Соответствуя Добрым Нравам

Аято влюбился в Тому с первого взгляда. Он часто слышал, что обычно так влюблялись именно омеги: внезапно, мгновенно и безоговорочно, на подсознательном уровне. Он просто посмотрел на Тому и понял. "Ах. Он. Вот как". Хотя в тот момент на него и смотреть-то было больно: тёмные круги под глазами, небрежно остриженные светлые волосы, повидавший лучшие времена монштадтский плащ производили на остальных слуг то ещё впечатление. Тем ранним холодным утром старый управляющий привёл его во двор поместья, чтобы официально представить Тому руководству клана. Глава семейства Камисато стоял на широком кленовом крыльце, глядя на них сверху вниз и периодически кивая, пока управляющий, согнувшись в поклоне, кратко пересказывал историю злоключений бедного мальчишки-монштадтца, который по воле архонтов оказался в Иназуме. Аято стоял на несколько шагов позади отца, аккуратно прижимая к себе за плечи ещё совсем маленькую сонную Аяку, которая отчаянно зевала и то и дело тянула к лицу кулачки, чтобы потереть сами собой закрывающиеся глаза. Несуразно огромная деревянная с золочёной росписью заколка на её затылке так и норовила съехать набок. Аято быстро выпутывает руку из длинного рукава формальной накидки-хаори и осторожно возвращает заколку на место. Аято с самого начала знал, что мальчишка-бета будет служить непосредственно ему и, в будущем, Аяке, именно поэтому их присутствие требовалось официально. Однако Аято соврал бы, если бы сказал, что ему не было по крайней мере любопытно посмотреть своими глазами на новое и такое неожиданное приобретение комиссии Ясиро. Мальчишка почти незаметно приподнимает голову и с нескрываемым восхищением во взгляде украдкой смотрит вначале на главу клана Камисато, а потом ему за спину — на Аято. Заметив его, Тома мгновенно забывается и чуть выпрямляет шею, глуповато уставившись на него с приоткрытым ртом. Аято, вопреки собственному намерению сохранять серьёзное лицо, едва-едва задирает подбородок и внимательно смотрит, ни на секунду не разрывая зрительного контакта. Изначальное любопытство в живых зелёных глазах быстро сменяется вспышкой смутного восторга, тонкие губы Томы растягиваются в еле заметной улыбке. И Аято с запоздалым удивлением осознаёт, что непроизвольно улыбается в ответ. Он тут же поднимает руку, невольно прикрывая рот пальцами. Чужое внимание непривычно взбудораживает и льстит, кожу на шее сразу начинает легонько и тепло покалывать. Аято зачарованно рассматривает его подсвеченное розоватым рассветным солнцем лицо, отстранённо чувствуя, как Аяка елозит под его ладонью, нетерпеливо переступая с ножки на ножку, её деревянные сандалии негромко стучат о лакированные доски. В следующий момент управляющий бесцеремонно хватает Тому за лохмы на затылке, заставляя вновь склонить голову в церемонном глубоком поклоне. Тот ойкает, неловко упираясь ладонями на колени, чтобы не потерять равновесие и не упасть лицом в мелкий белый щебень. Аято вздрагивает, резко приходя в себя и шумно вдыхая воздух через нос. — Тома!.. — гневно шипит старик сквозь зубы, а потом в полный голос снова обращается к главе клана. — Прошу простить негодника, ваше превосходительство, мальчишка ещё не до конца разобрался с нашими манерами. Глухо, словно через плотную стену, Аято слышит, как смеётся отец. Он по-прежнему не может оторвать взгляда от соломенных волос на его затылке. C непонятной поспешностью он тихонько вдыхает раз, ещё один, ещё раз, не сразу осознавая, что тем самым пытается различить чужой запах в сыром утреннем воздухе. — Прошу прощения, ваше превосходительство! — бодро извиняется Тома. Всё внимание Аято тут же концентрируется на его ломающемся, всё ещё не до конца взрослом голосе. Тома проглатывает окончания слов, необычно растягивая гласные. — Встретить вас лично — большая честь для меня. С позволения старика-управляющего он наконец выпрямляется в полный