Звери бродят среди нас

Блокнот плюхается на стол перед Волковым, раскрываясь на случайной странице. — Смотри, он пришёл по твою душу, Олег, — говорит Гром, смотря на него сверху вниз и считывая любые проявления эмоций. — Похоже, вы знакомы. Думаешь, это случайность. Олег смотрит. В полном молчании медленно листает старый даже на вид блокнот, скорее тетрадку, в которую раз за разом саморучно вставляли листки, то белые, то в линию, то в клетку, а затем явно саморучно сделали более плотную обложку. Действует аккуратно, чтобы не повредить старой и явно памятной кому-то вещице. Но почему кому-то? Олег и без рисунков понимает, что речь о Сергее Разумовском, по отношению к которому паранойя у Игоря Грома всё время воет волком, даром, что он пёс. Волков видит рисунки, очень много рисунков совершенно разных вещей и людей. Людей немного — сам Серёжа, его более старшая копия, с крыльями и без, вместе и врозь — у Разумовского есть брат-близнец? — сам Олег и некоторые люди, которых он встретил уже здесь. Та же Татьяна Васильевна, то ли позирующая специально, то ли зарисованная по памяти. Даже сам Гром дважды отметился. Но Игорь прав — Олега здесь слишком много, и более того, в начале он изображен совсем ребёнком. — Думаю, что случайно ли он меня встретил или нет — не особо большая разница, — бормочет Олег. Он шокирован, да, но он не видел в этом никакой проблемы, кроме того, что Серёжа не сказал. — Что в этом такого? — Он пришёл сюда не случайно! — рычит Гром. — В поисках он может наткнуться на то, что не нужно. Мне ли тебе рассказывать, что происходит обычно, когда сталкивается наш мир и мир обычных людей? У нас людей-то без дара тут живёт не так много, и то — часть в родстве. — Скоро его отпуск закончится и он уйдёт, — убеждает его не особо уверенный в этом Олег. — Разве ты не должен сосредоточиться на кое-чём другом, более важном?

***

Гром оставляет самодельный блокнот Разумовского ему, и Олег не может отделаться от мыслей о том, что тот жжёт ему руки. Шершавая поверхность обложки кажется чужой в его руках, но Волков не хочет оставлять блокнот в стороне. Он пытается понять, что связывает его с Сергеем Разумовским, но не может вспомнить ничего. В голове чёртов вакуум. Он пересматривает рисунки вновь. Навыки рисования у рыжеволосого явно с возрастом всё больше развивались, но не сказать, что и в начале своего пути они были бы плохи. Нет, как раз-таки нет. Очень отчётливо можно было узнать в ребёнке, отображённом так часто — маленького Олега Волкова. «Олежа», — можно было иногда встретить подписи, выведенные размашистым детским подчерком. Чем дальше — тем старше он становился на рисунках, да и сам Разумовский на них взрослел. Неизменным оставалась его взрослая копия. Не брат? Какой-то старший родственник? Впрочем, это не совсем то, что по большей части занимало сейчас мысли Олега Волкова. Потому что там, где обрывались рисунки его возраста лет двенадцати-тринадцати, почти не появляясь дальше до зарисовок его нынешней версии — оказалось были слеплены друг с другом странички. Случайно ли, или почти специально. Потому что там, скрытой от первого взгляда, находилась вырезанная статья из газеты. Об аварии многолетней давности, что унесла жизни юных школьников, которые ехали на соревнование по футболу. «Футбол наводит на меня уныние». Тусклый голос, скорбная грусть в глазах. Олег не мог понять тогда, но вспоминая эти слова Разумовского, ему кажется, что оплакать его точно успели. Неоднократно. Волков поджимает губы и до поздней ночи проводит в своей комнате, раз за разом просматривая рисунки рыжего городского солнца, пропуская ужин. Наверное, он подаёт смешенные эмоции, потому что запах матери приближается к двери и уходит, а стука так и не случается. «Мы спасли тебя. Теперь ты один из нас». Олег злится не на родителей. Он чувствует гнев по отношению к себе. Лист. Абсолютно пустой, ничем не заполненный лист — таким он себя ощущал. С поправкой на шерсть и клыки. Он даже не думал узнавать, кем он был. Он знал только, что был сиротой. И даже не предполагал, что у него кто-то был. Что он был у кого-то.

***

Он срывается ночью, гонимый вопросами. Олег думал бы дождаться, пока Серёжа сделает шаг, чтобы понять, что у него в голове, потому что Разумовский — загадка, которую Волкову слишком сложно понять без воспоминаний детства. Но даже того, что он узнал в этом возрасте, достаточно, чтобы разумно опасаться, что случиться так, как он и убеждал Грома — тот завершит свой «отпуск» и уедет, как ни в чём ни бывало. Друг жив — жив, и ладно. По какой-то причине он не собирался раскрывать завесу прошлого. Олег замирает, словно врезался с разбегу о стену. Запутывается пальцами в собственные волосы и сжимает пряди, понимая. Разумовский хотел. Он пытался сказать тогда, но не находил нужных слов. А затем спросил Олега, стал бы он делать что-то подобное. Но Волков-то думал совсем о другом! Он-то считал, что подобные вещи связанны с самим Серёжей. Бросившие его и объявившиеся обнаглевшие родственники или что-то вроде этого. И разве он не сказал, что ребёнок сам должен выбирать, хочет ли он знать кого-то? Ох. А знал ли Разумовский, что Волков в курсе своего усыновления? Конечно, нет. Откуда бы ему было знать. Тогда понятно. Олег бы наверное тоже сомневался, ломать ли чужую идиллию. Но даже если бы он не знал, родители — чудесные люди. Это бы ничего не поменяло. Они всё равно для него были бы важными людьми. Волков опустил одну из рук ниже, от волос к шее, сжимая волчий клык, который никогда не снимал. Клык, конечно, не был настоящим в начале жизни этого кулона, он был оплавлен, когда Олег очнулся уже другим, но он всё равно не хотел его снимать. На рисунках Серёжи он тоже был с этим украшением — волчья голова и клык, но сейчас клык там был один из его «молочных». Он хранил эту вещь из прошлого вместо своих воспоминаний, и от этого было как-то… тошно. Олежа. Он хотел найти Серёжу. Хотел спросить прямо. Хотел понять. Но у леса он увидел знакомую макушку, шустро мелькнувшую за деревьями и уходящую прочь.