***
Мы довольно редко целуемся, потому что я до поздней ночи работаю, а он… не поверите… помогает мне. Я прошу его обводить контуры тушью и стирать лишние карандашные линии. Альфред очень старается, чтобы порадовать меня и чтобы я не слишком уставал. Да и тем более, во время работы он спокойно сидит рядом, а не лазает на крышу дома, и мне следить не надо. Дай совсем еще ребенку, как он, раскраску — и он на весь вечер в заботах. — И вот тебе не жалко этих историй? — как-то раз задал Альфред мне этот вопрос. — Они же уникальны, ни одна не повторяется. Ты гений, — настоящий комплимент от мальчишки, который предпочтет в обычном разговоре подколку, а не ласковое слово. — Нет, не жаль, — ответил я. — Сделать мир для умирающего человека каплю светлей полностью окупает мой труд. — Пф, все равно ты преследуешь это из своих целей, — все действительно не просто так, но порой даже я вижу здесь чистейшее желание просто помочь. — Ты постоянно так говоришь, ты издеваешься?.. — устало протянул я, глядя на часы. Он, кажется, вспомнил что-то, поэтому сиганул в холл. Он меня прекрасно расслышал. — Тебе письмо пришло, — моментально сменил тему Альфред, возвращаясь. — Я даже знаю, от кого, — я принял белый конверт. Обратного адреса нет. Ох, и любит же он так развлекаться. — У тебя сестра есть, вроде. Не она? — У Алисы зубы не болят, чтобы писать, — где-то примерно в этот момент телефон известил о новом сообщении. Я открыл этот конверт. В нем был билет в местный театр, на премьеру. Какой же сегодня праздник, чтобы дарить такой подарок? И все равно я занят, чтобы составить врагу компанию. Я открыл текстовое сообщение; пусто, как всегда. Просто Франциск знает, что я не люблю звонить, я люблю писать. А приглашением к разговору у нас всегда является пустое сообщение. "Ну, что, лягушка волосатая, соскучился?" "Торжественно приглашаю тебя провести вечер в театре! Я выиграл два билета на чудесный спектакль!" "В лотерею играешь, что ли? Не ожидал. Извини, но я не могу". "А что случилось? Ты никогда раньше не отказывался от походов в театр". Я, наверное, настолько сам заскучал, что представил его изумленный жалостливый тон. "Работа, идиот, работа. И если бы ты не мочил бородку в вине и не ходил по девицам, а интересовался моей жизнью, то уже бы знал, что…" "Что, что случилось?! Рассказывай быстрей!" Я знаю, нехорошо так. Но Франциску до жути интересны чужие судьбы, и я не мог упустить возможность поиздеваться над его любопытством. От телефона я отвлекся на несколько минут, заканчивая рисунок в последнем блоке на листе. Альфред не мешал мне, развалившись на диване вниз головой и закинув на спинку ноги. Надо его так сфотографировать. Следующее сообщение было на французском, наверняка Франциск весь извелся, ожидая от меня ответа. На его языке я принципиально не говорил, но я мог предположить, что там что-то типа: "Артур, чертов засранец, быстрей говори уже, что произошло, а то у меня сердце от интереса остановится!" "Разве прошлое сообщение не отправилось?" "Не издевайся, хулиган!" Мне стало весело. Даже если при встрече мне хочется от его жеманного выражения лица выть и вешаться, то по простым разговорам я скучал. Тем более, это он был рядом, когда меня выставили от разочарования из дома. "Эх, даже рассказать об этом некому…" "Mon dieu, Arthur! Я весь во внимании!" "На мне теперь не только работа, но и ребенок". "Когда ты успел?!" "Ты не понял. Он младше. И я познал химию". Ответа долго не было. Франциск, наверное, вызвал спасателей и теперь с мигалками на всех парах вместе с ними мчится ко мне. Если даже я привык убегать, о нем и говорить нечего. Это первый раз, когда я пусть немного несмело, но все же открыл сердце одному беспомощному обаятельному идиоту. Он сейчас, кстати, заснул там же, на диване. Я не буду его будить, сны в том месте действительно приятные. "Шутки шутишь, mon ami? Я так рад за тебя! Расскажи мне о нем все! Кто же это смог отогреть твое сердце?" Нет уж, это только моя радость. Наверное, я слишком ревнив, если при прочтении этих строк даже сквозь пространство захотелось отправить Франциску кулак в нос. Мой рассказ он мигом переделает в сплетню, даже не заметив, и расскажет о нем всем сидящим рядом пассиям. Но на самом деле я знаю, что он умеет хранить секреты и по вечерам любит сидеть один. Все равно, черт возьми! "Всего тебе самого ужасного и не сдохнуть". Последними я словами я смягчил, как я думаю, прощание. Невежливо так обрывать разговор, но с ним просто не могу иначе. Просто тянет на грубости к такой острой на язык, но мягкой персоне.***