рост, уверенно поднимая твёрдый и решительный взгляд на главу клана. Тем утром Аято клянётся себе, что сделает всё, чтобы Тома смотрел такими глазами на него и только на него. Когда управляющий кланяется на прощание и с явным удовлетворением на лице уводит Тому за собой, Аято берёт Аяку под руку и следует за отцом внутрь дома. Он невольно смотрит на собственные аккуратные длинные пальцы, почти инстинктивно ожидая увидеть призрачную тонкую красную нить, обёрнутую вокруг мизинца. Аято ни на минуту не сомневается в том, кто находится на другом её конце. *** Дверь из рисовой бумаги с тихим шелестом отъезжает в сторону. — Господин? Тома заходит в покои с деревянным подносом в руках и, не дожидаясь ответа, отодвигает плотную вуаль, отделяющую кровать от остальной комнаты. Аято тяжело переворачивается в постели, глядя на него немного мутным взглядом. Простыни и подушки пропитались потом — он вытирает влажное лицо краем одеяла. Тома ставит поднос с горячим чайником и глиняными стаканами на низкий столик перед ним. Терпкий запах мяты вперемешку с чабрецом чуть успокаивает Аято, он выжидающе смотрит, как Тома наливает травяной чай. Тома следит за тем, как тот, выпутавшись из-под нескольких мягких одеял и сев прямо, медленно пьёт горько пахнущий настой, громко и отчётливо глотая. — Всё ещё плохо? — Уже лучше, — отзывается тот. Полы неплотно завязанной ночной юкаты расходятся в стороны, обнажая белую, едва тронутую горячечным румянцем грудь. Тома задерживается взглядом на маленьких розовых сосках, но усилием воли заставляет себя отвести глаза в сторону. — Спасибо. Аято неуверенными пальцами ставит пустой стакан обратно на поднос и не очень грациозно падает обратно на подушки. За три с лишним года службы клану Камисато Тома чуть ли не впервые видит его настолько беззащитным и изможденным. То, что Фурута впервые поручила ему ухаживать за Аято во время его течки, было высшим проявлением доверия и своеобразным признанием. Даже если Тома не очень представлял, что с этим признанием делать. Он ловит на себе взгляд Аято, который рассеянно водит пальцем по своей груди, тяжело поднимающейся с каждым вдохом. — Вам нужно что-то ещё? Тот смотрит ему в глаза. Тома нервно переносит вес с одной ноги на другую, половые доски еле слышно скрипят. Наконец, после долгого молчания, Аято отодвигается от края кровати и легко похлопывает тонкими пальцами по простыни. — Да. Побудешь со мной немного? Тома чувствует себя так, как будто у него из ушей вот-вот пойдёт пар. — Господин, я не знаю, насколько это... — Аято, — нетерпеливо перебивает его тот. — Здесь никого нет, зови меня Аято. Никто и слова не посмеет сказать, просто посиди со мной. Тома мог бы поспорить, что всё поместье будет неделю стоять на ушах, если кто-то узнает, что Аято добровольно пустил его в своё гнездо, но он решает держать язык за зубами. Вместо этого он аккуратно садится на самый край постели, Аято тут же протягивает руку и берёт Тому за запястье, кладя его ладонь себе на лоб. — Барбатос! — Тома невольно вздрагивает от разницы температур и разворачивается, пододвигаясь ближе. — Ты очень горячий. У Фуруты есть травы от жара, может, тебе их заварить и тоже принести? — Спасибо, не надо. Это всегда так, оно само пройдёт, — проговаривает Аято на выдохе, невесомо и щекотно потираясь кончиком носа о нежную кожу на внутренней стороне его запястья. — Ты холодный. Приятно. Тома нерешительно закусывает нижнюю губу, а потом бережно кладёт на щеку Аято и вторую ладонь тоже, тот сразу же благодарно вздыхает в ответ. Эта небольшая спальня на втором этаже особняка клана Камисато специально предназначалась для течных омег: расположение и хитрая конструкция стен сводили контакты с внешним миром до минимума. Идеальное убежище от излишне любопытных глаз и недобрых слухов. О том, что в семье Камисато в принципе были омеги, Тома с удивлением узнал к концу второго года своей службы, когда