли нужда искусственно нас ослаблять и запугивать, если он такой сильный? — риторически спрашивает Разумовский, игнорируя чужую просьбу. — Если он поглотил столько душ, то разве нужно было бы ему держать дистанцию и действовать скрытно? — Он украл твою суть только что. — Временный фокус. И украл ли? — кривая улыбка возникает на лице Сергея. — Моя магия при мне. Он отделил будто бы меня от тела, но там не было ни магической силы, ни тебя. Но магия не принадлежит только телу, и наша с тобой связь не лежит только в области тела, — он смотрит прямо в жёлтые глаза. — Ты ведь меня учил всему этому, сам должен понимать. Страх туманит твой разум. — Говоришь, как старик. — То есть, как ты частенько? — Давай уедем, — шутка не находит отклика, и Серёжа вздыхает на повторную просьбу Птицы. Получается тяжко. — Разве это решит проблему? Даже если уедем, он уже знает. Он почувствовал преследование. Отпустит ли он эту ситуацию, если ему действительно есть, что нам сказать? У нас есть приглашение. Но хочет ли он в действительности, чтобы мы его приняли? Или он предпочёл бы, чтобы мы сбежали, поджав хвост? — Откуда в тебе эта смелость, Птенец? — звучит устало. — Или самоубийственная глупость. Серёжа смеётся, и в этом смехе больше ликования, чем страха. Он знает, что следующие его слова если не шокируют Птицу, то уж повеселят явно. — Я — это ты. Ты — это я. Брось тебе вызов, тебя не остановить — так почему я должен струсить? — он выпутывается чуть из-под вороха одеяла и протягивают руку, касаясь чужой щеки дрожащими пальцами. — Я не буду скрывать, что был напуган. И всё ещё. Но я не собираюсь уходить сейчас. Ты боишься потерять меня. — Не говори ерунды, — приходя в себя, бормочет Птица. — Точно также, как и я боюсь потерять тебя, — спокойно продолжает человек, игнорируя слова своей хтони. — Я не могу обещать, что это целиком и полностью безопасно для нас. Или что мы ничем не рискуем. Слишком много вещей, которые могут пойти не так. Но я не могу бросить этих людей. И я не могу уйти, не убедившись, что его следующей жертвой не станет Олежа. — Собираешься рисковать ради него? — Собираюсь. И ради нас тоже, — он чуть улыбается, а затем его губы касаются губ его отражения. Глаза Птицы удивлённо расширяются от этого простого, но крайне неожиданного прикосновения. Они оба ходили вокруг да около длительное время, и мало кто из них ожидал изменений в этой ситуации в ближайшее время. Тем более с инициативы самого Разумовского. Их связь была странной и запутанной, но не менее важной для них обоих. — Веришь мне? В нас?