Вместе с Альфредом мы составили расписание его приемов пищи и походов в туалет. Еще одна, как он выразился, НЕпрелесть аналгезии. Особенно ночью, когда он во время очередного просмотра очередного фильма выпивает очередную бутылочку какого-нибудь очередного вредного сладкого напитка. Я не знаю, как до меня он вообще жил, как вставал, но, наверное, он ставил будильник или вообще действовал интуитивно. В любом случае, человеческий организм удивителен. Но когда он в первый раз попросил разбудить его ночью в туалет, я проспал. Я тогда слишком устал от кропотливой работы и тоже себя вообще не чувствовал. В первый раз он встал сам, хотя утром пристыдил. Во второй раз я решил исправиться. Тогда я тоже набегался за день с заказами, устал от слез и жалоб чужих людей, но встал и принялся его будить. И ведь этот чертов Джонс еще кряхтел и протестующе мычал мне тут! Домычался. Сам матрас сушил.***
Как-то в один вечер была гроза, и этот юла мне покоя не давал. Ему надо было повернуться то туда, то сюда, куда-то выйти, перенести меня к стенке, а потом самому туда пихаться, лезть обниматься, а потом говорить, что я извращенец. Все это, как я понял, связано с непогодой. — Боишься грозы? — спросил я Альфреда, приподнимая одеяло. — Такие, как я, ничего не боятся! — уверенно заявил он, нахмурив брови. — Чего тогда как лист трясешься у меня в ногах? — хоть меня это и достало, но его действия до жути забавны. — Потому что. — Это же ведь так естественно — чего-то бояться, — выдохнул я, падая обратно на подушку. — Да и тебе есть чего. Ты все время проводишь дома, а за дверью у тебя целый мир!.. — Все главные страхи, как раз, дают о себе знать, когда ты один, — еле расслышал я бурчание Альфреда. — Дом — как одна большая коробка, тюрьма. — И не говори, что я надзиратель. — Как раз да. Потому что мне надоела каша. Я демонстративно замолчал. — Артур, — позвал Альфред. — Ты каждый день живешь в том мире. Неужели не страшно? — Эх, Альфред… — устало выдохнул я. — Я вижу столько смертей и горя на лице незнакомых мне людей, что кажется, будто я все на этом свете видел. Ты представь, как это: впервые видеть человека, заведомо до этого момента зная о нем все. И так каждый день, я досконально знаю, как выглядит со стороны смерть. Так что чего мне своей бояться? — А обо мне ты знал? — А вот о тебе не знал, не поверишь. Только адрес. Люди сразу рассказывают все по телефону, а не при встрече, как ты. — Тогда я уникален! — похоже, я немного отвлек его от грозы. — Таких, как ты, больше нет… — пробормотал я, засыпая.***
В один прекрасный день знаете, что он мне заявил? — Я не импотент. И что мне отвечать? — По утрам я не замечал, чтобы ты чувствовал дискомфорт. — "Дискомфорт", — передразнил он меня своим кривлянием. — Такое было в четырнадцать. Сейчас я уже взрослый, так что с трапом с утра я в силах совладать. По тем же причинам, почему я зимой с босыми ногами по полу хожу. Я понял. Даже этого не чувствует. Обыкновенные земные прелести — и он их частично лишен. Я не стал с ним спорить, в чем-то он прав. Кровь в нем продолжает циркулировать, сердце — биться, сны — сниться. И за ночь он достаточно набирается сил. Все понятно. — И мне-то что с того? — я обогнул его и пошел на кухню. — Вдруг ты хочешь. Я сделал великолепный пируэт на месте, вызвав землетрясение своим падением. — "Хочешь знать", — исправился он обыденным тоном, даже не подбегая ко мне и не интересуясь, в порядке ли я. — Я думал, ты стал отзывчивей ко мне в физическом плане и хочешь от меня того же. Вот я и говорю, что вполне себе не импотент. Ты там не умер? — Нет, что ты. Как описать сейчас мою улыбку? Ленивая, скучающая, не предвещающая добра улыбка. Я же говорил, что не воспринимаю такие разговоры как надо, а сразу хватаюсь за ремень. Наверное, это как-то связано с привычками "старшего брата": Алиса сейчас еще школьница, а раньше нянчился с ней именно я. Как-то Альфред вычитал в Интернете одну несусветную ерунду, мол, захочешь — подойдешь к англичанину и не встретишь возражений, если захочешь выщипать ему брови. Я тогда не знал, что умею так быстро бегать. А сейчас зима, Альфред не сбежит от меня в бассейн. Он очень быстро бегает. Но я быстрей.***