самые приближённые слуги благородной семьи, в конце концов преисполнившись к нему доверием, начали постепенно посвящать его во внутренние дела клана. Как бета, Тома физически не мог воспринимать запах феромонов и, тем более, как-то их различать. Но как он понял впоследствии, только поэтому ему и доверили работать с Аято — молодым наследником и жемчужиной клана. У Томы просто не было повода задумываться об этом раньше, в Мондштадте взаимодействию между альфами и омегами уделялось гораздо меньше внимания. Город свободы неминуемо уравнивал всех: омег охотно принимали в рыцари Фавония, а среди монахинь в храме Барбатоса нередко встречались альфы. В свою очередь, в Иназуме, стране отвесных вершин, глубоких ущелий и ярких контрастов, сохранялось определённое неравенство между вторичными полами. Из разговоров слуг Тома понял, что сам факт того, что родители воспитывали Аято как будущего наследника, несмотря на то, что тот был омегой, воспринимался приближёнными людьми как проявление смелости. Или безрассудства. Тома ойкнул и вырвался из собственных мыслей, почувствовав на своём запястье острые зубы. Он опустил взгляд на Аято, который надавил чуть сильнее, причиняя боль, но не повреждая кожу, а потом выпустил его руку изо рта. — Аято! — Я три раза звал тебя по имени, — с еле различимым упрёком проговорил тот, прижимая его запястье к своей обнажённой груди. — О чём ты задумался? — О работе, — почти честно отвечает Тома, с неудовольствием разглядывая красные полукруглые следы от зубов у себя на руке. Ему повезёт, если не останется синяков. — Не кусай меня, а то остальные подумают ещё... — Подумают о чём? — интересуется Аято, глядя на него с непонятным вызовом. Тома смотрит на его длинные тёмные ресницы, на тонкий аккуратный нос, на приоткрытый рот с мелкими белыми (и острыми, как выяснилось) зубами. — ...О всяком, — вздыхает он после короткой паузы. И получает тихий, шелестящий смех в ответ. Аято приподнимает одно из одеял и снова смотрит ему в глаза. Тома тупо пялится сначала на него, потом на одеяло, а потом до него всё же доходит, чего тот хочет. — Нет. Сразу нет. — Пять минут, Тома, — просит Аято, домиком приподняв тонкие брови, но в ласковом мелодичном голосе на секунду проскальзывает злая жёсткая нота. — Десять. — Так пять или десять? — отчаянно шепчет он, а потом спохватывается. — Стоп, нет! Всё ещё нет! — Десять, — Аято с силой тянет его на себя. Тома невольно смотрит на его подрагивающую от плохо скрываемой обиды нижнюю губу. — У меня есть спрей-блокатор, никто не заметит, пожалуйста, просто иди сюда. Если бы у Томы было чуть больше самообладания, он бы нашёл в себе силы подняться и уйти. Если бы он искренне хотел предотвратить любые риски для своего господина, он бы сделал это. Если бы он дорожил своей работой, он бы оттолкнул его от себя. Но больше всего ему хочется прижаться к Аято всем телом, наслаждаясь скоротечной, невинной близостью и вдыхая его сладковатый запах, даже если он не в силах различить за этой поверхностной сладостью нечто большее. Аято смотрит на него, как будто мир за пределами этой комнаты для него не существует вовсе. Тома вздыхает и, не раздеваясь, залезает под предложенное одеяло, в тайне желая, чтобы эти несчастные десять минут продолжались вечно. *** — Как поживает твоя мама? — спрашивает Аято, едва не касаясь губами его уха. Тома заметно вздрагивает и отстраняется, чуть не выронив из рук церемониальную нагрудную пластину, которую он уже минут пять пытался прикрепить к торжественному кимоно. Аято смотрит на него с неподдельным интересом на лице. Его руки раздвинуты в стороны — он терпеливо ждёт, пока Тома закрепит чёртову переднюю пластину и возьмётся за вторую, спинную. (Аято терпеть не может громоздкие и душные традиционные одеяния, которые приходилось надевать при официальном выходе в свет, но он готов потерпеть час-другой, если это означает, что всё это время Тома будет ходить вокруг него, бережно дотрагиваясь и безуспешно стараясь лишний раз не встречаться с ним взглядом.) — Что? — Твоя мама, — повторяет Аято. — Как у неё дела? Я видел, что на этой неделе тебе приносили письмо. — Ах, это, — с некоторым облегчением в голосе отвечает Тома, снова принимаясь приделывать пластину к незаметным петлям поверх боковых швов. — Она в порядке. По крайней мере, была два месяца назад, почту стали возить совсем редко. — Она когда-нибудь бывала в Иназуме? Тома качает головой. — Нет, ни разу. У меня ходили мысли пригласить её, но теперь из-за охоты на Глаза Бога... — он невесело пожимает одним плечом, сосредоточенно продёргивая шнур через крепления. — Не думаю, что получится. Аято задумчиво хмыкает где-то у него над головой, Тома стоит так близко, что чувствует, как звук вибрирует в его горле. — А как насчёт посылки? Небольшой подарок из Иназумы. Если отправить дипломатической почтой от комиссии Ясиро, дойдёт за две недели. — Ты серьёзно? — Тома затягивает шнур в тугой узел и смотрит наверх. Аято мягко улыбается, его смешливые глаза будто бы светятся изнутри. Плохой знак. Тот явно задумал что-то такое, последствия чего в итоге придётся разгребать именно ему. Это осознание вызывает в Томе одновременно чувство нежности и лёгкое раздражение: взгляд падает на маленькую родинку под изогнутым в улыбке ртом, и ему очень хочется прижаться к ней губами. — ...Раз уж ты предлагаешь, — вздыхает он, заводя руки ему за спину, чтобы провести шнур через пояс. — Я могу сам выбрать, что ей послать, или у тебя уже есть какие-то варианты? Улыбка Аято становится чуть шире, он явно рад, что Тома обнаружил хотя бы какую-то часть его скрытого замысла. — Я уже распорядился приготовить ящик нужного размера, — признаётся он. — Лавандовые дыни, трёхцветные данго, резные фигурки... Вся Иназума в одной коробке. Комиссия обычно дарит такие новоприбывшим послам. — Так, так, всё, я понял, — Тома встаёт на ноги, наконец оказываясь с ним на одном уровне. — Только мне ещё нужно будет написать ответное письмо. — Можно мне добавить пару строчек? — с подозрительным энтузиазмом быстро интересуется Аято. — Мама не умеет читать иероглифы. — Ах. Губы Аято растягиваются в тонкую нитку: он выглядит до того расстроенным, что Тому тут же одолевает иррациональное чувство вины. — Хочешь, сделаем вечером фотографию? — спрашивает Тома, прижимаясь ближе, чтобы без особой на то причины проверить пальцами уже затянутое крепление у Аято на спине. — Ты, я и Аяка. Я приложу фото к письму. Аято смотрит на него тёмными из-за раздавшихся зрачков глазами. — Хочу. *** Кровать еле слышно, но ритмично скрипит под их общим весом. В комнате темно и невозможно жарко, приоткрытое окно никак не освежает душный воздух. Тома утыкается мокрым лицом в подушку — ему настойчиво чудится, что чужой лихорадочный течный жар всякий раз заражает и его тоже. Ужасно хочется снять куртку, да и майку тоже, но он не собирается позволять себе слишком многого. Он помогает Аято далеко не в первый раз, Тома знает, какие границы нельзя переходить. Мягкие пуховые одеяла аккуратно, но изобретательно переложены многочисленными подушками, покрывалами и случайной одеждой. За пару дней до начала Тома привычно оставлял своё одеяло в тайной спальне на втором этаже. Аято утверждал, что его запах помогал ему лучше справляться с течкой, а поэтому Тома никогда не отказывал, когда тот выпрашивал у него вещи, пусть иногда и совершенно случайные: чего только стоили мягкие кисточки с его собственного пояса, которые Тома однажды не без удивления обнаружил в изголовье кровати. Он двигает пальцами глубоко и с нажимом, Аято коротко и мягко ахает, когда он чуть сгибает их, задевая чувствительную точку. Между ног у него мокро, скользко и горячо, обильная смазка неприлично громко хлюпает между пальцев. Вздохи и всхлипы постепенно становятся всё громче и громче. Тома ощущает влажное