— Так, Альфред, слушай, — деловым командным тоном говорил я, слыша в воображении барабанный марш. Убедившись, что я привлек его недолговечное внимание, я продолжил: — Нам немедленно нужно прибраться. Ты только посмотри на этот беспорядок! Посуда грязная, пол грязный, окна грязные, ковер грязный, рисунки с красками разбросаны, и мольберт не убран! Даже к потолку прилипли остатки каши! — Ты перечисляешь лишь то, что сам натворил, — он посмотрел на меня как на блоху. — А ну замолчи! — Тебе, что, весело?.. — Ты-ы, — я, видимо, как-то смешно на него зыркнул. — Я устаю на работе. После рисования мой мозг куда-то уплывает, и я вижу от запаха красок добродушных писклявых существ. У меня пальцы болят от заточки. У меня мышцы болят от держания руки на весу, когда пишу красками. В конце концов, до того, как мозг уплывет, он успевает взорваться от идей. У меня рука бежит вперед мысли, мне катастрофически не хватает времени. И это твой, черт возьми, дом! Почему я должен убираться?! — Есть, сэр! — по струнке вытянулся Альфред, отдав честь. Я мягко усмехнулся и покачал головой, когда он пробегал мимо меня в кладовку, где хранились ведра, швабры, тряпки и кабанья голова с оленьими рогами. Он точно еще такой ребенок. Ребенок, которому девятнадцать. Как-то у меня даже получилось сравнить Альфреда с добродушным, веселым и неуемным лабрадором. Тогда как, если вдаваться в это сравнение, я, любитель кошек, влюбился в него? И еще нашел его забавным? А потому что иначе было нельзя. Всегда случается то, чего мы не хотим и не ожидаем. Я и сам был не в пример грязным, как этот дом, уставшим и пропахшим красками. Поэтому я направился в душ. Если включить горячую, почти обжигающую воду, терпеть этот ужас получается легче. Уже был вечер, меня клонило в сон, телу было приятно от этой теплоты после холодной улицы. Я никогда не закрывал дверь в ванную, вдруг со мной что-нибудь случится. Поэтому я был готов, что Альфред в любую секунду может явиться. — Мне нужна вода, — с непрошибающе серьезным выражением лица он резко отодвинул шторку. — Это похвально, — лениво отозвался я. — Почему ты не мог набрать ее на кухне? — Я думал, что заберу у тебя холодную, и ты обожжешься. Поэтому дай мне воду, — опять "дай, дай"… Эх. — А волшебное слово? — Даже несколько: "Я чертов везучий засранец, который увидел своего любимого в душе". А теперь дай мне воду. Альфред, не дожидаясь ответа, переключил поток на кран. А я рассмеялся. Черт возьми, меня ни одно ток-шоу, даже ни один мой комикс и мысль не смешит так, как это делает Альфред. Я теперь вижу в этом не издевательство, как было, наверное, раньше, а что-то сродни дружеским или братским подколкам. Я всегда хотел иметь такие отношения с каким-нибудь человеком. — Гха, мать твою!.. — на самом деле, крепкое словцо смягчено раза в три. Просто Альфред без предупреждения переключил поток обратно. — Как! — деланно ахнул он. — Самопровозглашенный джентльмен, мнящий себя нянькой и имеющий неповторимый талант и ранимую душу художника, изволит так изъясняться! — Я тебе врежу сейчас, Джонс, — я беру свои слова обратно. Никаких я таких отношений не хочу. — Посмотри сюда, — я опять не обратил внимания на эти его нотки в этом его тоне, когда он что-то замышляет. И я посмотрел. Прямо в камеру. — А-ха-ха-ха, повешу эту памятную фотографию над кроватью! Хорошей тебе поскребки, Арти! У этого засранца были все шансы шлепнуть меня по заднице. Точно беру те слова обратно. Чертов Джонс, поскорей бы ты уже завалился спать зубами к стенке. Помнится, он сказал такое слово, как "остервенело". Сейчас то раздражение (даже не злость, не могу на него злиться) сошло на нет, но я упрямо и остервенело намыливал голову, продолжая ворчать. На автомате. И сейчас моей задачей является смыть шампунь так, чтобы на лицо не попало много воды. Иначе потом от страха я начну делать невообразимые вещи. …Откуда в моей голове один навязчивый глупый вопрос? — Улыбочку! — я вновь услышал тихую вспышку, приглушенную звуком воды. — Ах-ха-ха, это достойно того, чтобы выложить в Твиттер! Так-то мне никто не поверит, что ты держал себя за зад, а теперь у меня есть доказательства! — Это… это был массаж! — оригинальней я не мог сходу придумать. — А ну стоять, паршивец! Я не помню точно, что потом было, но я для профилактики окунул его в воду, после спрятал все приставки, выдернул шнуры и выбросил на улицу все его грязное белье. Утром он проснулся с кабаньей головой на подушке вместо меня. Так что обижался он очень долго. Ну а я отомстил за так и не выложенную фотографию в Твиттере.