прикосновение губ к своей шее: Аято жарко вдыхает и ртом, и носом одновременно, вздрагивая от чего-то такого, что чувствует только он сам. Он цепляется за его плечи обеими руками пытаясь притянуть ещё ближе. Тома не различает феромонов, но они совершенно точно влияют на него. (На его способность принимать взвешенные решения). Он упирается ладонью в матрас, приподнимаясь на одной руке, но не забывая непрерывно двигать другой. Аято всё ещё лежит с приоткрытым ртом, хрипловато выдыхая, расфокусированный взгляд прикован к его лицу. Тома смотрит на его блестящую от пота грудь и судорожно пытается вспомнить, когда в последний раз давал ему пить. Они погасили свет больше часа назад, а значит... — Поцелуй меня, — с неясным отчаянием просит Аято, заглядывая ему в глаза и прикасаясь к щеке пальцами. Тома видит, как подрагивает его нижняя губа, видит мокрые следы слёз от перенапряжения, стекающих к вискам, он чувствует, как туго тот сжимается вокруг его пальцев. Он пытается, правда пытается найти в себе хотя бы одну причину, чтобы отказаться. Но Тома всегда был слишком слаб к просьбам Аято. За следующие несколько минут его мозг, очевидно, перегревается и перестаёт формулировать хоть сколько-нибудь осознанные мысли, голову безраздельно занимают только сиюминутные ощущения: влажный, шершавый язык Аято, торопливо скользящий по его собственному языку и зубам; пальцы, впивающиеся в волосы на затылке, и горячие упругие бёдра, чересчур сильно сжимающие его запястье. Аято ожесточенно оттягивает воротник его куртки, отрываясь от его рта с отчётливым мокрым звуком. — Сними, — просит он, облизывая его нижнюю губу и щекотно тревожа пальцами кожу на затылке. И кто Тома такой, чтобы его ослушаться. Он выпрямляется, под жалобный стон выпутываясь из чужих объятий, затем торопливо стягивает с себя куртку. Подумав, он быстро развязывает повязку на голове и откладывает в сторону и её тоже. Тома ложится обратно, ощущая приятное тепло чужого тела. Аято всхлипывает, когда он снова заводит руку вниз, под полу халата, сначала сжимая небольшой, но твёрдый член, а потом мягко касаясь и проводя пальцами между складок, вызывая ещё один короткий сладкий вздох. — Скажи мне, чего тебе хочется, — шепчет он, прижимаясь к щеке Аято с мелкими частыми поцелуями. Тот выгибает шею, вновь прижимаясь к его губам своими, на этот раз уже чуть спокойнее, однако в каждом его движении по-прежнему сквозит желание. Тома не может решить, как ему нравится больше. — Тебя, — честно выдыхает Аято ему в рот, снова сжимая его руку меж бёдер. У Томы перед глазами мгновенно начинают взрываться фейерверки, до него вдруг запоздало доходит, что его член тоже стоит, с болезненным возбуждением отзываясь на поцелуи. — Ты уверен? — уточняет он немного беспокойным и абсолютно не сексуальным тоном, неловко перехватывая одну из ладоней Аято и опуская её себе на пах, чтобы тот осознавал, в какой ситуации они оказались. — Я не смогу тебя повязать. — Мгм-гхм, — согласно хмыкает тот, с неожиданным энтузиазмом сжимая его через штаны. Он некоторое время ждёт, пока Аято скажет ещё хоть что-то, но тот явно потерялся в моменте, нетерпеливо покусывая его за шею. — Аято... — Тома отчаянно сглатывает, пытаясь подобрать слова. — Я не хочу, чтобы ты пожалел об этом. Аято наконец отрывается от его шеи и отстраняется, глядя ему в глаза. На его порозовевшем лице легко читаются все эмоции, кроме беспокойства: раздражение, совсем легкий налёт разочарования и очень, очень интенсивное желание. — Ты не альфа. Мы не вяжемся, — медленно проговаривает он, с этого расстояния Тома видит, как его блестящий розовый язык двигается у него во рту, складывая слоги в слова. — А если я захочу ребёнка... обещаю, ты узнаешь об этом первым. После этих слов вся кровь, которая ещё оставалась у Томы в голове, быстро её покидает, приливая к члену. Он припадает ко рту Аято и не думает больше ни о чём другом. Спустя пару минут его штаны отправляются на пол вслед за курткой. Аято раздвигает колени, подпуская Тому ближе, и он зажмуривается, еле удерживаясь от того, чтобы толкнуться бёдрами ему навстречу, — до того горячо, влажно и приятно было даже просто лежать поверх Аято. Он сжимает собственный член в ладони, потираясь текущей головкой вдоль скользких складок и наблюдая за реакцией на лице Аято. Тома чувствует, как тот напрягает мышцы живота, сжимаясь, и он тут же торопливо закусывает губу, лишь представив, как это давление будет ощущаться изнутри. Аято приподнимает ногу и несильно бьёт его по боку внутренней стороной колена. — Ну же, — улыбается он тонкими и блестящими от слюны губами, чуть насмешливо глядя на него из-под ресниц. — Или мне сесть на тебя верхом? На Тому это действует, как красная тряпка на быка, и в следующий момент Аято сдавленно ахает от неожиданности, почувствовав его в себе. Тома ощущает, как в груди болезненно тянет из-за неуместного умиления, и в порыве чувств прижимается губами к его виску, невольно вталкиваясь глубже. Нужный ритм удаётся найти не сразу: поначалу Аято нетерпеливо ёрзает под ним, пытаясь заставить двигаться быстрее, но чуть успокаивается, когда Тома, который и без того еле сдерживался, чтобы не кончить сразу, сильнее придавливает его к постели собственным весом. В ночной тишине комнаты скрип кровати кажется душераздирающе громким, а вздохи и влажные шлепки — невероятно пошлыми, однако всё это не идёт ни в какое сравнение с потоком ощущений там, где соединяются их тела. "Архонты", — бестолково думает Тома, прижимаясь лбом ко взмокшему лбу Аято и с неясной торопливостью оглаживая чужое напряжённое бедро: "Какой же... какой же он...". Аято сцепляет руки за его шеей в замок и притягивает ближе, Тома чувствует, как время от времени того буквально встряхивает. Его брови сведены домиком: Аято уже даже не смотрит на него, крепко зажмурившись и закусив нижнюю губу, и Тома понимает, что он близко, он ужасно близко. Тома торопливо просовывает ладонь между их животами и вводит палец внутрь него, рядом со своим членом. В ответ на это Аято жалобно всхлипывает, отворачивая голову в сторону, пока Тома хмурит брови, стараясь сосредоточиться и продолжать двигаться. Внутри у Аято слишком туго, слишком жарко, но он всё-таки проталкивает в него ещё один палец, а потом сгибает их, мягко массируя изнутри. Хватка вокруг его шеи вдруг становится ещё крепче, Аято монотонно и глухо ноет ему в грудь, а спустя минуту-две начинает стонать уже в голос, часто и крупно вздрагивая. Тома вздрагивает тоже, коротко вдыхая носом и медленно выдыхая через рот, а после буквально падает на Аято сверху и с силой кусает его за шею. Он практически не чувствует боли, когда Аято пронзительно вскрикивает и впивается в его спину ногтями. *** На следующее утро его будит короткий кодовый стук: три быстрых удара, пауза, ещё два. Аято лениво поворачивает голову, медленно моргая и давая глазам привыкнуть к тусклому рассветному свету, все мышцы в теле приятно тянет от перенапряжения. Дверь в комнату с шорохом открывается, кто-то тихо ставит деревянный поднос на пол прямо у порога и сразу уходит, задвинув дверь. В нос сразу бьёт узнаваемый запах чабреца и мяты — травяного сбора для омег. И чего-то сладкого и явно съестного. Аято прикрывает глаза, мысленно делая заметку щедро отблагодарить Фуруту в самое ближайшее время. Тома морщит нос и, не просыпаясь, прячет лицо у него в шее. Аято чувствует, как его губы сами собой растягиваются в улыбке. Он расслабленно обнимает Тому, стараясь не тревожить пальцами жутковатые рваные царапины на лопатках. Аято чуть рассеянно глядит в потолок, прислушиваясь к собственному телу, а затем удовлетворённо проводит языком по внутренней стороне зубов. Отчего-то ему думается, что высоконравственные старцы из комиссии переживут, если у следующего наследника клана Камисато будут зелёные глаза.